ПРОЩАЙТЕ, ГЕНИЙ СЛОВА
Не стало Михаила Жванецкого
Михаил Михайлович умер не от коронавируса. Он многие годы лечился от тяжелого онкологического заболевания. Рядом с ним были его близкие — мужественные люди, которым выпала нелегкая доля. Сегодня о Михаиле Жванецком вспоминают его коллеги, люди, с которыми он был дружен, в том числе его земляки — уроженцы Одессы.
«Больше всего поражала его парадоксальность»
Нонна Гришаева — одесситка. Сообщение об уходе своего гениального земляка получила, находясь в Сочи. Плачет без конца.
— Мы еще днем получили известие от близких Михал Михалыча, что он плох. Так что мы были готовы ко всему. И потом, это лето было первым, когда он не приехал в Одессу — тяжело болел. А до этого… Господи, что это были за лета! Он собирал друзей и близких людей в своем доме. Накрывался стол. Михал Михалыч поднимался на террасу и читал нам свои новые вещи, которые он писал в Одессе. Там к нему приходило вдохновение.
— Нонна, вы принадлежите к разным поколениям. Помнишь, как познакомились с Михал Михалычем?
— Первую встречу, если честно, уже и не вспомню. Было столько встреч! И это было не в Москве, а в Одессе. Я, наверное, тридцать лет дружу с «Квартетом И». И они меня познакомили с ним. Родители Славы Хаита и Леши Бараца дружили с ним.
В память врезалась одна сцена: мы сидим у Славы на даче. Слава играет что-то на гитаре, мы поем. А на мне такой витиеватый наряд с ручным росшивом. Михал Михалыч смотрел на меня, смотрел, а потом сказал: «Нонночка, глядя на вас, хочется сказать — меняю старые воспоминания на новые ощущения». Я запомнила это на всю жизнь.
Счастье было общаться с ним. Особенно в Одессе. Там на нас, одесситов, нисходит морская благодать, а земляческое братство роднит в Москве…
— Могу себе представить, что значило пройти со Жванецким, скажем, по Дерибасовской. То есть не пройти…
— Трудно, да. Ведь для Одессы он — особая личность и абсолютная гордость одесситов. Он — потрясающий, не закрытый, всегда с удовольствием общался. Когда собирались у него за столом, он всегда фонтанировал, и стол затихал. А уж если читал, то ловили каждое слово. Больше всего поражала его парадоксальность. Помню крылатые фразы. Все понимали: вот он, живой гений, и надо успеть запомнить, записать его парадоксальный юмор. Он такой один — больше никто так не умеет. Современный юмор спустился ниже пояса, а это совсем не трудно. А как он — никто не умеет. Не дано.
— С ним можно было дружить?
— Наши отношения сложно назвать дружбой. Да, мы ходили к нему в гости, а он приходил к нам — тем не менее для меня всегда оставался на каком-то высоком, недостижимом и непостижимом пьедестале. Нет, это не дружба, а абсолютное преклонение и почитание с моей стороны. А с его — умиление и доброе отношение ко мне. Я не имею права называть его другом.
— Ты сама — блестящий пародист, кого хочешь можешь «показать». А могла бы как Жванецкий читать?
— Не только я — его никто не может читать. Разве только Карцев и Ильченко или Аркадий Райкин, для которых Жванецкий писал. Так, как он, его никто читать не сможет. Может быть, со временем только попытаться… Как хорошо, что с ним до последнего мгновения были его родные — жена Наташа, она потрясающая, чудесная, сын Митя. Я только что с ней говорила по телефону.
«Жванецкий — солнце Одессы, и это солнце померкло»
— У меня такое ощущение, что когда я родился — Жванецкий уже был, — говорит
режиссер и худрук театра «Школа современной пьесы» Иосиф РАЙХЕЛЬГАУЗ. —И я точно знаю, что когда меня не будет — он будет. Всегда.
Перед глазами привычная картина: Одесса, и мы идем по Ланжерону — Михал Михалыч, художники, артисты, наладчик швейных машин Рома Кац, он же Карцев, рядом — инженер водного транспорта Витя Ильченко… Это известная дорога, она вела к театру, который прежде был Дворцом работников морского флота.
В Одессе есть два памятник Жванецкому: один — на бульваре Жванецкого, который ведет к морю, а второй — в Литературном музее. Однажды я встретил его возле памятника на бульваре и спросил: «Михал Михалыч, ну это не абсурд — ходить мимо памятника самому себе? Хороший памятник, но как-то…» А он говорит: «Я только умолял мэра, чтобы люди не стояли в диких очередях, когда будут менять адрес прописки». Ведь улицу, где памятник, переименовали в бульвар Жванецкого.
Но надо сказать, что он и сам не удивлялся памятнику, и одесситы не удивлялись. Он — классик, а в Одессе «классик» произносят как нечто пренебрежительно-ласкательное. В этом — и великое, и смешное, и равное тебе.
— Когда вы виделись в последний раз?
— В прошлое лето, естественно, в Одессе. Встречались в ресторане у нашего общего друга Саввы Липкина. Савва — владелец нескольких замечательных одесских ресторанов, но самый главный называется «Дача». Когда он звонил друзьям, говорил так: «Приезжайте на «Дачу», я готовлю». Он для нас готовил сам. И мы сидели с Михал Михалычем, ужинали, разговаривали, а люди подходили, просили расписаться на его книге… Он удивительно комментировал жизнь. Без его комментариев это была совсем другая жизнь. В них — воздух, объем, ирония, море. Я благодарен судьбе, что с ним, с такими людьми много общался.
Два дня назад в Нью-Йорке умер замечательный одесский писатель Аркадий Львов. У него была замечательная книга «Большое солнце Одессы». И я, узнав о его уходе, написал: «Погас один из ярких лучей большого солнца Одессы». Так вот, если Львов — луч, то Жванецкий — солнце Одессы. И это солнце померкло.
«Это смерть во время распития шампанского»
— С детства Михал Михалыча знал Слава Хаит, — вспоминает актер и участник знаменитого «Квартета И» Леонид БАРАЦ. — А мой папа стал общаться с Михал Михалычем значительно позже, когда Слава привел его к нам домой. С тех пор родители с ним и дружат. Каждое лето мы собирались в родительском доме. Мама вкусно готовит — так все про мам своих говорят, но про мою — это правда. И вот приходил Михал Михалыч… Ему нужно было две рюмки коньяка и увидеть красивую женщину на другом конце стола. И он, как сам говорил про себя, вставал на крыло и взлетал. Иногда за столом кто-то из нас удачно шутил, и у него просыпалась ревность. Но он вел всегда себя по-честному, говорил: «Что-то у вас много денег, а у меня нет» или «Что-то у вас лучше получилось, а у меня нет». Человеку состоявшемуся легче признаваться в таких вещах.
С папой он был очень близок. Однажды я оказался в тяжелой жизненной ситуации и решил уехать из Одессы в самый разгар сезона. Сижу в аэропорту, и вдруг туда приезжает Михал Михалыч. Подсел ко мне. «Давай коньячку! Что, птичка, тебе плохо?..» — спрашивает. «Да, Михал Михалыч, чтото плохо». — «Ты нервничаешь, я вижу. А я вот до сих пор нервничаю». И рассказал, как вчера у него в доме было много гостей, и он читал им новые вещи, проверяя на друзьях, на близких. «Я читал им до пяти утра. Наташа приготовила стол. А Боря Литвак, когда уходил (это его близкий друг!), сказал: «Миша, все было так вкусно, Наташа так все замечательно приготовила, так уютно, тепло было». И представь, он ничего не сказал про то, что я читал! Так что понервничаешь — и оно тебя куда-нибудь да вывезет».
Он был охочий до успеха, и в этом не было рвачества. А только хотение быть лучшим, попасть словом в десятку, чтобы оно разорвало сердце и мозг.
Мне вообще кажется, что ярлык, льстящий самому Жванецкому — мудрец, — совершенно неточное определение его гения и таланта. Мудрец — это человек, знающий ответы на вопросы, успокоившийся. А он вовсе не мудрец. Он не знал ответы на вопросы и не пытался их узнать. Он рассуждал, сомневался — и в этих своих сомнениях и убежденности в сомнениях был непревзойден. И это признак живого человека, а не догматика со сложившейся системой координат.
— Что для тебя означает смерть Жванецкого?
— Вот смерть Солженицына — это чтото такое основательное, это — нет справедливости. А смерть Михал Михалыча — это смерть во время распития шампанского. Ритуальные автобусы, венки, скорбные лица не вяжутся с ним никак — это не про него. Он любил жизнь, и она отвечала ему взаимностью. может быть ему полезен, а также с теми, кто не может дать ему сдачи.
Всякий раз, когда я вспоминаю о том, что Господь справедлив, я дрожу за свою страну.