Петр I, мат и злопамятная история
Читайте лучшие газетные материалы на Delfi, а лучшие публикации портала в «МК-Эстонии»
Петербургский историк дал оценку эстонскому скандалу с якобы сквернословившим царем То, что тележурналист Вахур Керсна, рассказывая в ТВ-передаче об основании Кадриорга, употребил непечатное слово, заметили все. Почему тележурналист решил, что Петр I именно словом «них*я»выразил свое восхищение местностью и желание еще более ее приукрасить – сказать сложно. Но, чем бы Керсна ни руководствовался, его ляпсус моментально вызвал хоть не очень серьезный, но все-таки достаточно заметный в Эстонии скандал. История просочилась в российские СМИ и привлекла внимание историков. Известный журналист, писатель, автор нашумевшей книги «Постижение Петербурга» Сергей Ачильдиев рассказал Delfi о своем видении ситуации. – У нас сейчас некоторые знатоки истории утверждают, будто бы в переписке императора с женой что ни строчка – матперемат. Неужели это действительно так?
– Мата в этих письмах нет вообще. Переписка продолжалась двадцать с лишним лет – она началась еще в 1703 году, когда будущая императрица, тогда еще просто Марта Скавронская (в первом замужестве Крузе), стала любовницей Петра. До нас дошло 226 писем, причем в основном сохранились его, а не ее письма.
– Почему?
– Ну, тут ничего удивительного. Она сидела дома, ждала любимого, который то мотался по Европе или России, то воевал. Как сказал выдающийся историк Василий Осипович Ключевский, «правил государством из походной кибитки и с почтовой станции». Екатерина же, хотя сама и не могла читать его письма, потому что была безграмотной, бережно их сохраняла. И это, можно сказать, к счастью, так как все они – даже самые короткие, в один абзац, содержат много информации и написаны очень образно и выразительно.
– Давайте все-таки уточним – Петр писал образно, выразительно и при этом абсолютно цензурно?
– Строго говоря, в одном случае он приводит слово, которое сегодня считается не совсем литературным, но и не матерным – я скажу об этом чуть позже. А в целом император предстает как обычный горячо любящий, заботливый муж, нежный отец. Петр радуется рождению детей и горюет, узнав об их смерти; кратко описывает боевые действия; указывает, куда Екатерине следует ехать, чтобы им поскорее свидеться; сообщает о подарках, которые отправляет с письмом («Посылаю при сем к вам несколько лимоноф свежих», «Посылаю при сем презент тебе: часы новой моды, для пыли внутри стеклы»); рассказывает о своем здоровье…
– Это правда, что Петр смолоду страдал дурной болезнью?
– Долго считалось, что он умер от сифилиса, даже Лев Толстой называл его «пьяным сифилитиком», но на самом деле у Петра была непроходимость мочевыводящих путей. О том, что стало причиной болезни, сейчас говорить трудно. Твердо известно одно: первый российский император умирал в страшных муках.
Именно рассказывая о своем здоровье, Петр и употребил то самое не вполне цензурное слово, о котором я говорил. В одном из писем значится: «А мы, слава Богу, здоровы, толко с воды брюхо одула, для того так поят, как лошадей; и инова за нами дела здесь нет, толко что сс…ть”…
– Понятно… Но таким словом Екатерину, конечно, удивить было нельзя – на знаменитых петровских ассамблеях она слышала и не такое. Чего стоили одни прозвища членов потешного собора! Сам Петр I имел псевдоним «Пахомпихайх…й», его учитель, граф Никита Моисеевич Зотов титуловался так: «всешутейший и всесвятейший патриарх Никита Плешбургский, от великих Мытищ и до мудищ», а у генерала, ге- роя Северной войны Ивана Ивановича Бутурлина была кличка «князь-папа Ибасса»… Кстати, в своих письмах царь называл и свою супругу просто «матка».
– Да, и сам Петр, и его окружение были не сдержаны на язык. Ничего хорошего в этом, конечно, нет. Но такая манера поведения вписывалась, как это ни покажется на первый взгляд странным, в общую политику Петра. По его мнению, все, что было прежде, – плохо: и промышленности не было, и армии, и флота, и наук, и так далее по нескончаемому списку. В том числе – и свободного слова. Ведь при отце Петра, Алексее Михайловиче, за крепкие выражения могли отделать батогами и даже казнить. На самом деле и до Петра Россия двигалась в сторону Европы, хотя и медленно…
Впрочем, это уже другая тема. Вернусь к вашему вопросу. Слово «матка», которым Петр обращался в письмах к Екатерине, однозначно имело самый что ни на есть позитивный смысл. Загляните в словарь Даля – первые два значения этого слова: «женщина» и «мать». В своих письмах к Екатерине Петр обращается только на вы: «Катеринушка, друг мой», «Катеринушка, друг мой сердешнинкой».
– Раз уж вы заговорили о «простых» людях, давайте проясним еще один вопрос. В отличие от приближенных к царю персон, простолюдинов за использование ненормативной лексики строжайше наказывали – могли бросить в застенки, дать батогов, и даже лишить жизни. Получается, уже тогда в государстве практиковалось то, что мы сегодня называем «двойными стандартами»?
– Называть то, что тогда происходило, двойными стандартами, с моей точки зрения, не вполне корректно. Реформируя государство, Петр I разделил весь российский народ надвое: верхний класс, то есть фактически люди, и все остальные – смерды, которых царь-отец должен вразумлять и воспитывать, используя самые строгие законы. Петр брил бороды и переодевал в европейское платье только дворян, купцов, бояр – высшие слои общества. А крестьяне и работники как ходили, так и ходили в своей одежде, со своими бородами. Они никого не волновали…
Запреты для смердов распространялись далеко не только на обсценную лексику. К примеру, случалось, что простой человек, встретив приятеля, начинал ему рассказывать: «Видал вчера царя нашего Петра Алексеевича, которого я безмерно люблю, он из кабака подшофе вышел…» И, если это ктото слышал, тут же кричал: «Слово и дело!» – и человека тащили в казематы.
– Из-за того, что рассказывал о пьяном царе?
– Не только. Любое упоминание простыми людьми государя и членов его семьи каралось смертной казнью.
– Даже хвалебное?
– Даже хвалебное. Потому что смерд не должен рассуждать о власти. Он был никто. Пушечное мясо, навоз истории, лагерная пыль, животное – как он мог говорить о царе?! Да к тому же сегодня он говорит о власти положительно, а завтра ведь может и отрицательно – ему только разреши!
Это была матрица, которую Петр I создал для России, и разделение на два народа потом все время углублялось – в XIX веке основным средством общения в более или менее образованном обществе служил французский язык. У Пушкина в Лицее была кличка Француз, потому что он знал французский едва ли не лучше русского. Многие поэты – в том числе Пушкин, Лермонтов, Тютчев – писали стихи не только по-русски, но и по-французски. Вспомните начало «Войны и мира» – прием в слоне Анны Павловны Шерер: все говорят по-французски. И Лев Толстой так и пишет эти диалоги и монологи: пофранцузски. Потому что, в его понимании, написав это по-русски, он бы грубо исказил характер эпохи.
Господа не только разговаривали на другом языке, они по-другому одевались, имели другие манеры, ели другую пищу. А те, кто им прислуживали или на них работали, душой и телом принадлежали своему хозяину.
– Мрачноватая получается картинка… Как-то даже потемнел образ царя, которого мы со школы привыкли считать великим строителем российской государственности.
– Отношение потомков к Петру Великому вообще очень неоднозначно. Но при этом надо понимать, что царь искренне полагал: главная его задача – построить сильное, могущественное, богатое государство, тогда и народ будет сильным и богатым. Он, кстати, нередко сетовал в своих письмах Екатерине на то, что обстоятельства лишают его возможности наслаждаться семейным счастьем, и жаловался на свою царскую участь: «зело тяжело жить, ибо я левшею не умею владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо, а помочников сколко – сама знаешь».
Петр делал все от чистого сердца, и, увы, не мог предвидеть, что его реформы впоследствии приведут к депопуляции России и после его смерти фактически поставят государство на грань банкротства. Все это было. А история, как сказал знаменитый писатель и историк Юрий Давыдов, «может быть не только памятливой. Она должна быть и злопамятной»…
Долго считалось, что он умер от сифилиса, даже Лев Толстой называл его «пьяным сифилитиком».