УНЕСЕННЫЕ МОРЕМ
Как потомок декабриста князя Трубецкого обрел свою русскую любовь
Татьяна Лаврентьева родом из города, убившего последнего царя, — из Екатеринбурга. Они встретились в Ницце. Их роман разворачивался в Париже. А теперь она ждет в Ялте, когда он вернется из НьюЙорка, где только что похоронил отца. Печальны волны Черного моря. Они уносят нас прочь и никогда, как бы мы того ни хотели, не возвращают обратно. Только в памяти.
Последний пункт назначения этой истории — Южный берег Крыма, Ялта. Плывущая над городом терраса. В доме, принадлежавшем когда-то до революции знаменитому ялтинскому доктору Ширяеву. 68-летний Николай Шамшин-Трубецкой — биохимик. И она — его Татьяна. Они здесь уже почти восемь лет.
Берлин
Разве это не удивительное совпадение, в дом Шамшиных-Трубецких я пришла в день, когда Олегу Геннадьевичу Шамшину должно было сравняться 100 лет. И сорок дней как его больше нет с ними...
Семья бросила якорь в Константинополе, затем перебралась в Берлин, где прожила большую часть жизни.
«Они никогда не называли себя эмигрантами — только беженцами. Не они сами, их вынудили бежать с родной земли, заставили покинуть родину, они всегда подчеркивали это».
Олег поступил в Берлинский университет. За его учебу отец расплачивался оставшимися монетами царской чеканки. Из ценного дома оставалась кошка, граммофон и старые пластинки, которые переживут ещё одну войну.
Студенты как могли боролись с гитлеровским режимом. По ночам тайно выезжали на велосипедах за город, выкапывали картошку, срывали в садах яблоки и, подкупив за папиросы охрану лагеря, пытались передать нашим пленным еду, иногда удавалось.
«Все знали: как только Красная Армия перейдет Одер, фашисты наших расстреляют. Договорились, что каждый попробует увести по три человека. Из моих до условленного места дошел один — украинец. Я спрятал его на чердаке. На прощание он произнес: «Приезжай! Тебя выйдет встречать весь Киев! Ты спас мне жизнь!» — в старости рассказывал Олег Шамшин журналистам.
Полвека спустя в Нью-Йорк, где жил Олег Геннадьевич, приедут снимать программу «Служу Советскому Союзу». Он вспомнит эту историю. После эфира позвонит мужчина из Украины, тот самый спасенный, по имени Константин Лось, и пригласит своего спасителя в гости. Момент их встречи запечатлеют на пленку: «Мы с Колей хотели найти ту запись, но, видимо, ее стерли», — вздыхает Татьяна.
В поездку по стране, далекой, почти забытой родине, отправится вся семья. Именно тогда им так и не удастся добраться до закрытого Свердловска-Екатеринбурга.
Отец Олег Шамшин, сын Николай, дочь Мария, и мать — тоже Мария, Мурочка, как ее все называли, принцесса Трубецкая.
Париж
Мурочка Трубецкая — чистая линия Трубецких, потомков декабристов, которых в результате провала восстания сослали в Киев, на окраину империи. Оттуда после Октябрьской революции князья бежали во Францию, Мурочка родилась уже в Париже, «миленькая девочка», как назвала ее одна из родственниц в письме к сыну.
Вскоре мать малышки, тоже Мария, умерла, крошечную княжну отдали на воспитание тетушке Софье. Принцесса повзрослела, поступила в Сорбонну, выучилась на дизайнера одежды. Хотя потом много лет преподавала французский в школе.
Со своим суженым Мурочка познакомилась случайно.
После разгрома фашистской Германии родители Олега разошлись, он сам попал в Париж. Оттуда переехал в Канаду. Это были времена, когда старая русская гвардия стремилась перебраться поближе к Америке — в Европе попахивало социализмом.
Впервые они с Олегом встретились еще во Франции, но мимолетно, вскользь, у Мурочки был какой-то ухажер, который затем
тоже уехал в Канаду, и она помчалась его разыскивать, не зная адреса.
«Вот как мне рассказывал про их первую канадскую встречу сам Олег Геннадьевич, — вспоминает Татьяна. — «Захожу в храм. Стоит милая девушка, чье лицо мне знакомо по Парижу. Я приглашаю ее выпить со мной кофе, но она отказывает, говорит, что ей нужно бежать искать жениха. Убедил ее только тем, что в русской общине, где все друг друга знают, можно попытаться что-то выяснить об этом молодом человеке». В общем, жениха они так и не нашли, но вскоре Олег предложил Мурочке руку и сердце».
Их сыну Николаю Трубецкому, Николушке, как звали его в семье, нравилось все американское, он не хотел иметь ничего общего со страной, изгнавшей когда-то его предков, он терпеть не мог, когда соседские мальчишки обзывали его красным. Дрались до крови! «Я — не красный, я — белый». Он не желал общаться на родном, только на английском, на котором заговорил в восемь лет.
Мать — принцесса Трубецкая, наоборот, настаивала на всем русском. Русское окружение, школа, православный храм, русский скаутский лагерь...
Пальто Рахманинова, с детских лет пылившееся в их чулане (как-то Сергей Васильевич заходил в гости и забыл), картина, подаренная Коровиным, все эти вышиванки, Пасха, куличи, праздничное пение за столом... Совершенно чуждые, непонятные, старомодные.
«Тебе обязательно нужна русская жена», — говорила мать. Как — русская? Почему русская? Американки разве не лучше?
Николай учился на биохимика, с 18 лет жил отдельно, долгое время кровь молчала... Ему было 22, когда он впервые прочел «Тихий Дон». По-английски. И только тогда понял, что это и есть его народ, его настоящее. Мама была права.
«Я не застала принцессу Трубецкую. Она умерла в год, когда мы с Колей познакомились», — говорит Татьяна.
Ницца
Судьба свела их в Ницце. В самом большом в Европе православном Николаевском соборе близ бульвара Царевича на Avenue Nicolas II.
В 1908 году император Николай Второй из личных средств пожертвовал 700 000 франков, на которые был возведен купол и закончены строительные работы.
Николай Трубецкой жил в Каннах, но по выходным пел в Ницце в церковном хоре.
Татьяна приехала из своего холодного Екатеринбурга в обычный отпуск на Лазурный берег, пришла, как и положено ходить на церковную службу, нарядная, праздничная.
«У меня был платочек Бербери на голове. Тогда все наши такие носили. Подошел мужчина: «Вы русская?» Откуда он узнал? «На юге Франции барышни давно нарушили традицию надевать платок в храм...»
«Я русская, но я советская»...
Первый раз Николай Трубецкой Трубецк женился в 37 лет, супруга была из рода грузинских князей Чавчавадзе, подрастали две девочки, дочери, Маша и Соня.
Вот только русская жена, совсем русская, та барышня на Лазурном Берегу, где она?
«Через полгода после той поездки в Ниццу я оказалась в Париже, — продолжает Татьяна. — Позвонила ему: «Я во Франции». А Франция-то вся как наша Свердловская область. «Но я не в Каннах», — грустно ответил он в телефонную трубку. «Так и я не в Каннах». Назавтра начинался Рождественский пост, Николай позвал меня на заговенье на ужин. Встретил в метро — в элегантном кашемировом темно-синем пальто, спокойный, воспитанный, разговор вполтона. «Сегодня последний день, когда можно вкусно покушать». А я не понимаю, почему последний — каждый день можно есть вкусно, слава богу, не голодаем».
В старом доме на окраине Парижа, где все вещи — воспоминания, гости пили вино, хозяин готовил утку, друзья, сплошь православные священники, тоже из бывших, пели под гитару «Очи черные», «Ермака», «Мурку» и «Миллион алых роз».
Наутро они с Николаем зашли в зоомагазин, Татьяна присела перед маленькими собачками, болонками, такие появятся у них в Ялте, Виви и Лулу, потом Николай скажет ей, что именно в тот момент все про нее, настоящую, понял: «Ты была так искренна и беззащитна, как могут только дети».
«Где-то на интуитивном уровне я тоже почувствовала: это мой мужчина. Он мне послан богом. Он изменил меня капитально, — убеждена сегодня Татьяна. — У меня был ого-го какой характер! У меня все было нормально, и даже платочек... Было правильное, как я считала, понимание всего. Эмиграция — это предатели и сволочи. Есть рабочий класс, советский народ, и нет никаких господ. Я же 1970 года рождения — самый пик развитого социализма. И я до последнего отстаивала свою точку зрения в их старой аристократической среде. Я не знаю, как и когда я изменилась. Это он, они меня изменили? Или я сама?» — размышляет Татьяна.
Ялта
Где-то в Екатеринбурге до сих пор хранится Танина тетрадка по математике за шестой или седьмой класс. На последней странице перечисление заветных девчоночьих желаний на будущее: «Колготки, платье, шуба — перечень всего самого необходимого и важного в жизни, и в самом конце, последним и невероятным пунктом: яхта в Ялте». Совершенно фантастическая мечта для девчонки с Урала.
Все началось с причала, откуда сто лет назад отшвартовался когда-то последний врангелевский корабль, и закончилось этой парящей террасой в бывшем доме доктора Ширяева. «Вам каждый его покажет».
«Вообще-то мы собирались жить в Екатеринбурге, — вспоминает Татьяна. — Но Коля предложил мне поселиться в Ялте, я сразу отказалась: нет, я в эту провинциальную Ялту не поеду никогда. Такое у меня было представление — отдыхать можно только на Лазурке».
Американцу, чья жена — русская, визу давали сразу на три года. Так получилось, что Николай решил продлять ее в российском посольстве в еще украинском Крыму, где он тогда находился. Так можно было.
Середина октября, холодище. На Урале уже нарядились в резиновые сапоги и шапки. А тут дали номер люкс, вид на море с балкона.
В общем, Татьяна не выдержала, прилетела.
«И так мне Ялта неожиданно понравилась. Размеренно все, они и в Америке у себя никогда не спешат, так что Коле это подходило, а вот мне с моим характером первое время пришлось приспосабливаться...»
Последние два года Николай ухаживал за отцом, жил наездами — то с Олегом Геннадьевичем в Америке, то в России. Общались по сетям.
Он умер в Америке. И похоронен там же, рядом с любимой женой, принцессой Марией Трубецкой. На русском кладбище в четырех часах езды от Нью-Йорка.
...Полвосьмого утра в ближнем ялтинском храме, точной копией, один проект храма в Ницце, начинают бить колокола и читают Евангелие. А по вечерам на набережной бьется о камни море и плачет скрипка. Вечные курортные пары танцуют под вечное «Утомленное солнце»...
Море шумит на понятном любому языке. Все как когда-то. Как будто бы и не было этих ста лет. Снова в России. Снова Россия.
«Приехали Лермонтовы, Дашковы... Мы тоже строим усадьбу, дом, окруженный виноградниками... Хотелось бы еще открыть летнюю школу для девочек, но в нынешнем году, сами понимаете, с этим сложно», — разводит руками Татьяна.
И только Николая пока нет рядом, и когда вернется, это зависит не от них.
Терраса в их доме напоминает все террасы мира. Здесь есть комната, в которой пел Шаляпин, эту снимал Горький, на веранде Коровин писал маслом: «Видишь, как подросли пальмы под окнами, которые видны на картине?»
Чехов говорил о том, что Ялта лучше Ниццы. И в чем-то он, несомненно, был прав. Хотя девушки здесь до сих пор предпочитают Бербери.
Екатерина САЖНЕВА.