Лев ЛЕЩЕНКО: «МЫ ГУЛЯЛИ ПО ПОЛНОИ»
45 лет назад будущая Примадонна получила Гран-При «Золотого Орфея»
С песни «Арлекино» 45 лет назад в СССР началась эпоха одной великой и неподражаемой певицы. Трансляция по ТВ шла с курорта Золотые Пески в Болгарии, где 7 июня 1975 года советской конкурсантке Алле Пугачевой был вручен Гран-при фестиваля «Золотой Орфей». Если до этой телепередачи о Пугачевой кто-то где-то чтото и слышал, а большинство знать не знало, то уже с 8 июня она стала не просто «артисткой известной», а самой популярной певицей на 1/6 части суши, «нашей Пугачихой», и остается таковой по сей день. Уникальным свидетелем невероятного триумфа и начала Великой Эпохи оказался на месте происшествия уже популярный тогда эстрадный певец Лев Лещенко.
— Лева, бытует легенда или быль о том, что на «Золотом Орфее» ты был названым талисманом Аллы Пугачевой.
— Мы так шутили между собой. Конечно, это своеобразная метафора. Хотя случилось так, что оба раза, когда Алла была премьершей на двух фестивалях — «Золотой Орфей» на Золотых Песках в 1975 г. и «Сопот» в Польше в 1978 г., — я пел там рециталы. На «Орфее» я пел восемь песен как гость фестиваля, в «Сопоте» — всего три. Естественно, так как я был в одной команде с Аллой и был к тому времени лауреатом того же «Орфея» и победителем «Сопота» (1972), то мы обыгрывали эти совпадения. Артисты часто обращают внимание на какие-то знаки.
— Знаки судьбы?
— Можно и так сказать. У нас, кстати, была маленькая, но дружная команда. Помимо нас с Аллой как творческого костяка в делегации был один сопровождающий и один сотрудник из Министерства культуры — достаточно современные по тем временам ребята, а в членах жюри, если я правильно помню, был Котик Орбелян (Константин Орбелян, пианист, композитор, дирижер, руководитель знаменитого в СССР джазового оркестра. — Прим. авт.). И мы, объединившись, плотно держались друг за друга, потому что никаких костюмеров, гримеров, администраторов, менеджеров, как это водится сейчас, с нами не было, мы были сами по себе.
— Но зато «сопровождающего» приставить — святое?
— По-моему, там все-таки не было кагэбэшника, по крайней мере формально, а какой-то «двойной агент» — типа тоже из Министерства, под прикрытием, — конечно. Наверняка стучал, иначе быть не могло, мы об этом, естественно, догадывались, но ты должен понимать, что в те времена это была настолько естественная форма бытия, что наше сознание от этого никак не страдало.
— А «смотрящий», значит, следил за тем, как вы соблюдаете облико морале руссо туристо и артисто?..
— Нет, вот именно этого не было. Могу сказать, что гуляли мы по полной программе. Когда вырывались за границу, поверь, ничем себя не ограничивали. А люди, которые там за нами наблюдали и присматривали, были, как правило, в дружеских с нами отношениях. Конечно, я уверен, что в своих отчетах они о многом доносили, но в отчетах это, как правило, и оставалось.
— То есть советская власть великодушно даровала с барского плеча этакую привилегию артистам, которых выпускала за границу, — слегка расслабляться?
— Не потому, думаю, что такие человечные они были. Обычный практичный расчет — потому что каждый советский артист, вырвавшийся чудом за границу, был тогда потенциальный эмигрант. Как произошло с Максимом Шостаковичем (сыном знаменитого композитора Дмитрия Шостаковича. — Прим. авт.), когда он закончил гастроли в Западной Германии с оркестром и не пришел в автобус, а они уже должны были ехать в аэропорт. К автобусу пришел импресарио, представитель западной стороны, и сказал: «Господин Шостакович решил остаться в Германии».
— Руководитель поездки (я его хорошо знал) сказал: «Будем ждать, пока он не вернется». Прождали они полтора часа в автобусе, после чего этот полковник, или кем он там был, бросил в сердцах: «Пошли все в жопу! Кто хочет — едет, кто хочет — пусть остается. Давай в аэропорт!»
— И как Алла справлялась с вызовами красивой заграничной жизни?
— Насколько я помню, ее это обстоятельство вообще никак не беспокоило, она была абсолютно погружена в задачу своей миссии — выступлению на фестивале.
— А кампари-орандж?
— Конечно, мы ходили куда-то вместе, но если мы как-то смаковали эти заграничные радости, то Алла воспринимала все совершенно спокойно, как обыденный фон. Не видно было, чтобы она этому придавала какое-то особенное значение.
А вот кто действительно умел ценить и смаковать эти радости, так это Котик Орбелян. Он с 1972 г. был постоянным членом жюри «Золотого Орфея», а дядя у него жил в Лос-Анджелесе, и Котик всегда привозил с собой чемодан нарядов и на каждое заседание жюри приходил в новом костюме, на что Иван Маринов, известный болгарский композитор и председатель жюри, сказал: «Котик, я прихожу на фестиваль только ради того, чтобы посмотреть, во что вы будете одеты».
— А Алла вот до последнего не знала, в чем ей выступать на конкурсе, пока мама ее подруги, актрисы Аллы Будницкой, не сшила ей платье…
— Был смешной казус, помню. Мы прилетели за несколько дней до начала фестиваля, так как были репетиции. Возникла небольшая пауза в графике, и, помню, вечером как-то решили собраться и где-то посидеть поужинать. Нам раздали какие-то суточные — болгарские левы. Ко мне зашли эти два человека — из Министерства культуры и сопровождающий. Выпили немножко. Тогда же всегда брали с собой за границу «джентльменский набор» — водку, черную икру. Чем еще можно было порадовать гостей? Они распили у меня бутылку водки. Я не пил, потому что готовился выступать. И они полезли к Алле на балкон, так как номера в гостинице у нас были смежными, с балкона можно было всего лишь перешагнуть парапет. Алла, видимо, услышала этот шум, и пока они лезли через этот парапет, вышла к ним сама, принаряженная в платье в горошек, уже готовая к выходу на пленэр, на который мы собирались, и сказала: «Ребята, а есть же дверь». И потом сразу добавила: «Должна сразу сказать — я не по этому делу, мы только друзья».
— То есть минкультовец и гэбэшник, бухнув, полезли через балкон домогаться Аллиного тела?
— Ну, они были разгоряченные бутылкой водки, и вся ситуация выглядела немножко двусмысленно. Но Алла сразу и решительно расставила все акценты, но не грубо, а действительно по-дружески. И сразу все встало
на свои места. Ребята поняли, что не надо клинья подбивать. Хотя один из них был очень симпатичный парень — не хочу называть по имени, пусть будет Володя, один из главных руководителей Министерства культуры. И он-то как раз клеился по-серьезному. Алла тактично его отшила. А через день был конкурс.
— Уверенность в победе была не абсолютная?
— Мысль о победе была у нас изначально, и все говорили, что это — Гран-при. Репетиции ведь жюри тоже смотрит, и, как на всех фестивалях, уже прикидывает, кто на что идет, у кого какие шансы. А уровень исполнения Аллы, ее голос, подача, конечно, сразу обратили на себя внимание. Так что психологически мы были готовы к победе, и можно сказать, что даже ехали за ней. И сама Алла понимала, что нет другого выхода.
— «Нет выхода» в каком смысле?
— Потому что была такая ситуация: если человек, тем более делегированный страной, на таком высоком уровне, ничего не привозил, то он сразу выходил в тираж. Так было, например, с Колей Соловьевым, который поехал в Сопот после меня, в 1973 г., и не получил даже диплома, хотя на этих фестивалях в соцстранах советским артистам всегда старались что-то дать, хотя бы утешительный приз — за какое-нибудь «лучшее исполнение болгарской песни», «польской песни» и т.д. А Коля не получил ничего, а был в то время достаточно ярким и популярным исполнителем, шел где-то четвертым-пятым номером после Хиля, Кобзона… Приехал из Сопота ни с чем — и сразу его не стало.
— Стало быть, у Аллы была дилемма: победа или забвение?
— Она к тому времени уже набирала обороты — нельзя сказать, что была совсем не известной артисткой, особенно после участия во Всесоюзном конкурсе артистов эстрады (1973): песня-зарисовка «Посидим, поокаем» — симпатичная, харáктерная — стала достаточно известной. Но она была только в самом начале нарождавшейся популярности, и, конечно, «Золотой Орфей» в этом смысле мог стать Рубиконом.
— Ее Гран-при на «Орфее» был не обязательной данью «старшему брату» — Советскому Союзу, а наградой, завоеванной заслуженно и безо всяких скидок?
— Более чем! Когда Алла вышла с «Арлекино», был невероятный успех, и все поняли, что она получит, конечно, этот Гран-при. «Арлекино» сразило всех — это было потрясающе, конечно, и мы все уже готовились к награждению. Фестиваль длился четыре дня, награждение состоялось в последний день. Атмосфера в зале была непередаваемая!
Надо понимать, что Гран-при — это нечто специальное, особенное признание. Его даже не всегда вручали, как было, например, со мной в Сопоте в 1972 г., когда вручили три премии, мне — первую, а Гран-при решили не отдавать никому. Алла и по сегодняшним меркам очень круто спела и круто себя представляла. Но в жизни, особенно на «Орфее», она была полной противоположностью своему яркому сценическому образу. Она очень скромно, потупив глазки, всегда сидела, больше молчала, чем говорила; помню это платьице в горошек, которое у нее было «на выход», еще несколько скромненьких нарядов. Никогда у нее не было какого-то безумного куража. Даже этот Гран-при она както особенно не переживала. В себе, может быть, и переживала, но внешне не выказывала. Она как бы сублимировала энергию и потом, когда выходила на сцену, всю ее и выплескивала.
— А русские туристы (зрители) там были?
– Их на Золотые Пески отправляли по профсоюзным путевкам, и в летний сезон таких счастливчиков набиралось достаточно много. Поэтому публика почти наполовину состояла из русских (советских) туристов. Они были обилечены дешевыми местами на балконе, и ор стоял несусветный.
— И как вы отмечали победу?
— Собрались в каком-то ресторанчике и просто бухали.
— После триумфа «Арлекино» Система подчас пыталась поддушить Аллу0, не так ли? Могущественный председатель Гостелерадио СССР Лапин ее невзлюбил, например…
— Всемогущий Лапин недолюбливал ее, но понимал, что она всенародная любимица, и он не мог ее просто взять и закрыть. Хотя на одном из «Огоньков», как мне рассказывали, на просмотре Алла пела какой-то номер с хлыстами, и Лапин возмутился, говорит: ну это уже скотский двор какой-то, я не могу это пустить, это же «Огонек»! Хлысты убрали. Хотя других он топтал и закрывал на раз. Ничего не мог сделать — так же, как с Муслимом, потому что его Брежнев любил.
— Ты уже обмолвился о вашей поездке еще и в Сопот в 1978-м, где Алла опять взяла Гран-при. Так что, видимо, ты все-таки действительно был ее талисманом…
— После «Орфея» Алла ушла в оркестр Орбеляна ненадолго, а Паша Слободкин получил отставку. Не знаю, со скандалом или нет, может, просто мирно-тихо разошлись. Он, конечно, много вложил в Аллу, сделал аранжировку «Арлекино», она была солисткой его «Веселых ребят»… Но Алла отправилась в сольное плавание, и это, наверное, было единственно возможным и объективным исходом, и буквально через три года мы опять поехали на фестиваль — теперь в польский Сопот. Она опять в качестве участницы конкурса, а я все так же — гостем фестиваля. И опять она получает Гран-при за песню «Все могут короли». Но она уже была в топе, была в себе уверена, а что касается самого фестиваля, там было менее ярко, конечно, чем на «Орфее». Во-первых, песня Бориса Рычкова «Все могут короли» была гораздо слабее «Арлекино», несмотря даже на текст Леонида Дербенева. Зато в финале Алла показала пятерню в виде короны над головой, сделала королеву как бы.
— И этот жест стал ее фирменным знаком на веки вечные…
Артур ГАСПАРЯН.
ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ
на сайте