от монарха к Президенту: институт главы государства в Беларуси
В современной белорусской политической системе колоссальное значение имеет институт президентства
УДк 94 (476)
Игорь марзаЛюк. От монарха к Президенту: институт главы государства в Беларуси. Статья посвящена институту становления главы государства в исторической ретроспективе. Подробно охарактеризованы функции и механизмы функционирования княжеской власти, механизмы ее сакрализации и легитимации. Делается вывод о том, что власть в форме президентства соответствует исторической традиции, ментальным установкам, мотивационному поведению белорусского народа. Президентская форма правления, как показано в статье, воплощает белорусские архетипические идеалы о сильной и справедливой власти. ключевые слова: глава государства, образ идеального правителя, монарх, князь, президент, интронизация, конституция, институт президентской власти. Igor MARZALYUK. From the monarch to the president: Institute of the head of state in Belarus. The article examines the process of formation of the institute of the head of state in historical hindsight. It gives detailed description of the functions and mechanisms of a knyaz’s (prince’s) power and the mechanisms of its sacralization and legitimization. The author makes a conclusion that the power in the form of presidency corresponds to the historical tradition, mental attitudes and motivational behavior of the Belarusian people. The presidential form of government, as shown in the article, embodies the archetypal ideals of the Belarusians of strong and just power. Keywords: head of state, the image of the ideal ruler, monarch, prince, president, enthronement, constitution, the presidency.
Славянская государственность уже на ранних этапах развития не мыслилась без института главы государства –
верховного правителя, князя (короля). В раннефеодальный период у славян функции правителя совпадают с функциями государства, институты государственности и верховной власти – суть одно и то же. Правитель в сознании подданных и соседей олицетворял собой само государство, так как именно он распространял свою власть на определенные земли, составляющие государственную территорию. Нельзя не согласиться с выводом белорусского историка Степана Темушева о том, что на ранних этапах развития института княжеской власти фигура князя представлялась исключительно служебной: он выполнял общественно значимую «работу», которую ему поручили сограждане. Показательны в этом отношении примеры призвания князей со стороны и заключение «ряда» (договора) с населением. Правящая особа представляла собой естественный символ страны, именно с ней ассоциировалось отношение к государству, форми
ровалось чувство патриотизма [1; 2; 3;
4; 5; 6; 7].
Институт княжеской власти был сопряжен с рядом функций, которые до сих пор продолжают оставаться прерогативами главы государства. В первую очередь, это функция верховного главнокомандующего. Одной из первостепенных обязанностей князя было личное предводительство вооруженными силами, забота об обороноспособности страны. Все вопросы, связанные с формированием вооруженных сил (дружины), созданием системы укреплений, охраной, находились под его контролем.
Второе – налоговая система. Финансы входили в компетенцию князя, который сам устанавливал дани-налоги и взыскивал их посредством органов принуждения. Также верховный правитель представлял свое государство за границей. Эту его функцию можно определить как обеспечение экономических взаимосвязей с внешним миром. Именно он регулировал внешнюю торговлю, заключая международные договоры с учетом интересов государства, занимался и организацией охраны торговых путей.
Исполняя судебную функцию, князь выступал в роли верховного арбитра, сглаживающего, устраняющего противоречия между различными группировками общества. Суд являлся своеобразным способом обороны общества изнутри, его защитой от внутренних раздоров, могущих привести к распаду.
С момента зарождения государства, еще с племенной эпохи, князь у славян унаследовал и вещественное право на землю. Отсюда еще одна его функция – контроль за земельным фондом. На князя переносится право племени на землю: он становится непосредственным собственником всей земли в государстве.
Но важнее всего то, что в сильной княжеской власти были заинтересованы все слои раннефеодального общества: глубоко чувствовалось согласие института верховной власти с его потребностями и ожиданиями. Среди славянского населения раннего средневековья была широко распространена вера в зависимость своего благополучия от личности правителя. На этом основана идея об идентификации государства с вертикально распростертым телом, где князь является головой, земля – туловищем, а подданные – ногами.
Нормальное функционирование общества было невозможным без ключевой фигуры князя. Фигура правителя представляла собой естественное интегрирующее начало, способствующее взаимовыгодному взаимодействию всех слоев населения. Авторитет князя происходил из понимания легитимности власти, которая в христианской традиции опиралась на слова апостола Павла, что «всякая власть от Бога». Личность князя и высшее право, носителем которого он считался уже в силу своего рождения, воспринимались как наследование Божьему промыслу, как Абсолют.
Важнейшим элементом легитимации княжеской власти в христианской восточнославянской традиции был ритуал интронизации: «поднесение» князя на «дедни и отни стол». Он проводился, как правило, в воскресенье либо праздничный день. Процедура «настолования» начиналась торжественным входом князя в город при стечении народа и духовенства. Его встречал митрополит (если это было в Киеве) либо епископ (в Полоцке, Турове) и сопровождал до кафедрального собора.
Интронизация полоцких князей проходила в соборе Святой Софии. Во время торжественной литургии князь совершал поклонение Христу и Божьей Матери. Потом он «садился» на «дедний и отний стол», который находился в кафедральном соборе. При этом епископ пел «Кирие элейсон» («Господи, помилуй»). После обряда «посожения» происходила встреча князя с народом и заключение «ряда», что имело не только юридическое, но и сакральное значение, символизируя единение властелина с подданными. «Ряд» – это подтверждение всех прав и обязанностей монарха и его сограждан, правовые гарантии их собственности и свобод. Финальной частью обряда были шествие князя на свой двор
(резиденцию) и торжественный пир там с представителями города и духовенства
[8, с. 217–219].
Данный ритуал был исполнен и при «посожении» на киевский стол легендарного полоцкого князя Всеслава Чародея. В 1068 году, после поражения Ярославичей от половцев на реке Альте, киевскому князю Изяславу пришлось бежать от разъяренных горожан. Вероломно заточенному в киевский «поруб» Всеславу вновь улыбнулась удача. Пленившие его у Орши Ярославичи – Изяслав и Всеволод – нарушили собственную клятву на кресте о неприкосновенности Всеслава после кровавой битвы на Немиге и вынуждены были спасаться бегством. Киевляне освободили полоцкого князя из заточения, собрали вече и осуществили обряд интронизации: «Люди же закричали и пошли к темнице Всеслава. Изяслав же, видя это, побежал со Всеволодом со двора, люди же освободили Всеслава из поруба – в 15-й день сентября – и прославили его среди княжеского двора. Двор же княжий разграбили – бесчисленное множество золота и серебра, в монетах и слитках. Изяслав же бежал в Польшу»
[9, с. 315].
После вхождения белорусских земель в состав Великого Княжества Литовского обряд интронизации не претерпел принципиальных изменений. Польский историк Марцели Косман, который специально занимался вопросом «поднесения» великих князей литовских на «стол», указал на сходство интронизации великих князей литовских с восточнославянскими обычаями. Из восточнославянской, древнерусской, традиции представителями литовской господствующей династии была заимствована и титулатура «великий князь» [10].
Практически каждым славянским народом раннего средневековья создан образ идеального правителя (древнерусские князья Владимир, Борис и Глеб, княгиня Ольга, чешский князь Вацлав, сербский великий жупан Стефан Неманя), который своим благочестием подавал пример другим и после смерти. В житиях «святых патронов» идеальный правитель выступает и как храбрый воин, защищающий землю от врагов, и как справедливый судья, и как милосердный человек, ограждающий бедных и убогих от несправедливости.
Среди полоцких властелинов такой личностью в глазах современников и потомков был, безусловно, князь Всеслав Чародей. Им восхищались, ставили в пример, акцентировали внимание
на его мистических способностях. Для автора «Слова о полку Игореве» Всеслав – эталон князя. Один из первых исследователей истории Полоцкой земли Василий Данилевич в 1896 году писал: «Всеслав являлся одной из наиболее сильных личностей своего времени, и немудрено, что в глазах современников он являлся каким-то сверхъестественным существом, чародеем и оборотнем. …Из блестящей характеристики, сделанной автором «Слова о полку Игореве», видно, что Всеслав был не только умен, энергичен и предприимчив, но и справедлив; вообще, он представлялся автору в таком выгодном свете, что мог, по его мнению, служить достойным подражания образцом для современников автора» [11, с. 63–64].
Наиболее почитаемыми сакральными фигурами на белорусских землях ВКЛ продолжали оставаться древнерусский князь Владимир Святославич и его сын Ярослав Мудрый. Культ Владимира в связи с его канонизацией усилился в XIII веке. Владимир Святославич воспринимался как князь не только крестивший Русь, но и установивший здесь христианское право, собрание законов и правил о церковном суде, правах и традициях Православной церкви. Показательно, что именно с Полоцкой православной кафедрой связывают создание в конце XIV – начале XV века так называемого сборника Архангельского типа, в котором содержатся редакция устава князя Владимира «О десятинах, судах и людях церковных», а также «Устав князя Ярослава о церковных судах» и комплекс разнообразных юридических статей по церковному праву. Данные источники, с одной стороны, отражают реалии взаимоотношений между светской властью ВКЛ и православной церковной иерархией, а с другой – красноречиво подчеркивают историческую самоидентичность и историческую память «белорусских» русинов о князьях как демиургах, определивших их культурную, церковную и правовую традицию. В Туровских уставах XIV века устав князя Владимира в особой, местной редакции озаглавлен весьма недвусмысленно и красноречиво «Заповедь святого и равнаго апостолом великого князя Володимера, именем Василия, крестившаго Рускую землю, в лето 6504» [12, с. 219; 13, с. 40, 54].
В эпоху ВКЛ, еще при жизни князя Витовта, складываются его культ и почитание как идеального главы государства, что отчетливо можно проследить в «Похвале Витовту». Как известно, этот
панегирик был создан по инициативе епископа смоленского и митрополита киевского Герасима в 1428 году, а в 1430-е годы появилось еще несколько литературных произведений, в которых Витовта восхваляют, показывая идеальным монархом – «Летописец великих князей литовских», Летопись 1436 года и вторая редакция «Похвалы Витовта».
Показательно, что в белорусском фольклоре образ Витовта сливается в одно органическое целое с образом Владимира Святого, крестителя Руси. Это нашло красноречивое отражение в белорусской песне, дошедшей до нас в записях XIX века. В свое время Е. Карский доказал, что ее источником была апокрифичная «Иерусалимская беседа». В белорусском варианте текста песни возникают объединенные в одну личность два самых великих исторических персонажа эпохи Киевской Руси и Великого Княжества Литовского – Владимир Святославич и Витовт Кейстутович: «Выіскаўся бо тамка хітрэй-мудрэй цар <…> Валадзімер-цар, Вітаўцэевіч» [14, с. 567].
Особенно интересным является предание «Откуда пошли бунты в Польше», бытовавшее на Могилевщине и Смоленщине и опубликованное в Смоленском этнографическом сборнике в 1891 году. Краткий сюжет таков: умирает в Польше король-богатырь; все польское «начальство» не знает, что делать; решают снарядить богатырского коня прежнего короля «в седле» и, возложив на него «меч и острые копия», пустить в «свет»: кого конь признает за седока, того и выбрать королем; конь ходит два месяца, наконец приходит в деревню, заходит на гумно, где сидит старик и «вьет обрывки за овином»; конь, увидев старика, пал перед ним на колени; польские вельможи, видя такую покорность коня, признают старика за «круля-цара», а так как он вил веревки, то и называют его Витовтом. После этого Витовт правил много лет, мудро и справедливо, «соблюдал их хорошо». Почувствовав скорую смерть, Витовт вызывает своих приближенных и приказывает им похоронить себя с музыкой. Затем он говорит: «Если кто вас обидит, Польшу, возьмите музыку и заиграйте над моей могилой; я встану и помогу вам». После его смерти выбирают «королька на время» – пана «избрали корольком». Однако не могли поверить, чтобы Витовт из мертвых встал. Решили проверить, пришли на могилу. «Встает король с того света:
– О чем, дети меня будите? Кто вас обижает?
А они ему отвечают:
– Король Витовт, нас никто не обижает, а мы думали, действительно ли правда это, что ты сказал, что встанешь.
– Ну, дети мои, не гневайтесь. Вы меня с того света взбунтовали и будете вы прокляты от меня и век вечный бунтуйтесь!
С тех пор и пошли бунты в Польше» [15, с. 233–234].
Как видим, в этом бытовавшем в свое время предании Витовт выступает монархом, родным по социальному происхождению носителям белорусской фольклорной традиции. Он, якобы, как и они, крестьянин. Он избран Божьим промыслом, его образ содержит черты Христа. Витовт способен воскреснуть, как Христос, чтобы защитить своих подданных от людской злобы и несправедливости. И лишь глупость панства приносит вечное проклятие «Польше».
Как не увидеть здесь параллель с проклятием богоизбранного народа за то, что иудеи не захотели принять Мессию… Власть, после Витовта, тоже рисуется как власть чужая, мятежная, профанная. И поставили то «королька» «временного», и вообще он совершенно чужой для них.
Именно такой, комплиментарный и избавленный от негатива, образ Витовта – мудрого правителя, выступающего в качестве идеального государя, карающего «злых» и милосердного по отношению к «добрым», правителяреформатора, правителя, стоящего на страже закона и интересов всех подданных, закрепляется и в нарождающейся белорусской историографии XIX века. Показательно, что русофил М. Коялович, классик западнорусской школы белорус