ПО-СПАРТАКОВСКИ В СОВЕТСКОИ ТАРАСОВКЕ Коронавирус вынудил красно-белых на днях вернуться в родные места
Я был уверен, что спартаковская Тарасовка потеряна безвозвратно, подобно канувшей на дно океана Атлантиде. Безразличный к традициям красно-белых новый тренер Тедеско перевез команду в Тушино, канцелярски посчитав логистику маршрутов спартаковского автобуса важнее славных страниц истории — базу сдали в аренду тамбовскому клубу. Но в меняющемся на глазах мире старая добрая Тарасовка снова пригодилась — в пандемию команда возвратилась в родные края, а вместе с ней вернулись и ожили воспоминания. «С вами будет говорить товарищ Сталин!»
Моей заслуги в дачном соседстве с Тарасовкой, в общем-то, никакой нет. Дача родительская еще с довоенных времен: двоюродный дед Николай Никандрович Накоряков, вступив в партию большевиков в позапрошлом веке и поскитавшись с будущими вождями страны Советов по сибирским каторгам, возглавлял Гослитиздат — книжное издательство, ставшее впоследствии «Художественной литературой». В начале тридцатых соратники Сталина пришли к отцу народов с вопросом: «Коба, где нам по воскресеньям отдыхать от бурной политической борьбы?» Сталин немедленно распорядился начать строительство поселка «Старых большевиков» по Ярославскому направлению, где и по сей день улицы и переулки носят имена героев Гражданской войны: Тухачевского, Блюхера, Постышева…
Николая Никандровича я запомнил стареньким, полуослепшим, но с живым умом: каждый день ему вслух от корки до корки читали газету «Правда». По утрам персональный пенсионер союзного значения принимал посильное участие в моем воспитании — декламировал, подражая Маяковскому, с которым был дружен: «Пей кефир большим стаканом, будешь рослым великаном».
За штакетником на проселочных тропинках я встречал грозного сталинского наркома Лазаря Кагановича, навещавшего своего верного шофера, в дачном клубе читал лекции о международном положении родной брат Якова Свердлова, в деревенской лавке терпеливо занимала очередь за керосином знаменитая балерина Большого театра Наталья Бессмертнова. А к легендарному разведчику Абелю — прототипу героя популярного кинофильма «Мертвый сезон» — мы лазали за яблоками.
Набеги на сад полковника Абеля закончились конфузом. Хозяин дачи развесил по деревьям пустые консервные банки — сигнализацию тех времен. Мы попались вместе с будущим двукратным Олимпийским чемпионом по хоккею, спартаковцем Витей Шалимовым, возглавлявшим нашу компашку. Но полковник вышел на шум на крыльцо не с берданкой, заряженной солью, а с миской спелых яблок. «Больше мы за этот забор ни ногой, — скомандовал Виктор. — Дед больно замечательный».
Шпионские страсти в дачной жизни бушевали только на сером экране сельского клуба под жужжание допотопного кинопроектора, но меркли в сравнении с манящей футбольной Тарасовкой.
История спартаковской базы берет начало в тридцатых годах, когда провинциальная черкизовская фабрика с корявым названием «Экспортнабивткань» по инициативе братьев Старостиных получила добро на строительство стадиона, где решили создать тренировочную базу спортивного общества «Промкооперация» — шефов «Спартака».
Предшественники нынешнего владельца команды нефтяного магната Леонида Федуна занимались заготовкой говядины и птицы, потому болельщики соперников с трибуны с жаром скандировали — «мясо»! Сталинский нарком Лаврентий Берия, ненавидевший красно-белых всеми фибрами своей души,
если, конечно, она у него была, отзывался о «Спартаке» презрительно — «пух и перья».
Неприязнь к красно-белым расцвела у Берии со времен Тифлиса, когда он руководил грузинской ЧК, команда которой встретилась в товарищеском матче с московским «Спартаком». Берия сам вывел верных дзержинцев на поле, но за энергичным Николаем Старостиным, забивавшим голы, полноватый грузинский полузащитник не поспевал. Сгрубил раз-другой — и рефери выгнал капитана чекистов с поля.
В перерыве люди в кожанках и с маузерами схватили судью за грудки: «Контра, ты что себе позволяешь?! Мы тебя после игры к стенке поставим!» Перепуганный арбитр, поняв, что на стадионном табло пошел отсчет его жизни, напрочь выкинул из головы футбольные правила и нашел спасительное решение: «Я ведь Берию только на первый тайм удалил, а во втором, пожалуйста, пусть выходит на поле».
Застарелая футбольная обида на спартаковца у Берии с годами не остыла, дорвавшись до власти, он жестоко отомстил — Николай с младшими братьями Андреем, Александром и Петром попал под маховик репрессий, и они оказались на Лубянке, откуда их отправили в ГУЛАГ.
Во времена тех жутких событий меня на свете и в проекте не было, но Тарасовка позволяла ощутить далекую эпоху, попробовать понять драматургию отношений футбола и власти в сталинские времена. Всегдашняя близость к спартаковской обители придавала уверенности и во взрослой репортерской жизни — в общении с великими футболистами, поскольку я чувствовал себя в Тарасовке, как в родных стенах.
Старостин на базе рассказывал мне, как в Комсомольске-на-Амуре, где он отбывал срок после войны, ночью в лагере его разбудили перепуганные охранники и непривычно вежливо попросили быстро одеться, посадили в машину, и шофер, как сумасшедший, нещадно погнал автомобиль по колдобинам. На пороге горкома партии посеревший от страха лагерный майор предупредил: «Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин!»
Оказалось, звонил сын Сталина — Василий, поинтересовался: «Как дела?» «Я от всего этого, конечно, обалдел, — признавался Николай Петрович. — Взял себя в руки, старался отвечать бодрым голосом: спасибо, Василий Иосифович, вроде бы ничего». Сталин приободрил: «Не унывайте, Николай Петрович, я занимаюсь вашим делом, постараюсь вернуть вас в Москву». На обратном пути в лагерь охрана обращалась со мной, как с хрустальной вазой».
В конце сороковых основателя «Спартака» досрочно освободили без права проживания в Москве. Сын отца народов, главный спортивный меценат страны пестовал летчицкую команду ВВС (болельщики шутили — войска Василия Сталина) и решил привлечь в качестве тренера бывшего знаменитого зэка: отправил за ним в Сибирь личный самолет, за день оформил столичную прописку, на всякий случай поселил в своем особняке на Гоголевском бульваре, куда люди Берии сунуться не смели.
Спустя несколько дней Василий Сталин, чтобы утереть нос Берии, демонстративно привез Николая Петровича на стадион, где ВВС играла с «Динамо». Нарком не стерпел, нажаловался вождю, что Василий публично покрывает ссыльного, попирая все законы отца, и Старостина, оказавшегося между молотом и наковальней, отправили в далекий Казахстан.
Незадолго до краха карьеры и жизни Берия, зимой, прогуливаясь с охраной по Патриаршим прудам, неподалеку от своего особняка, встретил Николая Петровича, дружелюбно поздоровался с ним, как ни в чем не бывало, и кивнул своему окружению: «Это тот самый Старостин, который убежал от меня в Тифлисе».
Как сложилась жизнь арбитра тифлисского футбольного матча, история умалчивает, но, предполагая злопамятность Берии, судьба судьи была незавидной.
Константин Иванович Бесков однажды в Тарасовке поведал мне, как после поражения от «Спартака» разгневанный шеф Лубянки, курировавший «Динамо», вызвал команду на ковер. «Я попросил жену и тещу собрать чемоданчик с предметами первой необходимости, — вспоминал Константин Иванович. — Честно предупредил домашних, что могу и не вернуться. Берия бешено бегал по кабинету, орал буквально матом: «Как вы могли проиграть «пуху и перьям?»
Наш тренер Михаил Якушин начал осторожно оправдываться: «Лаврентий Павлович, у нас некоторые проблемы с обороной». Берия взорвался: «Что, прикажешь вам роту автоматчиков в ворота поставить?!» Но, слава богу, обошлось, никого в подвалы Лубянки не опустили, все благополучно возвратились к семьям.
Первое интервью
Я впервые открыл калитку спартаковской базы с огромным красно-белым ромбом на фасаде в те времена, когда тарасовские старожилы еще помнили, как в 1941 году здесь разгружали эшелон с гранитом для сооружения небольшой трибуны, где они лазали по плитам, но началась война, и
футбольная поляна превратилась в армейский плац для обучения новобранцев. Неподалеку от спартаковской вотчины, в поселке Черкизово с пятисотлетней историей, у излучины реки Клязьма, красуется один из самых живописных памятников церковного зодчества — храм Покрова Пресвятой Богородицы, ведущий свое начало с XV века.
Разные поколения спартаковцев перед решающими матчами по-партизански наведывались в намоленное место: советская власть это не приветствовала, у КПСС был свой бог — Ленин, статуя которого возвышалась у входа в деревянный домик, где жили по 4–5 человек в номерах, как в коммуналке. Футболисты шутили: основной состав селится в комнатах, «дубль» ночует на веранде.
Семьям спортсменов руководство снимало дачи рядом с базой, игроки ходили друг к другу в гости гонять чаи, а то и кое-что покрепче. Деревенский уклад с утренними молочницами с пузатыми бидонами, звонкими петухами на зорьке и кристальным воздухом были неотъемлемой частью футбольной жизни. Местные жители воспринимали спартаковцев как земляков, на электричку спешили коротким путем через базу, уважительно огибая поле, чтобы не повредить драгоценный газон.
Мы с ребятами, ожидая игроков на лавочке около памятника, всякий раз вздрагивали, к о г д а ме т а л л и ч е - ский Ленин начинал жутко вибрировать от лязга пролетавших мимо станции Тарасовская электричек. Казалось, взбудораженный Ильич не выдержит, сорвется с пьедестала и помчится со спартаковцами вслед за мячом.
Ветераны Тарасовки, как анекдот, рассказывали случай — Николай Петрович Старостин около памятника Ленину, словно призывая в свидетели вождя революции, распекал олимпийского чемпиона Мельбурна Анатолия Масленкина, укоряя защитника, что тот в отпуске во дворе играл с приятелями в футбол на деньги, а потом, нарушая режим, выпивал с ними коньяк. Обиженный Масленкин с пролетарской прямотой негодовал: «Николай Петрович, вранье! Какой коньяк? Что нам, водки не хватает?»
Наконец наступали счастливые минуты, когда из деревянного здания появлялись игроки в полинялых футболах, на ходу постукивая мячами с черно-белыми шашечками. Мы опрометью неслись за ворота, пользовались мальчишеской привилегией — подавать мячи. После одного из мощных ударов спартаковского капитана Галимзяна Хусаинова я едва успел увернуться от просвистевшего со страшной силой мяча. «Эх ты, — по-доброму усмехнулся Хусаинов. — Футбол любишь, а мяча боишься». Я покраснел как помидор. И сколько себя помню, от мяча больше не отворачивался.
Спустя много лет поймал себя на мысли, что у ворот я был гораздо ближе к футболу, чем впоследствии в своих самых престижных интервью.
В один из дождливых летних дней вратарская площадка превратилась в огромную лужу. Свитер Анзора Кавазашвили, который, как заводной, отчаянно летал от штанги к штанге, к концу тренировки почернел. Когда спартаковский голкипер, стряхивая налипшие комья, направился к зданию базы, у штанги остались лежать вратарские перчатки. Не стану лукавить, возник известный соблазн завладеть футбольным трофеем, но мы дружно побороли болельщицкое искушение — смущенно вернули перчатки: «Вот, вы забыли». Он устало кивнул: «Спасибо, ребята». Я набрался смелости и спросил: «Как стать футболистом?» Вратарь отшутился: «Почаще приходи на тренировки «Спартака».
Вот такое первое интервью в своей жизни я взял в двенадцать лет, понятно, не подозревая, что в журналистской профессии предстоит много разных интервью, но короткий разговор с Анзором Кавазашвили — великий вратарь летом будет справлять восьмидесятилетний юбилей — дорог мне и поныне.
Ничья в выигрышной позиции
На спартаковской базе проводили матчи своего чемпионата дублирующие составы — на дачной станции это превращалось в событие: празднично гремела музыка, переполненные электрички доставляли из Москвы заядлых болельщиков, они собирались гудящим кругом, спорили до хрипоты. Мы знали в лицо завсегдатаев — частым гостем на играх «дубля» бывал знаменитый шахматист Тигран Петросян. Сын тбилисского дворника, отобравший корону у самого Ботвинника, настолько беззаветно любил футбол и «Спартак», что в выигрышной позиции на доске мог предложить сопернику ничью, чтобы успеть на стадион.
Я застал время, когда неизбалованные футболисты ездили на матчи в Москву вместе с народом на электричках — на платформе даже была спартаковская скамейка, куда команда в ожидании поезда складывала сумки с формой, а на Ярославском вокзале футболистов ожидал клубный автобус, чтобы отвезти на стадион.
Как-то возвращались в город с одним из тренеров сборной, бывшим спартаковцем Геннадием Логофетом. И он на станции рассказывал, как перед памятным финалом Кубка с ростовским СКА некоторые ребята на платформе нервничали. «Я им сказал: чего психуете, хватит мандражировать, я сегодня забью. Все засмеялись — я ведь защитник, но успокоились». Логофет в валидольном поединке сравнял счет за 20 секунд до финального свистка, а в переигровке «Спартак» завоевал Кубок.
Тарасовка моего детства славилась еще и рестораном «Кооператор» с грузинской кухней, где неизменно доброжелательный шефповар Георгий Гоголадзе с неистощимым кавказским радушием жарил шашлыки и цыплят табака — гурманы превозносили кулинарное искусство Георгия, царящего у плиты с томящимся чанахом, даже выше, чем мастерство поваров популярного московского «Арагви». Сквозь прозрачную витрину за столиками иной раз можно было увидеть знаменитостей — Иосифа Кобзона, Валерия Харламова или Давида Кипиани.
Нас, мальчишек, в силу возраста привлекал хрустящий лаваш, который делили на своей лавочке под неусыпным ленинским взором, придирчиво следившим, чтобы все было по-братски. Пока футболисты обедали, мы тоже подкреплялись, уплетая горячий лаваш под тянущийся из столовой неповторимый аромат борща.
Повзрослев, мы не только метались за воротами, возвращая пятнистые мячи футболистам, но и по-хозяйски освоили «коробку», где по выходным сражались на вылет, меняясь со спартаковцами местами — теперь уже они оказывались в роли зрителей, поскольку на сборах спортсменов развлечениями не баловали. Нередко футболисты, не считая зазорным, к нам присоединялись, и мы уже не в мечтах воображали себя игроками команды мастеров, а ощущали на площадке полноценными спартаковцами.
Живший в ту пору на даче в Тарасовке будущий вице-премьер правительства России, а ныне один из руководителей Госдумы Александр Жуков, с которым иногда вспоминаем нашу футбольную юность, не раз говорил, что самое большое удовольствие на поле получал от игры с Александром Мостовым — в команде полузащитника называли «царь»: проникающие передачи Мостового партнерам и вправду воспринимались как «царские подарки».
Компанию нам составлял частенько и любимец спартаковской публики — полузащитник Михаил Булгаков, тезка знаменитого писателя, что в команде служило поводом для дружеских подначек. Народ ходил «специально на Булгакова», на поле он был горяч как порох. Когда готовился бить пенальти, стадион в предвкушении начинал восторженно гудеть, как раскаленный паровой котел: Михаил разбегался аж от центра поля — больше я в футболе подобного не встречал. Он и с нами, пацанами, носился по площадке с не меньшей страстью, чем в «Лужниках».
Потом пришли честолюбивые дублеры, Булгаков исчез из Тарасовки, пошел работать тренером на мясокомбинат, конечно, не мастерский уровень — не сложилось. Добавилась и семейная драма — ушел из семьи, где остались две дочери. Жизнь после любимого футбола у «курского соловья» (он был родом из старинного города) пошла наперекосяк, и Миша шагнул из окна одиннадцатого этажа. Ни в одной из советских газет не нашлось нескольких добрых слов в память о футболисте, который воодушевлял целые стадионы, и многие болельщики тех лет так и остались в неведении, куда исчез с футбольного горизонта один из самых преданных «Спартаку» игроков.
Бесков сказал: «Налейте этому обжоре тарелку»
Первый раз я попробовал спартаковский борщ, когда со специальным корреспондентом «Советского спорта» Леонидом Трахтенбергом и обозревателем ТАСС Александром Левинсоном приехали к Бескову в Тарасовку. Время было обеденное, Константин Иванович любезно предложил перекусить. «Возьмите борщ, у Лобановского в Киеве такой не попробуете», — посоветовал Бесков (вечное соперничество великих тренеров добралось даже до кухни).
Мы с аппетитом прильнули к тарелкам, шеф-повар Анна Павловна, работавшая на базе с тренерских времен Никиты Симоняна, задумчиво на нас поглядывала у раздачи. Бесков поинтересовался: «Павловна, о чем размышляешь?» Саша Левинсон предположил: «Наверное, Павловна думает — журналисты другой национальности вообще встречаются?»
Футболисты разных поколений могли безошибочно отличить борщ, приготовленный в Тарасовке, от любого другого. Спартаковец Сергей Шавло рассказывал: «Я вырос на Украине, там борщ более жирный, мясо кладут с салом, плюс традиционные пампушки, но нам их особо не давали».
В новейшей истории «Спартака», когда стали появляться легионеры, некоторые иностранцы поначалу относились к незнакомому блюду настороженно, среди них были и мусульмане, всякий раз спрашивали — из чего суп? Но Анна Павловна успокаивала: «Если борщ приготовлен со свининой — он не спартаковский».
С приходом главного тренера Невио Скалы едва не вспыхнул бунт: итальянец покусился на святое — запретил фирменный борщ. «Кошмар! — вспоминал нападающий Александр Павленко. — На завтрак ни яичницы, ни сосисок, только джем, тосты и масло. И самое главное — на обед нет борща. Фанта какая-то шипучая, яблочный пирог. Где было брать силы на игру?»
Я был свидетелем, как после «тихого часа» к Бескову пришел советоваться взволнованный врач команды Юрий Васильков, отвечающий за питание: «Что делать, Константин Иванович? — спрашивал доктор. — Витя Пасулько просит борщ…» (Пасулько только перешел в «Спартак» из «Черноморца».) Бесков опешил: «Он с ума сошел — нам сейчас на игру ехать». Васильков развел руками: «Витя объясняет, что в Одессе всегда наворачивал борщ перед матчем». Константин Иванович раздраженно махнул рукой: «Налейте этому обжоре тарелку».
Не помню, забил Пасулько или нет в той игре, но я, хоть и не кулинар, на всякий случай рецепт борща записал. Может, кому-то пригодится: «Берем говядину на кости, отвариваем бульон. В это время делаем заготовку: нарезаем картошку, морковку, лук, чеснок, капусту, болгарский перец и помидоры. Пока мясо варится, обжариваем лук с морковкой, а также болгарский перец.
Ну и, конечно, свекла: мы ее чистим, нарезаем соломкой, обжариваем, добавляем томатную пасту и тушим. Когда бульон сварится и станет насыщенным (через 3–4 часа), добавляем в него картошку с капустой, пассированные лук и морковку с перцем. Когда все будет готово, кладем тушеную свеклу. В конце заправляем чесноком. Борщ готов».
Юрий Гагарин:
«Не знаю, что бы сделал с вашим футболистом»
Многое помнит подмосковная Тарасовка. Летним ранним утром 1958 года перед чемпионатом мира в Швеции на базу, где готовилась сборная СССР, въехал милицейский «воронок»: Яшин со Стрельцовым как раз собирались на Клязьму поудить рыбу, но рыбалка сорвалась — форварда увезли в мытищинское КПЗ по сомнительному и шаткому обвинению в изнасиловании.
Желто-синяя «канарейка» снова появится в Тарасовке, когда Стрельцов уже освободится, чтобы отправить в тюрьму нападающего Юрия Севидова — за рулем экзотического по советским временам «Форда» (нападающий был женат на дочери крупного советского дипломата) слегка подшофе он сбил насмерть на Котельнической набережной ведущего специалиста по ракетному топливу, «засекреченного» академика Рябчикова, которого курировал КГБ.
На суде академик Келдыш потребовал для футболиста расстрела, до высшей меры наказания дело не дошло, но впаяли на полную катушку — 10 лет лишения свободы и отправили в Вятлаг, где до этого отбывал срок Стрельцов.
Легендарный футболист и тренер Никита Симонян вместо Севидова ввел в основной состав молодого талантливого нападающего Юрия Семина. Но поскольку процессу придали политическую окраску, тренерский штаб во главе с Никитой Павловичем отправили в отставку. Симонян рассказывал мне, как он со своими друзьями и помощниками Сальниковым, Татушиным и Исаевым с расстройства заехали посидеть в ресторан гостиницы «Ленинградская», где встретили Юрия Гагарина.
Первый космонавт планеты узнал знаменитых футболистов и по-свойски пригласил за свой столик. «Гагарин поразил своей простотой, — вспоминал Симонян. — Застолье было душевным, заговорили и про Севидова, затеплилась надежда: может, отзывчивый Юрий Алексеевич поспособствует смягчению Юриной участи. Но Гагарин жестко отрезал: «Я бы с этим вашим футболистом не знаю что сделал. Такого замечательного человека убил». Больше к этому вопросу не возвращались». Севидов, отсидев четыре года, вышел по амнистии. Забивал голы за «Кайрат», но набрать былые кондиции, как гениальный Стрельцов, конечно, не сумел. Тарасовка была богата на события. В столовой базы праздновал свадьбу лучший вратарь мира 1988 года Ринат Дасаев с гимнасткой Нелли Гаас. Свидетелем позвал нашего друга актера Александра Фатюшина, а у него в день торжества как назло был назначен спектакль. Но подвести жениха артист не мог — схитрил, взяв больничный. К своему изумлению маститый главный режиссер театра Маяковского Андрей Гончаров в утренних газетах обнаружил фоторепортаж со свадьбы, где его «заболевший» артист был представлен во всей красе. В театре разразился страшный скандал, Фатюшина спасло, что на курсе ГИТИСа у Гончарова он ходил в любимчиках.
Помню, как шумно с командой отмечали на базе день рождения Романцева. После обильных тостов с Олегом Ивановичем и Георгием Ярцевым вышли на свежий воздух на парковку — подымить подальше от футболистов. Я, обратив внимание на романцевский красный «Жигуль» среди большинства иномарок, выразился в том духе, что старшему тренеру стоило бы поменять машину на более статусную. «Петруч-ч-ио! — весело воскликнул на итальянский манер Романцев (по-моему, перед этим команда вернулась с Апеннин). — Пока все ребята не пересядут на иномарки, я с «Жигулей» не слезу». Так и было.
В Тарасовке случались счастливые знакомства. Великий Александр Якушев, когда хоккейный «Спартак» был на сборах, встретил на базе красавицу-студентку Татьяну, приехавшую на лыжные соревнования. Возникли романтические отношения, оказалось — любовь на всю жизнь.