Легенда об Инне
Вдова Николая Караченцова рассказала, какой Чурикова была за кулисами спектакля «Тиль»
Вдова Николая Караченцова Людмила Поргина относится к себе более чем скромно. Говорит: «Великая актриса была Инна Чурикова. Великий актер — Коля Караченцов. А я актриса, которая любит свою профессию, любит сцену». Хотя в действительности она — бесконечно артистична, выразительна, импозантна и рассказывает так, что немедленно влюбляет в себя собеседника. — Мы договорились поднять не слишком веселую тему. Не стало Инны Чуриковой, с которой вы были очень близки. Как вы познакомились?
— В 73-м году пришел Марк Анатольевич Захаров, и началась новая эра Театра Ленинского комсомола. В первый спектакль пришел как герой-любовник Олег Янковский, а я играла его возлюбленную Марию. Это был наш первый опыт. А второй опыт — Марк Анатольевич сделал «Тиля». Гриша Горин писал пьесу уже на Колю Караченцова, зная, как он поет, и мы только слышали, что на роль Неле придет Инна Чурикова. Но никто точно не подтверждал. И вдруг появляется Инна. Приехала, получив награду за «В огне брода нет» за женскую роль, и мы все ею залюбовались — волосы назад затянуты, такая строгая, смотрит на нас своими большими голубыми глазами: дескать, кто же ее партнер?
Когда увидела Колю, она, конечно, заулыбалась, потому что у него в то время были длинные волосы, лохматый, челюсть вот такая, глаза горят. И она когда увидела его темперамент... Она немножко такая замедленнотихая, и вдруг перед ней гроза! Она притихла, посмотрела и заулыбалась. Но потом, после того как она подошла на одной репетиции и сказала: «Я вас приглашаю к себе домой. Вы сможете приехать?» и мы с Колей ответили: «Конечно», началась наша дружба.
— Встречались чаще у нее?
— Обычно мы сидели у нее дома, пили чай, она что-то готовила, мы выпивали. Она пришла однажды к нам домой и увидела, что у нас ничего нет, кроме хлеба. А она принесла бутылку французского коньяка. Спрашивает: «Чем мы будем закусывать?» Я говорю: «Я хлеб поджарю». И с тех пор, когда она к нам приходила, всегда брала какие-нибудь бутерброды, что-нибудь покупала по дороге, знала, что мы ее не накормим.
— А почему вы не накормите?
— А потому что мы целыми днями сидели на репетициях, и нам просто некогда было зайти в магазин. Когда мы сдавали «Три девушки в голубом», у нас не приняли этот спектакль, сказали, что Петрушевская несколько перестаралась, что это нереально в сегодняшней России, что нет таких семей, нет такой бедности, нет такого непонимания. И мы с Инной Михайловной взяли коньячок, взяли Ахматову, зажгли свечи у нее дома на кухне и стали читать с ней стихи. Чтоб не плакать от горя, что у нас не будет этого спектакля. А репетиции были необыкновенные. Петрушевская была такая современная, что мы выкатывали из себя все наружу. Инна Михайловна зафинтила сковородкой в Елену Алексеевну Фадееву, народную артистку (она играла ее мать), и сломала ей руку.
После этого мы стали чуть-чуть потише репетировать, потому что хватит одной сломанной руки. Этот спектакль мы очень любили, и надо сказать, что взаимопонимание было очень большое. Даже Марк, когда смотрел на нас, говорил: «Сейчас вы обгоняете меня. Я еще не дозрел до вас. Несколько дней отдыхаем»... И вот весь этот образ жизни заставлял собираться на кухне у Чуриковой — у нее была маленькая квартирка, я до сих пор это помню. Потом она переехала в этот огромный особняк, который они выстроили.
— Все деньги, наверное, уходили на такое строительство?
— Да, но это была ее мечта — построить особняк ХVIII века, с колоннами, с окнами. И все это она сделала. И когда я приехала, сказала: «Чисто дворянская усадьба». Она говорила: «Приезжайте с Колей, у меня же гостевой дом есть». Коля уже был инвалидом. Я говорила: «Нет, трудно со всеми лекарствами приехать к тебе. Зачем тебе такой процесс? Я просто сама приеду на полдня».
«Я очень слабенькая. У меня нет сил для борьбы».
— Ваши дети тоже росли вместе?
— Мы родили с ней в один год, в один месяц. Обменивались опытом: у кого чего растет, у кого чего не растет, как мы себя чувствуем. Я спустя два месяца после родов уже вышла на работу, а Инночка нет. Но она позвонила: «У тебя есть массажист? Меня надо помассировать, чтоб я постройнела…» Я дала ей массажиста. Я ее возила к Славе Зайцеву одеваться. И детей растили вместе. И гулять вместе ходили, в Парк культуры имени Горького. Были какие-то дела, вечера, дни рождения, и было понятно, что Инна Михайловна придет и споет на французском языке песню Жанны д’Арк. Мы так много проводили времени вместе, пока Коля был здоров! И когда они репетировали, и когда они играли «Тиля». И Коля говорил только одно: «Я не знаю лучше партнерши, чем она. Она выходит, открывает глаза, и я ухожу в другое измерение. Я слышу, как дышит зал, но это где-то далеко, а она — вот». И они, и Евгений Павлович Леонов после спектакля выходили только через два часа. Они сидели в гримерной: Инуська смотрела на себя в зеркало, искала свои глаза — чтобы ее был взгляд, а не того персонажа, которого она изображала на сцене.
Потом кричала: «Колясик, я готова». И они выходили, и мы все шли к ней или приходили к нам: посидеть, поболтать, обсудить, попеть песни. Она очень любила петь. Мы делали вечера-капустники, где выступали и каждый одаривал друг друга какими-то специальными придуманными стихами. Это была насыщенная жизнь. Когда Коля заболел, Инна позвонила мне и сказала: «Мы снимаем спектакль, он не будет играться». Я говорю: «Спасибо, Инночка». — «Это останется мой спектакль с Колей».
— Это такой жест сильный.
— Причем этот спектакль пользовался бешеной популярностью, зал просто хохотал, а потом рыдал в конце. Я всегда уходила с финала, потому что Инна там ползала на коленях, кричала: «Где твоя Америка?! Где твоя…» Говорить о ней можно бесконечно, но меня всегда поражает, что когда она выходила на сцену, получилось, как будто бы туда ставили какие-то атомные станции. Шла такая энергетика, которая тебя захватывала, уносила. И в этой же «Аудиенции», когда она играла, Коля всегда плакал в конце: «Она гениальная, она гениальная». И конечно, никто не может ее заменить, она настоящая русская актриса, глубинная, с очень сильной духовной силой. И она себе не позволяла обидеть какого-нибудь человека, даже когда он ее раздражал, она умела подавить в себе какие-то негативные чувства. Она всегда могла подойти и поблагодарить актера за то, что он достиг таких высот, что тоже бывает очень трудно сделать. Она подходила, говорила, обнимала, целовала: «Как здорово! Как прекрасно!» Она была прекрасной подругой, могла тебя выручить в любой момент. Никогда отказа в просьбах не было.
— Деньгами выручить?
— И деньгами, и какой-то помощью. И вот когда я попросила последний раз: «Инусик, мне нужна твоя помощь…», она ответила: «Я, к сожалению, себя плохо чувствую. Я очень слабенькая. У меня нет сил для борьбы, не могу тебе помочь».
— А вы до этого не знали, что она себя плохо чувствует?
— Она призналась мне, я повесила трубку, думаю: а мы и не знаем, что с ней происходит! Она скрывала это. Я звонила ей, Глеб подходил к телефону. Я сказала, что приеду после Нового года, хотела поговорить, обнять ее, но она попала в больницу. Таких энергетических атомных станций единицы оставались у нас в театре, в кино. У нас все ушли: Олег Янковский, Саша Абдулов, Коля, Евгений Павлович Леонов, Броневой. Эти мастодонты, эти слоны, элефанты огромные, которые могли за собой весь театр повести. И она последняя оставалась.
Я все время повторяю ее текст из Неле: «Тиль, милый Тиль, когда ты придешь к своей Неле? Мое сердце сжалось в комочек». И повторяю это, потому что у меня тоже сердце сжалось в комочек. Потому что повториться такой актрисы, такого друга, такого человека, беспредельно честного, не может. Когда у нас бывали какие-то неприятности в театре, Марк Анатольевич делал собрания, и она всегда говорила то, что думает, и потом: «Давайте закроем эту тему. Есть вещи, которые неприличны». Она могла так поставить вопрос.
Никто не может ее заменить, она настоящая русская актриса, глубинная, с очень сильной духовной силой. И она себе не позволяла обидеть какого-нибудь человека, даже когда он ее раздражал, она умела подавить в себе какие-то негативные чувства.
— Для вас стал неожиданностью ее уход?
— Я думала, ну немножко подлечат, и она появится, выйдет на сцену, и все озарится. И мы сможем посидеть с ней, поболтать, выпить кофейку, чайку, коньячку. Потому что с ней просто было очень тепло. Возьмешь за ручку, и как будто тебя станция согревает. Она очень была, как и Коля, порядочным человеком. Потому что у них была очень высокая шкала по всему: и по творчеству, и по человече
ским качествам. Коля говорил часто: «Ты мне заменяешь всех друзей, мне с тобой никогда не скучно, у тебя столько энергии, лучше б ты поменьше курила и пила, чтобы поменьше тебя колебало». А мне все время хочется туда-сюда, и вот Инуська меня как раз в этом очень поддерживала. Мы с ней если в Болгарию ехали, то шли в какой-нибудь барчик, танцевать. Или мы с ней идем и начинаем читать, предположим: «Какой у тебя любимый поэт?» — «Такой». — «Давай стихотворение, а я из своего любимого поэта». Интеллектуал, прекрасный знаток живописи, литературы, она все время что-то читала. Мне так же было с Колей интересно, потому что он был человеком энциклопедических знаний. И я своих внуков так воспитала: «Я не люблю тупых наглых хамов, вы должны быть образованны, вы выросли в интеллигентной семье».
И с ней можно было говорить на любую тему. «Обсудим картину?» — «Обсудим». Инуська всегда обсуждает корректно и не нагло, а очень мягко. Сколько у нее поклонников было, какие мысли она рождала. Почему она стала играть Вассу Железнову? Это — о судьбе женщине, понимаете? И настолько у нее всегда были интересные повороты, она всегда открывала нового Чехова и нового Пушкина. Она все время что-то открывала.
«Недостойно говорить актрисе, что скоро ее закат».
— Она была счастлива в своей женской судьбе?
— Да. Потому что ее Глеб — это просто вторая ее половина. Когда она играла, надо было смотреть на него. Он куда-то улетал. Однажды я пришла к ним на репетицию, он сел, раскрыл газету. Ему Коля говорит: «Глеб, а репетировать-то будем?» — «Я готов, а вы нет». Коля: «Как это?!» — «Вы не готовы. Я не вижу, что вы готовы, у вас морды не из той пьесы, которую мы репетируем». Он ее знал очень хорошо и ставил на нее, и, конечно, это было такое подспорье.
— Они были вместе до последней минуты?
— Глеб оставался рядом с ней, а Ваня, сын, был за границей, и это было все на Глебе, и, конечно, тяжело, наверное, ему приходилось. Но никаких разговоров о заболевании не было. Он про это не сообщал никому из нас.
— Может, и сам до конца не осознавал?
— Нет, я думаю, он просто считал, что недостойно говорить актрисе, что она слабеет, что она уходит, что скоро ее закат будет. Может быть, он жил другими измерениями. Не знаю.
— Но говорят, что Инну Михайловну в последние годы жизни лечили не только российские врачи, но и представители китайской медицины.
— Да, она говорила, что делала иголки. Китайской медицине 5 тысяч лет, европейской 500 лет. Китайские врачи делают уникальные вещи. И Коля же тоже лечился в Китае, мы там три месяца прожили.
— Ваше появление на похоронах вызвало волну обсуждения: как она могла прийти в белой шубке.
— В свое время отпевать Колю пришел патриарх Кирилл, а я пришла в черном платье. А патриарх сказал мне: «Почему вы в черном?» — «У меня же траур, у меня муж умер». — «У вас муж умер? Он уходит в рай, я его провожаю в белом! Провожаю в мир блаженства! Наденьте быстро белое!» И я теперь на похороны прихожу в белом, я верю патриарху. И он знал, куда он провожает Колю. Инуська тоже была верующим человеком, мы часто говорили с ней о Боге, я много молилась и ездила в Лавру за нее молиться, когда она упала. И я пришла к Инне, принесла любимые цветы Коли — красные розы (она тоже их любила), и сказала: «Ты будешь сейчас летать с Николаем Петровичем и петь свои любимые песни с ним». Они пели с Колей народные песни на два голоса.
У нас все ушли: Олег Янковский, Саша Абдулов, Коля, Евгений Павлович Леонов, Броневой. Эти мастодонты, эти слоны, элефанты огромные, которые могли за собой весь театр повести. И она последняя оставалась.
— Она вам снится?
— Нет, она мне еще не снилась. Но я уверена, что она мне приснится. Мне же снятся Олег Янковский, Саша Абдулов, Коля. Они приходят, дают совет, что делать. Как мне мама давала советы.
— Вы прислушиваетесь?
— Да, я прислушиваюсь. Когда ты общаешься с Андреем Вознесенским, Женей Евтушенко, с Рихтером, когда Пьер Карден тебе что-то рассказывает о том, что он там нарисовал, чтото он сделал, ты понимаешь, что им дано видеть больше, чем кому-либо. И ты начинаешь слышать мир чутьчуть глубже. И поэтому, когда снятся сны, я всегда анализирую, прослушиваю: это твоя часть жизни, которая потусторонняя, куда-то улетела. Такое бывает, что меня предупреждают мама или Коля. И я их слушаю. Я просто уверена, что Инуська мне тоже приснится, что-то расскажет...