Кому по Москве шага Ть хорошо
В фильме «Я шагаю по Москве» Данелия зашифровал тайные знаки
Московское лето с его жарой, внезапными проливными дождями и легкомысленностью в одежде – это отличное время, чтобы продолжить разговор о советских фильмах, ставших частью городского мифа. Картина Георгия Данелии «Я шагаю по Москве», вышедшая на экраны в 1964 году, задумывалась как фестивальное кино в традициях европейского неореализма, а получилась великолепным исследованием Москвы и ее души – причем совершенно в этом качестве не устарела. Чтобы убедиться в этом, достаточно денек погулять по городу летом.
Реставрируя легендарный фильм, его, по счастью, не раскрасили – черно-белое исполнение в 1950-е и 1960-е годы прошлого века означало не столько нехватку цветных материалов (хотя и тут дефицит бывал), сколько особую эстетику. Для режиссеров и операторов черно-белое кино тогда – это либо обращение к стилю нуар, в котором делались голливудские триллеры 30–40-х годов, либо, наоборот, европейский неореализм (если по-итальянски) или новая волна (если по-французски).
У Рязанова в «Берегись автомобиля» – скорее игра в нуар. У Данелии – безусловно, неореализм. Только – максимально светлый, оптимистичный, без акцента на живописном разрушении и трущобах. Вместо них – московские окна, открытые в арбатские переулки, волейболисты и доминошники во дворах. Радиолы и магнитофоны, играющие на всю улицу по особым случаям (будь то свадьба или изучение английского языка). Танцующие и поющие, потому что душа просит, люди.
И эффектнейшая (как Анита Экберг в «Сладкой жизни», которую Данелия, конечно же, видел – она вышла в 1960 году) Ирина Скобцева в эпизоде – только не в фонтане, а на набережной. И новый, только устанавливающийся в начале шестидесятых свадебный ритуал с «Советским шампанским». Но все это построено на неореалистическом визуальном каноне: дождь, виды сверху, отсутствие драматического сюжета. За это фильм первоначально ругали на худсовете – но сейчас-то мы понимаем, что именно таковы все картины, сохраняющие для истории дух эпохи.
встречая по одежке и пластинке
Все девушки в «Я шагаю по Москве» носят короткие платья А-образного силуэта, как раз по тогдашней советской моде. Которая, кстати, именно в начале шестидесятых всего на годдругой отставала от мировой (это до и после «оттепели» разрыв был радикально больше). Героини фильма, конечно, различаются характером – но это мало выражается в одежде. А вот мужские персонажи одеты смыслоразличающе – так, чтобы мы по одежке их и встречали.
Главных молодых героев – трое (как в популярнейшем тогда романе Ремарка: три товарища, правда, на один день). Володя (Алексей Локтев) – положительный парень из Сибири, а для Москвы этакий идеальный пришелец и, значит, немного эталон. На нем – штормовка, рюкзак: романтический образ таежника, геолога. На Коле (Никита Михалков) сейчас рюкзак обязательно был бы, а тогда ни в коем случае: в городе рюкзаки еще не «прописались». Зато по одежде
(хорошие брюки, тенниски) видно, что это благополучный московский юноша, можно сказать, столичная элита. Наконец, Саша (Евгений Стеблов) еще не определился с образом и даже волосы обрил наголо, собираясь в армию. Чистый лист.
А объединяет всех троих героев всего один предмет одежды: клетчатая рубашка, так называемая ковбойка. Она в разные моменты фильма присутствует у всех, и немудрено: это самый модный вид молодежной одежды того времени. Изначально, в конце пятидесятых, они были импортными, к 1963 году их освоили и советские фабрики. И еще одна черта, общая для всех: ни у Володи, ни у Коли, ни у Саши нет шляп или хотя бы кепок. Важная деталь: именно конец 1950-х и начало 1960-х во всем мире стали концом эры обязательных головных уборов для мужчин. До того ходить без шляпы по улицам было не принято, почти неприлично. В шестидесятых молодежь шляпы уже не носила, головные уборы летом стали признаком мужчин за 35. Иллюстрация – президенты США Дуайт Эйзенхауэр (в шляпе) и Джон Кеннеди (без нее). А в «Я шагаю по Москве» шляпу и отлично пригнанный костюм в духе фильмов нуар носит герой Ролана Быкова – истеричный мужчина не младше сорока, смешно закрывающий лысину.
Интересно, что аналогичная ситуация происходит с пластинками. Модными записями (например, «подросшим» Робертино Лоретти) торгует молодая Алена (Галина Польских), при этом покупатель средних лет, видимо, не из Москвы, просит «шесть полонезов Огинского», а пожилая филофонистка просит концерт № 2 Рахманинова в исполнении автора, который (в американской записи 1929 года) издавался у нас в 1945-м, на патефонных еще пластинках. При том что Алена предлагает ей актуальные на начало шестидесятых записи Вэна Клайберна (1958) и Нейгауза – Рихтера (концертная, записанная в 1948-м).
Отцы и дети войны
Столкновение поколений, пусть и не слишком драматичное, постоянно ощущается в «Я шагаю по Москве». Николай, герой Никиты Михалкова, постоянно, как сейчас сказали бы, троллит почти всех встречающихся на пути мужчин среднего возраста. То есть – поколение фронтовиков. При том что сам он по фильму – безотцовщина, его отец и дядья не вернулись с войны (о чем за завтраком рассказывает Володе Колина бабушка).
Но при этом он подкалывает плотного мужчину в кепке в вагоне метро (правда, первым начинает именно тот мужчина – требуя фактически почтения к возрасту). «Умный?!» – ругается желчный мужчина за сорок. Да, мы уже подзабыли, но слово «интеллигент» одно время было популярным ругательством. После этого Коля передразнивает еще одного «старшего» – экскурсовода, а также высмеивает постоянную перекладку асфальта на московских улицах прямо в лицо прорабу. Что сказать, темы для шуток и ворчания в Москве за полвека не изменились…
Про Володю мы ничего не знаем (кажется, отец его тоже погиб на войне, но в целом он как немосквич не в счет – «человек ниоткуда»). А вот у Саши знаем отчество: Индустриевич. Ему 18 лет, значит, он примерно 1945 года рождения. Но назвать ребенка Индустрием могли не раньше середины 1920-х годов, когда развернулась борьба за советскую индустриализацию, и это слово стало мелькать в газетах. Значит, отец Саши – 1925–1927 годов рождения, из последних фронтовиков. И так же рано, как и сам Саша, женился.
Узнаем мы все это в военкомате, куда Саша и Коля идут просить отсрочки (у Коли, кстати, похоже, метростроевская бронь, и в армию он не идет). Это среда обитания «отцов» – фронтовик и сам военком («я в этом возрасте уже под Курском…») – и это царство «отцовского» сталинского стиля с его дубовыми диванами. Кстати, ведь и первый из «склочных старших» – персонаж в кепке, ругающийся с Колей, – предстает перед нами в метро, образце сталинского стиля. И таксист, тоже фронтовик, ездит на «ЗиС-110», машине, воплощающей послевоенное время.
Да и в целом «сталианса» в Москве начала шестидесятых много – и он добротный, почти новый (что там – стоит ведь и до сих пор!). Но, он уже потерял статус модного и актуального. Впереди другая эстетика и другие времена – и не зря Коля, судя по фильму, строит простую по эстетике кафельную станцию «Проспект Вернадского». Его поколение перехватывает эстафету: теперь советским стилем будут они.
Есть лишь две сцены, где нет этого противопоставления. Это церковь, куда в поисках хозяйки собаки в начале фильма заходит Коля: пред
Важная деталь: именно конец 1950-х и начало 1960-х во всем мире стали концом эры обязательных головных уборов для мужчин. До того ходить без шляпы по улицам было не принято, почти неприлично.
полагается, что это храм Гавриила Архангела, больше известный как Меншикова башня, но на самом деле сцена снималась в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря, тогда не действовавшем. И квартира писателя Воронова с вневременным писательским интерьером: книги до потолка, бюст Вольтера. Вера и культура как не подверженные времени «московские скрепы» – трудно сказать, закладывал ли Георгий Данелия такое в фильм, но так получилось, что эта идея там читается.
Дух Москвы зовется Колей
Глядя нынешними глазами, Николай, герой Никиты Михалкова, держится достаточно противно (да и эталонный Володя после выходки с отцом Алены, ему в лицо высказывает: трепач!). Он кажется нам чрезмерно активным, претенциозным, «в каждой бочке затычка» – причем чаще всего безосновательно. К тому же большой любитель «проехаться» на чужом горбу: мама и сестра ему все подают и чинят (Володя бы сам зашил штаны, конечно). А он лениво поздним утром поглощает чай с вареньем.
Конечно, по сюжету Коля после смены на Метрострое. Но… не условность ли это, не дань ли соцреализму, требовавшему героев из рабочей среды? Ведет себя Николай богемно, если не сказать – барственно (и то сказать, Никите Михалкову такой стиль был знаком куда больше). Квартира у них большая, с пианино, трюмо, старыми гарднеровскими чашками вперемежку с новыми, прибалтийскими… И с новейшим (выпуск начался в 1964 году!) телевизором «Аэлита» Бакинского завода – прямо с ВДНХ, надо думать.
Может быть, Коля – интеллигент, эрудированный и начитанный на голову выше остальных? Ведь тоже нет: Володя, как выясняется, знает намного больше. Даже тот рабочий в кафе напротив, который каждый день учит по лингафонному курсу английский язык, объяснился бы с японским туристом лучше, чем Коля. А Володя и действительно объясняется, и понимает.
Но есть кое-что, в чем Николай действительно на голову выше остальных персонажей фильма, в том числе идеального советского комсомольца Володи. Это, назовем его так, социальное чутье, умение мгновенно ориентироваться в любой ситуации, ловить волну. Кто, например, первым заметил, что герой Владимира Басова – не писатель, а настоящий писатель тихо стоит в прихожей? То-то же… Именно этот талант необходим политикам и управленцам. Пусть английский учит официант – а паренек вроде Коли сумеет «организовать» и «разрулить».
И пусть это не покажется критикой в адрес героя Никиты Михалкова. Совсем нет: он делает в фильме много хорошего. Всем показывает дорогу (причем, вот тут не ошибается). Разрешает отвратительную ситуацию, возникшую между Сашей и его невестой. Идет к военкому просить отсрочку за Сашу. Наконец, именно Коля активно вовлекается в ситуацию с милицией и добивается того, что Володю быстро отпускают…
Не правда ли, все это очень напоминает то, как воспринимается вовне Москва в целом и москвичи в частности? С одной стороны – «да чем москвичи лучше, ничем не лучше, только амбиции непомерные». С другой – только в Москве так развивается социальное чутье, умение быстро реагировать на обстоятельства; мы город суперадаптирующихся людей. Правда, и эгоистов тоже, что правда, то правда: вот и Коля не может себя перебороть и «уступить» по доброй воле девушку приятелю, которому она и нужнее, и больше подходит.
Любоваться картинкой и Москвой
Москва – все-таки главный герой этого «не остросюжетного» фильма, для которого Георгию Данелии даже пришлось придумать особое жанровое определение «лирическая комедия» и вынести его в титры. И первые зрители «Я шагаю по Москве», и тем более мы сейчас смакуем не столько слова и действия, сколько кадры и картинки. Вот самолеты во «Внуково», вот развозит метростроевцев ночной мотовоз, вот усталые рабочие принимают душ. Это физиологично, как и давка в метро кадром позже, но это настолько «вкусно» снято, что восхищает.
Москва начала шестидесятых: попробуем подвести итог, какой она виделась авторам. Город – плавильный котел (начинается фильм с новенького аэропорта «Внуково»; «Я приезжая» – говорит встретившаяся в метро девушка, да и сам Володя из Сибири). Город, который постоянно строится: недаром Володя ищет Строительный переулок (которого, кстати, в городе и не было). Глобальный центр: японский турист ищет Третьяковку, и это никого не удивляет. А еще – моднейшие венгерские (почти Италия) кофе-машины в кафестекляшке.
Но при этом, в отличие от какойнибудь «Новой Москвы» 1938 года, Москва Данелии – это город, развернутый в историю. Помимо уже упомянутой Меншиковой башни, мы видим бульвары, по которым гуляли москвичи еще задолго до революции; академическую греблю в бывшем Императорском яхт-клубе на Стрелке. Недаром Коля озвучивает популярную городскую легенду о Чистых прудах. Герой Михалкова соединяет (по верхам, как всегда у него) новое и старое и тем олицетворяет дух Москвы. Вообще, качественно снятый фильм – как и жизнь – сочетает в себе старые и новые элементы, это только в недорогих сериалах все новенькое на год выпуска, будто в демозале мебельного магазина…
Сейчас мы любуемся еще и милыми детальками, которых тогда было не заметить из-за их повседневности. Автоматы с газировкой, детские педальные машинки, выпускавшиеся на заводе «Москвич». Трамваи на Страстной (Пушкинской) площади рядом с новым кинотеатром «Россия». Окающие деревенские бабушки с Русского Севера, работающие няньками и домработницами (они же – прихожанки в церквях, благодаря которым вместо шляпок в храмах прописались именно платки). Сюда же и телефоны-автоматы (зачем целая стена таксофонов?, а половина не работали!), пирамиды из консервов в магазине, ландышевая аллея в парке Горького (которая потом появится в мультике «Ну, погоди!»). И многое другое.
СССР поневоле
Авторы фильма, пожалуй, меньше всего хотели снимать именно советское кино. И надо же было такому случиться, что «Я шагаю по Москве» сейчас воспринимается как картина, насквозь пропитанная именно советским духом. Тогда это не замечалось и не квалифицировалось как советское – но сейчас, в совсем другую эпоху, этого нельзя не понимать.
Действие фильма происходит в городе, где норма – вовлеченность всех во всё: люди наперебой бросаются показывать дорогу, преследовать преступника, прояснять ситуацию милиционеру. В Москве шестидесятых норма – невиданная в наше время безопасность: даже в отделении милиции мы видим не амбразуру, а обычную стойку с перилами, через которую можно легко перегнуться.
Хотя, конечно, фильм и «несоветский». Там есть и некоторые модные, принципиально несоветские штучки: например, вместе с Пушкиным моют не парадного Гоголя «от Советского правительства» 1952 года, а «грустного», работы Андреева, отставленного во дворик гоголевского дома. И Маяковский-памятник там не просто так, а в качестве моднейшего места встречи поэтов и их поклонников. Разрешенный – но символ «независимого», молодого кино.
Сюжета в «Я шагаю по Москве» и действительно почти нет. Прошел всего один день из жизни молодых людей, которые, вполне вероятно, больше никогда и не увидятся (А вдруг да? Финал-то открытый!). Но этот день оставляет роскошное послевкусие, пусть и с легким привкусом грусти. И, проводив Володю в аэропорт, Алена уже едет домой в Фили на 34-м троллейбусе, а Коля выбирается на поверхность на станции «Университет», чтобы пешком дойти до своего объекта и не ждать мотовоза. У него поет душа – а почему, можно узнать самим, достаточно летней ночью выйти там, на ЮгоЗападе, где отцвели сирень и жасмин, но все равно одуряюще пахнет, и отовсюду видны парадные каменные дома и шпиль университета. Москва в тех местах, как и в центре, почти не изменилась – а значит, та история продолжается.
Даже тот рабочий в кафе напротив, который каждый день учит по лингафонному курсу английский язык, объяснился бы с японским туристом лучше, чем Коля.