Как город заводом прирастал
15 октября 1930 года вошло в строй одно из крупнейших предприятий республики — завод “Гомсельмаш”
Воскресный сад
Было воскресенье. Выходной. Время передохнуть, подольше понежиться в постели. А потом, как обычно, сходить в гости или что-нибудь прикупить на базаре. Или, наоборот, встать пораньше — и на попутную подводу, в деревню — помочь стареющим родителям дров напилить-нарубить да накосить травы. А там и жито созреет…
Мало ли работы с весны до осени в деревне!
Все привычные планы, однако, рушились. С утра в Гомеле из тальянок призывно долетали до бараков торжественные марши: созывали людей к котловану — туда, где должна была состояться закладка крупнейшего завода, который, когда встанет на ноги, механизирует многие работы на селе.
Да и накануне предупредили всех, чтобы было по-праздничному и без опозданий.
У котлована в бывшей Новиковской роще, из которого еще не стрелевали спиленные деревья, было не протолкнуться. Строители, землекопы, чернорабочие, просто зеваки и любопытные ждали местное начальство.
В полдень зазвучали речи. Руководитель стройки с фамилией то ли Фиш, то ли Фриш, представители местной власти и союза металлистов были эмоциональными: страна начинает создавать собственное крупное отечественное сельхозмашиностроение. Дескать, новый завод будет перерабатывать в год столько металла, сколько всего два года назад перерабатывали все заводы республики, и обеспечивать машинами не только Беларусь, но и западную Россию и северную Украину. Район применения гомельских машин, по расчетам профессора Глаголева из Москвы, — это десять Швейцарий, две с лишним Англии. И, конечно, были заверения освоить невиданные темпы работ, построить завод в установленные сроки — всего за два года. И снова плыла музыка. С трибуны все взгляды переместились в направлении котлована будущего сборочного цеха. Опытные каменщики Роман Умань и Семен Гамзюков взяли в руки небольшой валун, на котором было выведено: “5 августа 1928 года. День закладки завода”. И серебряную монету на счастье.
Зачерпнули кельмой раствор…
…Дорога от дома до котлована оказалась для обоих дорогой в историю.
Со щитом
Со строительством подъездных путей на предприятии запаздывали — не было шпал. Директора завода Анзеля Генкина и главного инженера Василия Серикова вызвали в Москву — к Серго Орджоникидзе.
Вызов не сулил ничего хорошего. Первое, что пришло в голову, когда узнал об этом, — легенда о вызове директора одной спичечной фабрики к самому Иосифу Сталину.
Спички директор делал неважные — шипели, как сырые, никак не хотели загораться. Рассказывают, что “спичечный” руководитель доверху набил тогда свой портфель всевозможными справками, отчетами, копиями решений распорядительных органов.
На всякий случай захватил с собой ватник и кирзовые сапоги — если обвинят в халатности или, не дай бог, во вредительстве, — и по этапу…
В приемной гость просидел до вечера. Вызывать к шефу Поскребышев не торопился — на вопросительные взгляды только разводил руками… Понималось так: отлучаться нельзя, а вдруг вызовет.
Вечером Сталин попросилтаки зайти в свой огромный кабинет. Причину вызова в Москву называть не торопился. Для начала предложил закурить. Сам взял любимую “герцеговину”, а гостю предложил что-то подешевле, незнакомое, но коробка спичек, узнал сразу, была родимая.
Когда серка зашипела, как отсыревшая, нахлынула мысль: вот сейчас и начнется.
Собеседник же, на удивление, на эмоции не тратился, не стучал кулаком по столу. Только тихо и назидательно (аж мороз по коже) посоветовал:
— Езжайте домой и прикурите. Совет этот стоил десятка партийных выговоров.
…К счастью, Генкин и Сериков, вызванные в Москву к Серго Орджоникидзе, из командировки вернулись не на щите, а со щитом — с решением о выделении дополнительных фондов на завершение строительства.
В установленные сроки машиностроители уложились: не хотели нового неожиданного вызова в столицу. Директор спичечной фабрики, кстати, тоже не ждал. По возвращении домой меры, сами понимаете, он принял самые “зажигательные”.
Екатерининский тракт
Завод готовился к своему 80-летию. Обновлялись стенды, разрабатывались юбилейные логотипы, готовились красочные сувениры, праздничные приказы, традиционно определялись те, кого представить к государственным наградам.
На участившихся встречах с молодежью из уст ветеранов звучало и мемуарное, и одновременно несколько ностальгическое: “А помнишь?”, “А знаешь?”, “Неужели?”.
Бывший сельмашевский активист Владимир Лыгин, ушедший на пенсию где-то в восьмидесятых, чья душа, казалось, была неподвластна времени, любил рассказывать, как вместе с матерью они приехали на разрушенный войной завод, как ночевали в директорском кабинете — прямо над проходной, в какой-то сотне метров от заводской конюшни с главной тогда тягловой силой… “Теперь не то, что тогда”. Сбивчивый от волнения рассказ ветерана, единственного на заводе, кто в молодости был на трех комсомольских съездах республики, слушали с интересом и даже с волнением.
Понимали молодые, что все сегодняшние достижения не только их заслуга — все они зиждятся на плечах предыдущих поколений. В том числе на плечах нынешнего гостя.
В конце встречи, польщенный всеобщим вниманием, как заядлый картежник, Лыгин доставал из рукава свой джокер — самолично изготовленный из бумажной папки чертеж. Вот здесь, показывал, прямо на заводе размещались общежития для холостяков, детские ясли, частные огороды, болото.
“А здесь, — повышал голос — делал логическое ударение, чтобы подчеркнуть незабываемое, — здесь когда-то пролегал екатерининский шлях, соединявший Петербург и Одессу”.
…И уже думалось не о связи поколений, не о любимых екатерининских дубах и березах, которые с двух сторон обступали тракт, а о неразрывной, органичной связи со всей страной.
А еще о том, что все это — быть может, легенда. Наверняка легенда.
Правда, не бывает “пустопорожних” легенд. Легенд обо всем подряд.
Они всегда о том, что достойно истории.