ШЕСТЬ СУТОК В ЖЕЛЕЗНОМ ШКАФУ
Пыльный камуфляж, «корочки» военкора, кобура на Поясе… откуда у Парижского хлоПца славянская грусть? Забытое слово «политотдел». Товарищ, не вернувшийся с передовой, — вчера еще он спал на соседней койке. Эх, дороги, пыль да туман. Нам казалось, что война в прошлом. Но снова солдатские сапоги топчут степной бурьян вдоль дорог Донбасса. Русский поэт, живущий во Франции, актер и драматург Юрий Юрченко в особых представлениях не нуждается. Он стал очень известен в последнее время, когда из благополучной Европы вдруг отправился добровольцем в осажденный Славянск, а затем попал в плен к боевикам батальона «Донбасс». Когда я услышала, что Юрченко на свободе, я подумала, что он сразу же вернется в Париж. Однако оказалось, что он лежит в обычной московской больнице.
С «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом
— Юрий Васильевич, почему вы еще не в Париже? Там и медицина лучше…
— Об этом меня уже спрашивали сотрудники посольства Франции. Как только я после плена появился в Донецке, они просили передать, чтобы я воздержался от всяких заявлений, выступлений. Сказали, чтобы сразу ехал в Париж, обещали организовать лечение. Потом позвонили сами: «Вы собираетесь возвращаться во Францию?» Отвечаю: «Ребята, вы уже в Донецке пытаетесь закрыть мне рот. А в Париже вы мне перекроете все выходы на прессу. Мы же с вами знаем официальную позицию Франции по Украине. Знаем, что пишут французские СМИ. Это не соответствует тому, что я видел собственными глазами. Поэтому я пройду курс лечения в московской больнице». А потом, конечно, поеду в Париж — ведь там у меня жена и дочь.
Больница, в которой лежит Юрченко, — самая обыкновенная, не элитная, палата на двоих. Поэт почти не встает: сломанная нога в гипсе, он с трудом передвигается на костылях. Ему предстоит сложная операция, но сначала надо подлечить язву, которая открылась от пережитого стресса.
— Начался Майдан. Я за ним наблюдал по телевизору. Потом, в плену, я говорил ребятам из батальона «Донбасс»: «Вы совершили невозможное. Ментов обычно не любят. Но вы сделали так, что весь мир жалел этих несчастных беркутовцев. Потом началась война. Под влиянием телевизора мои французские соседи стали говорить, что Украина захвачена войсками Путина и русские танки готовы двинуться на Париж. Ложь французских СМИ меня просто достала. Я знал, что там, в Донбассе, убивают детей и женщин. А я взрослый человек, мужчина. Я должен что-то делать. И я понял, что все, больше не могу. Я должен туда ехать.
— Как вы добрались в Донецк? Близкие знали, куда вы направляетесь?
— Никто не знал. Ни жена, ни дочь, ни друзья. Для всех я уезжал в Кишинев, куда меня пригласили на фестиваль в честь дня рождения Пушкина, 6 июня. После фестиваля я на поезде Кишинев — Одесса пересек границу Украины по французскому паспорту. Приехал в Одессу — а там отмечают 40 дней по погибшим в Доме профсоюзов. 2 часа я пробыл у Дома профсоюзов. Оттуда пошел на вокзал и уехал на поезде Одесса— Луганск. Рано утром 10 июня приехал в Донецк, на площадь перед обладминистрацией. Там стоит палатка, где записывают в ополчение. Я записался. Потом нас построили и повели. У меня было такое чувство, что я иду умирать. Я же воевать не умею. Я даже в армии не служил. Но и другого выхода для себя я не вижу. Так я и стал ополченцем.
— Но вам же воевать и не пришлось, вы же на фронте были в качестве журналиста?
— Я был военкором при политотделе. Разница между обычным журналистом и военкором огромна. Когда погиб Андрей Стенин, мой товарищ, с ним погибли два военкора — Андрей Вячало и Сергей Коренченков. Но про них все молчат. Я случайно не оказался с ними в той машине, обычно мы вместе ездили. Коренченков (позывной «Корень») жил со мной в одной комнате. Военкор — это ополченец, солдат. У него есть право ношения оружия. — У вас был позывной? — Да, «Анри». Я хотел сначала взять позывной «Поэт», но мне сказали: «У нас уже сть три поэта, четвертого мы е потянем».
«Пленные на передовой долго не живут»
— Давайте поговорим о том, как вы попали в плен. Зачем вы поехали в Иловайск?
— В плен меня взяли 19 августа утром. А 17-го я был в Иловайске. Вокруг шли бои. Записал интервью с Гиви, командиром Иловайского гарнизона (ничего грузинского в нем нет, это его позывной). Потом пошел по городу, по убежищам. Снимал все, что видел. Люди прятались в подвалах под домами. Там они сидели сутками без света, без воды, без еды. Мы на нашей военкоровской машине привезли людям воды, сигарет. Двоих стариков вывезли в Харцизск к родственникам. Но всех взять с собой не могли, пообещали привезти медикаменты. На следующий день я достал лекарства, но не смог поехать. А 19 утром проснулся (а спал я прямо в политотделе) и услышал, что в Иловайске бои, две четверти города захвачено. Я бросил в сумку лекарства, сигареты. Кинулся — а все машины, закрепленные за политотделом, разъехались по заданиям. На попутках доехал до Харцизска. Там мне дали машину до последнего блокпоста.
— Как вы были одеты? Было ли у вас оружие?
— Я был в камуфляже, и пистолет висел на поясе в кобуре. По поводу пистолета объясню. На передовой без него делать нечего. Потому что там никто разбираться не будет, певец ты или боец. Пистолет нужен для самозащиты. Или для того, чтобы застрелиться…
— Вы умели пользоваться пистолетом?
— Научился. Но я из него ни разу так и не выстрелил. Видеокамера, фотоаппарат, блокнот — вот мое оружие. Я этот пистолет не получал официально. Мне его дали связисты в Славянске за то, что я с ними участвовал в разведывательной вылазке.
На последнем блокпосту Юрченко попросил, чтобы бойцы посадили его на попутную машину до Иловайска. Те его предупредили, что ехать дорогой через Зугресс опасно, потому что там — «укры». Потом оказалось, что туда забрела группа батальона «Донбасс», которая, таким образом, оказалась в тылу ополченцев.
— Теперь смотрите: это последний блокпост. Появляется такая машина, 6 человек в ней. В форме, с автоматами. Ребята говорят: вот его надо подбросить в Иловайск. Я сажусь сзади. Они едут. Уверенно так. Вижу, едут как раз по той самой дороге через Зугресс. Машина ныряет куда-то вниз, поднимается и вдруг останавливается. Я вижу несколько ручных пулеметов и около 20 автоматов, нацеленных на нас со всех сторон. Укров — человек 25, стоит только шевельнуться, и мгновенно разнесут все. И тогда я свой пистолет засунул за две кожаные спинки и протолкнул еще куда-то. И последнее, что я чудом еще успел сделать: свой телефон с номерами ДНР тоже заныкал за какую-то обшивку. И это была большая удача.
Выходим из машины, нас тут же бросают на землю. Руки связывают сзади. И после этого начинают избивать. На передовой пленные долго не живут. Потому что там все время гибнут товарищи тех, кто вас держит в плену, и они от этого страшно злые. А тут не просто передовая. Эти боевики совершили диверсионно-разведывательную вылазку в тыл противника, они со всех сторон окружены.
«Франко», «Семерка» и «Майор»
Видно, как Юрий волнуется. Начинается самая трагическая часть его рассказа.
— Вижу, идет какой-то иностранец в натовской форме, каске, по внешнему виду сильно отличается от укров. Говорит с акцентом. Подходит ко мне и говорит:р «Я из-за тебя, сука, в Нью-Йорке бизнес бросил!» И с размаху меня бьет. А у меня такой пижонский камуфляж, Паша Губарев подарил. Я старше остальных, без автомата. Явно командир. «Из России, падла?» Отвечаю: «Я — гражданин Франции». — «Командир?» — «Военный корреспондент». Он опять меня бьет. «Из какой Франции? Все корреспонденты — они вон там, на нашей стороне». Мы стоим перед мостом. Иностранец командует: «Бегом через мост!»