«РАБОТАЛ МНОГО — В ЭТОМ ВИНОВАТ!»

У всенародно любимого Олега Павловича — юбилей

ОЛЕГЛЕТ. Много? ТАБАКОВ Безусловно.ОТМЕРИЛ 8 ДЕСЯТКОВНо за его спинойка», которая— еще из больше: подвала «Табакер-превратиласьтеатр, Московский в популярный художествен-столичный ныйный колледж.театр, первый Памятник театраль-отцамоснователямсвоим современникамМХТ на Тверской— Розову,и Вампилову,плыгина. Наконец, Володину первый— на ряд Чаимен отечественного театра — это все он, Олег Павлович Табаков. Сегодня он даже не великий актер, не основатель, не строитель, а понятие. Понятие чести и совести, человека слова и дела. И как бы громко ни звучало — патриота.

— Олег Павлович, вы способны признавать свои ошибки?

— Да. Я не делаю из этого аттракциона или некоего представления.

— Вы пережили хотя бы раз в жизни неудачу или провал? Когда зрители возмущались игрой Табакова?

— Нет. Только однажды, когда Ефремов кинул меня на свою роль — возрастную, отрицательную (он играл адвоката, который имел любовницу). Но ему-то было 30 лет, а я на 9 лет моложе. Может, и не получилась она у меня, но зрители (и я это почувствовал) как бы промахнули этого адвоката и только смотрели на киноартиста Табакова. Я ведь забалован зрителями. Думаю, они прощают мне многое, потому что я их редко подвожу.

— Жизненное кредо?

— Смешно, но оно было сформулировано еще писателем Кавериным: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

— Сожаление о несовершенном поступке?

— Это интимный вопрос, отвечать не буду.

— Сожаление об упущенном шансе в жизни?

— Не могу сказать, что я чего-то упустил. В большинстве жизненных коллизий я ставил себе максимально сложные задачи и иногда успешно их решал.

— Вы плакали в жизни? Или вы Железный Феликс?

— Плакал, когда Астафьев помер. Когда мама умерла. Ведь человек взрослым становится только тогда, когда мать уходит. Я был шалопай, веселый, любил женщин… А вот когда в арку нашего дома вошли Галка Волчек и Люся Крылова, то по выражению Люсиного лица я понял: мамы нет. Еще плакал, когда узнал, как майор Солнечников накрыл собой гранату и от этого солдатиков его поуродовало меньше. А его самого убило.

— Наиболее близкий вам литературный герой?

— В юности это был герой из романа «Над пропастью во ржи» Селинджера — Холден Колфилд. Я же совсем другой человек, но в то время очень его понимал и чувствовал: что внутри он — нечто ласковое, нежное, ранимое, охраняемое и никак ничем не заменяемое. А в зрелом возрасте — поверь, это интеллигентный порядочный человек.

— Разве это литературный персонаж?

— Сейчас — да. Стыд и совесть — такие есть понятия. Вот стыд — это обязательная составляющая интеллигентного человека.

— Наиболее близкий вам ужасный, психопатический персонаж?

— Мне не близко все, что психопатическое. Потому что психопатическое — это слабое. А я не слабый.

— Урок, полученный на всю жизнь?

— В какой-то степени это было в 57-м году, когда мой главный учитель по актерскому ремеслу Василий Осипович Топорков взял меня и еще одну студентку, к которой он был неравнодушен, посадил в такси вместе с собой и доехал до сберкассы на Пушкинской улице. Там он снял денег — довольно много — и закатил нашему курсу пир! По тем временам это было что-то немыслимое. Профессор, автор двух книг о Станиславском и его методологии, а такой поступок совершил. Это произвело на меня довольно сильное впечатление, когда, как говорится, хранители тайны и веры совершают человеческие, понятные поступки. Это мне близко, и я следую этому.

— Кого бы вы хотели заполучить в друзья из политиков?

— Я не хотел бы рисковать благополучием моих друзей, отягощать их собственными пристрастиями — это не предмет моих желаний. Друзей у меня мало, и в детстве, и в юности так же было. Поверь, я счастлив в друзьях: в юности два друга у меня было. Мы шутили, хулиганили, и даже когда рассказывали анекдоты, смеялись в одних и тех же местах. И в театре можно дружить.

— Кого бы вы хотели заполучить в друзья из олигархов?

— Те, кто есть, они есть, и заполучать их не надо.

— Вам знакомо чувство «быть на седьмом небе от счастья»?

— Да. Когда рождались Павел, Маша. Когда сейчас, хотя и редко, вижу Антона. «На седьмом небе» — это дети, а не роль. Хотя, постой, пожалуй, одна составляет исключение — Хлестаков из «Ревизора», которого я никогда не играл на родине, но играл в Праге. Почему? Это вопрос к Олегу Николаевичу. Там не только будет вопрос к Табакову (Хлестакову), но и к Нине Дорошиной (Анне Андреевне), и к Женьке Евстигнееву (Городничему). Олега Николаевича это не интересовало, я полагаю. Или интересовало несравнимо меньше, нежели социальноэкономические проблемы, которые существовали тогда в нашем обществе.

— Вы чувствуете вину перед вашими детьми?

— Работал много — в этом виноват. Мало отдавал. Гораздо важнее, что они хорошие получились — Пашка и Машка. И Антошка — добрый и порядочный человек. У них есть свойство быть благодарными. Вот в моей гримерке висит портрет моего деда Андрея Францевича Пионтковского: если убрать его седую шевелюру и бороду, то вылитый Пашка получится. И то, что о нем рассказывали мне мама и дядя Толя, странным образом во многом мне напоминает Павла.

— Что больше всего в сегодняшней жизни раздражает? Что нужно исключить?

— Иждивенчество. Причем всех. Я вот смотрю, Путин за последние 3–4 года стал грустнее. Конечно, знание рождает печаль, но… Все ждут чего-то от государства, от Путина, от некоего Петрова, Сидорова… В моем любимом романе «Мастер и Маргарита» Булгаков написал: «Люди как люди, но квартирный вопрос их испортил». А я добавлю: нет, еще советская власть подачками испортила. А под иждивенчеством я имею в виду одно: надо делать так, чтобы после нас все оставалось нормально. Люди об этом думают, но еще и делать надо. Если бы я не построил школу (при всем моем очевидном успехе), не знаю, что было бы. Но это мне дает силы.

— Почему вы согласились в свой юбилей сыграть смертельно больного человека в спектакле «Юбилей ювелира»? Что это: бесстрашие? отсутствие суеверия?

— Ты права: обычно к юбилеям делают какие-то веселые вещи, и так прежде было: «Эх-ма, мы живем, зря слез мы не льем!» Но эта работа была для меня очень важна. Она мне дала надежду, что я еще ничего! Что есть силы! Может быть, это громкие слова, но это — служение.

— Как справляться с тяжелой болезнью? Что делать?

— А ничего. Хвори меня испытывали по полной. И когда подумаешь: «А чем я жив?» — жив Машкой, Пашкой. Дети, сделанные с любовью, всегда лучше детей, сделанных без любви. Очень важно не отступаться от себя. И быть живым. Живым и только до конца.

Я тебе скажу больше: вот как жил, так и продолжаю жить. Потому что если всерьез начать рассматривать варианты болезни — ноги могут перестать ходить. Это такое очень трудное же дело… А с другой стороны, думаю: «Если б не было театрального колледжа, то загнулся бы быстрее». Страшна беспомощность — и стать для кого-то обузой. Вот это, наверное, при моем комплексе полноценности и честолюбия трудно перенести.

— — МожноУ нас все ли происходитнаучить патриотизму?кампаниями — говорят: триотизму «учитьне научишь. патриотизму».Вот школу Ерунда! построитьПа— этоУ меня патриотизм.это, наверное, от бабушки: чувствоВот памятник благодарностиим сделалк отцам-основателям.— теперь стоит, на свадьбы Тверскуюк памятнику смотрит. приезжают,А ты знаешь,то естьчто Мо- уже сквачто понимаю: приняла. ГосподьИ есть у не меня оставляеттакие приметы,меня заботой — своей. Какие проявления актерского характера вам неприятны и вы их не приемлете?

— Хамство. Не только актерское, но и вообще человеческое хамство более всего мне чуждо.

— Чего в жизни вы не простите и не оправдаете ни при каких условиях?

— Предательства.

— На что вы никогда не решитесь?

— На предательство.

— Вы достигли высшей власти?

— Ну а куда мне дальше-то? Борис Ельцин предлагал мне быть министром культуры, депутатом Государственной думы еще 20 лет тому назад. Я отказался, я смог ему объяснить, что, будучи на своей должности и в своей профессии, я ему буду более полезен, нежели уйдя на отхожий промысел. Я никогда не ходил во власть, дистанцию держал. И знаю, что нельзя давать власть лживому человеку, пришедшему туда за деньгами.

— Если бы президентом были вы — какой первый указ в России или какая первая реформа вышла бы из-под вашего пера?

— По части указов у нас идет все болееменее нормально. Я бы сказал о признании грехов большевизма.

— Другими словами — люстрация?

— Не то чтобы люстрация… Но отнять у одних, чтобы разделить между другими, — это пошло и до такой степени несимпатично! Если хочешь помогать, то вынь из кармана деньги и дай. А когда это делается путем отъема у одних и передачей другим… Здесь я, как говорила баба Аня, мама моего отца, «брезговаю».

— Самый трудный выбор в жизни, перед которым вы когда-либо стояли?

— Кем быть? По семейной традиции я должен был стать врачом. Когда я решил поехать в Москву поступать в театральный, мама плакала суток двое, бабушка плакала и молилась, чтобы я там провалился…

— Традиция или ритуал, которого вы всю жизнь придерживаетесь?

— Таких ритуалов нет, но стараюсь, чтобы в Новый год вся семья была вместе. И то, что я установил такие сборища в Художественном театре — в конце сезона и на Старый Новый год, — это от потребности, чтобы все были вместе. Ведь театр — очень своеобразное место, где есть место и зависти, и предвзятости. А вот когда люди как-то вместе, рядом, то эти свойства либо нейтрализуются частично (не говорю «вовсе»), либо подменяются чем-то. Короче говоря, очеловечиваются.

— А то, что каждый год 17 августа вы в МХТ собираетесь со своими сотрудниками, — это не традиция?

— 17 августа — это вот что: я даю деньги Ольге Семеновне (Ольга Хенкина — правая рука Табакова. — М.Р.), она заказывает закуску, спиртное, и если я здесь и кто-то придет, то мы выпьем за здоровье Табакова. Вот и все.

Семья — жена Марина, дочь Мария, сын Павел.