ОДИН В «ПОЛЕ» ВОИН
Леонид Якубович является отличной рекламой своего возраста и не менее ярким примером того, что любовь и чувство юмора могут держать в отменном тонусе. Мы встретились с телеведущим накануне 75-летия и обсудили юмор, муки творчества и пессимистичный оптимизм.
Обаяние Леонида Аркадьевича обладает силой ковровых бомбардировок. Уже тридцать лет, в течение которых Якубович ведет «Поле чудес», к нему в объятия готовы броситься миллионы поклонников. Для многих телезрителей он стал практически родственником, и подобного рода близость с публикой остается привилегией шоуменов старой школы. Он из тех времен, когда телеведущие были исключительно приятными людьми, которые внушали доверие и дарили праздник, а если и щекотали нервишки, то по-доброму и с гарантированным хеппи-эндом.
Примечательно, что за пределами «Останкино» у Леонида Якубовича получается вести жизнь не менее содержательную, чем та, что проходит в студии Большого канала. И говорит он о своей другой жизни с куда большим удовольствием, чем о телешоу, о котором уже сказано так много.
— Леонид Аркадьевич, круглые даты, особенно когда они приобретают значительный вид, наверное, вызывают эмоции в духе «неужели все это со мной происходит?»
— Я не соотношу эти цифры с собой. Они живут отдельно от меня. Могу лишь сказать, что к 75 годам я выучился осторожности. Раньше говорил то, что думаю, наотмашь дружил, наотмашь влюблялся. Теперь стал осторожным, и это единственное, о чем я жалею.
— Ваша кинокарьера началась раньше карьеры телеведущего. Впервые вы появились в кино еще в 1980 году. Как вы сам относитесь к вашим большим и маленьким ролям?
— Кино для меня — огромный кусок жизни, который дробился на много разных кусочков. Вот, например, я сыграл дедушку в фильме «Дедушка моей мечты», который снял Саша Стриженов, и остался очень доволен. Кстати, фильм сделан по моей повести, что тоже приятно. Вообще все получилось случайно, потому что мы со Стриженовым не могли найти человека на главную роль. Нам не хотелось профессионального актера, и была мысль взять дремучего дедушку из какой-нибудь деревухи, и пускай бы он у нас существовал в кадре. Но на поиски нам просто денег не хватило. И Сашка мне сказал: «Давай играй сам». Тогда я пошел на большую хитрость. Я вычеркнул все слова, и дедушка у меня бессловесный. Но мне очень понравилось, и все говорят, что получилось здорово: и характерность, и походка.
— В свое время ваше увлечение авиацией проявилось и в виде роли в сериале «Русские амазонки»…
— Я играю директора аэроклуба, то есть нахожусь в своей стихии. Кино, как и телевидение, — невероятной тонкости история, просто ювелирная штука. Крупный план, а глаза соврать не могут. Даже очень худой сценарий все-таки можно вытащить. Мы же воспитаны на довольно странных фильмах вроде «Подвига разведчика», но как там сыграно. «Следствие ведут знатоки» — плакатный сериал, но как сыграно, какие замечательные актеры, а какие люди в эпизодах! А сейчас включаю телевизор, на экране появляется человек, он еще слова не успел сказать, только голову повернул, но я уже понимаю, что это наше. Пусто в глазах. И это плохо, потому что иногда бывают лихо закрученные сюжеты, но как только начинается актерская игра, я переключаю. У нас были споры с Владимиром Владимировичем Познером. Он считает, что телевидение — это технология. А я еще считаю, что искусство. Есть же вещи, которые притягивают к экрану так, что отойти нельзя.
— Помимо всего прочего вы еще и кавээнщик чуть ли не с рекордным стажем, потому что играть начали еще в шестидесятых. Про что вы тогда шутили?
— Конкретно о чем — уже не помню. Но совершенно точно могу сказать, что в то время эффект КВН был сродни взрыву чуть ли не атомной бомбы. Статистикой подтверждено: как только по телевизору начинался КВН, на улице падала преступность. Это шестидесятыесемидесятые годы. У нашей команды в МИСИ тогда была не бог весть какая сцена, под названием «Интер-штаны-69». И мы там довольно лихо пародировали всякие идиотские выставки, которых в те времена, особенно на ВДНХ, проводилось огромное количество. Прошел телеэфир — и вдруг, мать родная, нас вызывает к себе ректор Николай Антонович Стрельчук. А вызов к ректору — это то же самое, что прийти на прием к богу. Ну просто что-то невозможное. И вот мы приходим, а в кабинете у ректора накрытый стол. Мы стоим совершенно обалдевшие. Выходит ректор и зачитывает нам телеграмму примерно такого содержания. На заседании Политбюро в разделе «разное» был рассмотрен вопрос критики командой КВН МИСИ ненужных зрелищных мероприятий. Критика признана правильной, приняты соответствующие меры. Подпись: Брежнев. Я видел Стрельчука два раза в жизни, и второй раз это было уже почти на выпуске, году в семидесятом. Он опять пригласил к себе команду КВН и сказал: «Друзья мои, я много лет пытался бороться за создание большого МИСИ. Вчера в ЦК КПСС я встретил Михаила Андреевича Суслова. Мы десять минут говорили о команде КВН МИСИ и за одну минуту решили вопрос о строительстве большого здания МИСИ». Сейчас этот комплекс стоит на Ярославском шоссе. Вот чем тогда был КВН. Мы, хоть и с юмором, но намекали на довольно серьезные вещи. И это прощалось.
— И куда только цензура смотрела? — Она, конечно, была, но не очень навязчивая. Нам рекомендовали что-то не делать, а мы по молодости воспринимали это как доброжелательное поглаживание по голове. Сейчас КВН — это скорее театр веселых и находчивых. Меньше импровизаций, больше постановок, но все равно смотрят, и многим нравится, и это замечательно. Мне сложно сказать, что сейчас может произвести такой же эффект, как КВН моей молодости. Но тогда так было.
— Именно КВН дал вам возможность заниматься сценариями для таких телевизионных хитов того времени, как «А нука, девушки!» и «А ну-ка, парни!»?
— Работала тогда в молодежной редакции телевидения совершенно потрясающая женщина Ирина Яковлевна Гаврилова. Она и предложила нам написать первый сценарий. Так мы там и остались. Мы довольно много 1992 год. Съемка пародии на «Поле чудес» в программе «Оба-на». Леонид Якубович загримирован под старика. На фото: справа от Влада Листьева.
написали. Кроме «А ну-ка, девушки!» и «А нука, парни!» была программа «Стадион неожиданностей». Мне жутко нравилась программа «Игра в детектив», и мы написали для нее довольно много сюжетов, жалко, что ее судьба как-то не сложилась.
— Вы, наверное, уже тогда были в статусе творческой богемы?
— Ничего такого не было. Мы оставались мальчиками, которым разрешалось попадать в «Останкино». Хорошо помню, как, наверное, целый год хранил свой первый разовый пропуск. На тех, кто уже постоянно работал на телевидении, мы, конечно, смотрели как на небожителей, а уж дикторами в нашем представлении были те, у кого папы, наверное, секретари КПСС. А иначе — как туда человек попал?
— За сценарии прилично платили?
— С нами заключали какие-то смешные договоры, возможно, по тем временам это были какие-то деньги, но не огромные.
— С тех пор юмор, конечно, очень сильно изменился. Вас сейчас легко рассмешить?
— Мне, например, очень нравятся «Уральские пельмени». Они не всегда смешные, но всегда веселые. Телевидение, на мой взгляд, вообще должно быть позитивным. Что бы ни случилось.
— Все юмористы со стажем время от времени сетуют на то, что современные шутки уже не те. У вас есть претензии к новым звездам юмора?
— Мы так не шутили, и для меня все это не высокого полета юмор. Вот течет время и обтекает такую большую глыбу, которая называется Михаил Михайлович Жванецкий. И никак время на него не действует. Он работает и работает, люди в зале помирают от хохота, но понимают, как все это глубоко. Или покойный Толя Трушкин. Ведь до слез хохотали над его рассказами. Идут годы, но все, что делает Геннадий Хазанов в своих поздравлялках, — это феноменально, высочайшего класса искусство. Мы знакомы худо-бедно около пятидесяти лет, и я им все так же восторгаюсь. Значит, есть какие-то вещи, которые по-прежнему незыблемы. Юмор — вещь чрезвычайно светлая, искренняя, без всяких намеков, в отличие от сатиры или сарказма. КВН в старое время — это восемьдесят процентов юмора и чуть-чуть сатиры. Сарказм тогда допускали издания вроде «Крокодила» или художники Кукрыниксы. Сейчас вся сатира без тени юмора попала в прессу, на телевидение и радио, и юмористам приходится натужно шутить, чтобы перебить то, что уже было опубликовано. А перебить не получается. И началось сползание к юмору ниже пояса, а я это никак не могу принять. Как мне кажется, нет в этом изящества. Не мною придумано, что голая женщина вызывает меньшее желание, потому что нужно додумать, воображение должно заиграть. Вот юмор про то же самое. Это кристальная, как горный ручей, история, но с воображением. У Жванецкого есть потрясающая фраза: «Хотелось бы не переходить улицу на тот свет». Сразу возникает образ. Ну что говорить — гениальный мужик. Таких очень мало. Есть несколько личностей, которые создали школу, где нет учеников. Как Жванецкий. Ему невозможно подражать, просто не получится.
— Никогда об этом не думал. Дело в том, что я писал и даже не планировал ничего публиковать. Был один человек, с которым мы немало прошли рядом, и он мне как-то сказал: «Если ты сейчас же не отнесешь это в издательство, мы поссоримся». И эта книжка ему и посвящается. А потом совпадения пошли одно за другим. Уже в издательстве обнаружилось, что одним из его учредителей является сын моей учительницы русского языка. Совершенно неожиданно моя книжка понравилась, она пошла в печать, но поскольку я по договору уже получил деньги, то дальнейшая ее судьба интересовала меня только относительно того, как ее читают и что о ней думают. И самым главным для меня стало мнение Михаила Веллера. Мы не были знакомы, но его почти восторженная рецензия меня ошарашила. До сих пор ее храню. В итоге у моей книги было два очень больших тиража, и сейчас ее нет в продаже, вероятно, это показатель, что она кому-то понравилась. А с кем она там стояла на полке, я не знаю. — До этого вы писали только в стол? — Абсолютно, и все мои друзья это знали. Для поздравления с днями рождения и другими праздниками я писал небольшие стишки, которых скопилось уже под тысячу штук. Вот сейчас что-то отберут, и, может быть, получится книга. К сожалению, невозможно издать переписку. У меня огромное количество друзей, с которыми я общаюсь в стихотворной форме, но это такое личное, что печатать нельзя. Наверное, так и пропадет или останется в семье. Я не могу объяснить, зачем пишу. Иногда хватал себя за руки и говорил: «Старик, ну остановись, ты же не графоман в конце концов». Собственно, поэтому я не пытался издаваться, у меня всегда было сомнение, что я пишу нечто такое, что можно выносить на суд читателей. Но жить без этого я не могу.
— Если представить, что вам в какойто момент надоест вести «Поле чудес», программа сможет продолжаться без вас?
— Мне сложно ответить. Я плохо понимаю, в чем феномен «Поля чудес», почему и на чем эта передача держится уже тридцать лет. Но работа на телевидении надоесть не может. Чем я буду заниматься, если уйду из программы? Если хватит средств, то буду писать книги. Вот сейчас заканчиваю вторую, но не знаю, даст ли она мне возможность спокойно жить. Наверное, я найду себя на телевидении, но уже не в роли ведущего. С другой стороны, я уже как тот старый диван, который никому не нужен, но его не велят трогать, потому что это символ нашего дома.
— Как вы сейчас отвечаете на стандартный вопрос «как дела»?
— Все отлично, правда, немного достает то, что мне больше всех надо. Это ужасно утомляет, но кому-то отказать мне очень трудно. А вообще я пессимистичный оптимист. Во многих отношениях я как был воспитан в середине двадцатого века, так в этом воспитании и остался жить. Иногда это мешает. За последние тридцать лет я так и не смог привыкнуть ко всему, что произошло в стране, где родился. И теперь уже поздно привыкать.
Илья ЛЕГОСТАЕВ.