ЧТЕНИЕ
НИЗКИЕ
«Лену убили в воскресенье. Лена полежала немного и уже к среде встала призраком. Это никому не понравилось и вообще было неудобно. Пригласили экстрасенса. Он пришел со стеклянным шаром в пакете и шиньоном на голове. Лысые экстрасенсы плохо принимают сигнал».
Esquire продолжает публиковать произведения молодых неизвестных авторов. В новом номере – «Низкие дома»
Веры Сороки
Сейчас вы окажетесь в грустном, но полном чудес безымянном городе, где живут призраки и колдуньи, и всем одиноко. Но сначала предисловие. Когда-то я честно читал все шорт-листы всех литературных премий. Я старался и сам туда попадать. Но настоящая литература всегда оказывалась гдето в другом месте. Я искал ее по закоулкам. В подозрительных пабликах. В провинциальных конкурсах. В онлайн-школах. В каждом тысячном тексте что-то было. И – вот подарок за все старания – Вера Сорока нашла меня сама. Она написала, что «хочет хотя бы немного менять мир», и попросилась в ученики. Я научил ее всему, что знаю. Ритму, звуку, отстранению, одиночеству, чувству чуда. Но чтото в ней изначально было, чего почти никто не умеет. Какаято особенная цельность взгляда. Ее миры полны и непротиворечивы, как в самом древнем эпосе или в компьютерной игре. Войдешь – не выйдешь. Фабулы Веры – новые городские легенды. Про старуху. Про маньяка. Про черного строителя. Про черного риелтора. Однажды их перескажут, добавив деталей и забыв автора. Потому что настоящая литература – коронавирус. Прикоснулся – передай другому. И да, она меняет мир. Сейчас вы в этом убедитесь.
Лену убили в воскресенье. Лена полежала немного и уже к среде встала призраком. Это никому не понравилось и вообще было неудобно. Пригласили экстрасенса. Он пришел со стеклянным шаром в пакете и шиньоном на голове. Лысые экстрасенсы плохо принимают сигнал.
Экстрасенс спросил: «Что же вы, Лена, не уходите?» А Лена ответила: «Я не планировала умирать в таком виде, я же только мусор вынести. И что мне теперь, всю загробную жизнь в стоптанных тапках и белье с дыркой? Я на такое не согласна и объявляю забастовку», – сказала мертвая Лена.
Экстрасенс развел руками, пересчитал деньги и ушел.
Так Лена и начала не жить на пустыре за домом.
Ей там было неплохо, только пусто. Люди перестали выбрасывать там мусор и только иногда закапывали дохлых котов. Когда люди уходили, коты откапывались и начинали жить следующую свою жизнь. Никто не оставался с Леной.
Когда-то она думала, что путешествует, но языков не знала и ни с кем не разговаривала. От путешествий было столько же толку, как от просмотра передачи «Вокруг света». Еще магнитики, правда, и фоточки на аватарку.
После смерти у Лены появилось время подумать и вспомнить. Но все воспоминания были в телефоне, а телефон – в ломбарде. Не достать.
Когда-то Лена ходила на концерты, но смотрела их только через экран своего розового айфона, снимающего вертикальные видео. И видео те вообще никто потом не видел. Даже Лена. Потому что некогда и вообще.
Когда Лена умерла, то подумала: «А почему это я не жила? Все время откладывала, терпела. Ведь так это оказалось просто: хочешь – делай, не хочешь – уходи».
А еще Лена часто думала о своем убийце. И от этих мыслей у нее почему-то чесалась спина и во рту становилось стально и ржаво.
Через два лета на пустырь пришел строитель Армен. Он спал прямо на стройке, забираясь в трубу. Лена сначала стеснялась стоптанных тапок и треников, но потом все-таки заговорила с Арменом. Армен был так одинок, что рад был любой живой душе. Даже если и неживой.
Однажды Лена спросила, зачем Армен строит дома. И он ответил:
– У каждого в городе есть дом, с которого он иногда подумывает спрыгнуть. Но в этом городе все дома низкие и никакой гарантии. А это будет высокий хороший дом. Я его дострою и спрыгну вниз.
– И как же тут люди потом будут жить?
– Очень хорошо будут, – пожал плечами Армен. – Добровольная жертва – это всегда хорошо. На месте, куда я упаду, цветник разобьют и цветы посадят. Желтые такие. И они будут пить мою кровь и становиться оранжевыми. Это я знаю, потому что нас учили цвета для краски смешивать. И все будут мимо ходить и говорить: «Вах, какие красивые оранжевые цветы!»
Лена удивилась.
– Зачем умирать, когда можно жить и радоваться?
– Чему здесь радоваться? – тоже удивился Армен. – Ни дома, ни любви. Даже в Турцию не могу.
У Лены в жизни не было ничего страшнее, чем будильник в 5:20, 5:23 и 5:25 каждый день, кроме воскресенья. Но она пригладила вытянутые коленки штанов и сказала:
– Убей лучше моего убийцу, пока прыгать все равно неоткуда. – А кто он?
– Не знаю, – смутилась Лена. – Я об этом думала, но так и не поняла.
И тогда об этом начал думать Армен. Но просто думать не помогало, и Армен начал спрашивать. Жильцы Лениного дома Армена не замечали. Делали вид, будто это он призрак, а не Лена.
Тогда Армен стал спрашивать у других людей, которых тоже не замечают. Спросил у подъездных пьяниц, спросил у вахтера, спросил у детей в песочнице, спросил у бабок на лавке. И все они сказали, что незачем Лену было убивать. Хорошая она была, насколько это вообще сейчас можно. И магнитики показали, которые им Лена привозила. Даже пьяницы.
Тогда Армен покурил под щитом пожарной безопасности, сложил кирпичи один на другой и все понял.
– Зачем ты Лену убил, шакал? – спросил Армен, хотя уже и сам догадался.
– А зачем она мне магниты эти б **** ские возила? – сказал вахтер. – Зачем улыбалась? Все хмурые, а она лыбится и здоровается всегда. Не по себе это, свербит.
– А глаза что такие тухлые, ишак?
– Ты чурка, тебе не понять. Магниты эти в Китае сделаны и в Риме проданы. Выходит, сраный этот магнитик больше меня в мире повидал. А мне это неприятно, мне это болит. Я тоже хотел мир. А сейчас магнитов нет, и мне спокойно, ничего не хочу, только жрать и спать.
– А топор почему не протер, баран? Заржавился же весь. – Да никто ж ниче не видит. Все в пол смотрят – не здороваются.
***
– Фундамент под стоянкой будет крепкий – сказал Армен. Тогда Лена поцеловала Армена в колючую щеку. И ему понравилось. И ей тоже.
– А давай по миру путешествовать, – предложила Лена, – только по-настоящему.
– У меня денег 25 рублей и вот еще мелочи 30 копеек, – посчитал Армен.
– Это ничего, призракам бесплатно.
Но призраком Армен еще долго не стал. К нему пришла женщина, попросила найти убийцу сына. Принесла денег в молочном пакете с зеленой резинкой крест-накрест. И Армен понял, что ему не хочется пока прыгать. Убийцу они с Леной быстро нашли, и фундамент стал еще прочнее. За это женщина принесла второй пакет. И когда их набралось пять, Армен с Леной поехали путешествовать. И дом построили. Низкий. Не чтобы прыгать, а чтобы счастливо жить.
К Алексею Петровичу пришли двое в одинаковой одежде горчично-болотного цвета. В руках у них были папки с двуглавым орлом, а на лицах неискренние улыбки. Итого на всех было шесть голов, и каждой полагалась зарплата. Так бывает – бюрократия.
– Здравствуйте, – сказали двое. –
Мы пришли к вам в связи с нехваткой кадров. Наш муниципальный округ испытывает острую нехватку квалифицированного работника по вакансии «маньяк».
Исходя из опыта наших западных коллег, для правильного социального функционирования на 450 тысяч горожан должен приходиться хотя бы один маньяк.
Натуральным путем он не заводится, поэтому городские власти решили взять дело под свой контроль.
– Но это же хорошо, когда без маньяка, – удивился Алексей Петрович.
– Исследования показывают, что хорошо – это не совсем верное состояние, в котором должен проживать современный горожанин. Когда ему не о чем беспокоиться, он начинает думать о разном. А о разном обязаны думать органы муниципальной власти.
– Но... – начал Алексей Петрович. И его перебили. – Разумеется, вам полагается оклад и полный соцпакет с пенсионными отчислениями.
– И каким я должен быть маньяком? – совсем растерялся Алексей Петрович.
– На ваше усмотрение. На данный момент все вакансии открыты.
Двое с орлами ушли, оставив карту «Мир», проездной билет и рабочий договор на десяти листах.
Двое ушли, а Алексей Петрович остался. Остался маньяком. Даже не успел спросить, почему именно его выбрали на эту должность. Он всю ночь пытался отыскать в себе признаки маньяка и ближе к утру практически нашел. В детстве он ловил мотыльков и отдавал их на съедение муравьям. Возможно, именно это и предопределило его нездоровые наклонности.
Подходящего плаща у Алексея Петровича не нашлось, да и осень уже. Поэтому эксгибиционизм не годился. Насильничать Алексею Петровичу тоже не хотелось. Не мог он без любви это самое. Душить не получалось – артрит. Решил, что на первое время сгодятся банальные убийства. Оставалось только придумать свой особый знак и найти цель.
Знаком выбрал отрывание пуговиц, а жертвой – жулика в третьем поколении. Дед его был шулер – доставал тузы из рукава, отец был вором – доставал кошельки из карманов. А этот достает деньги из воздуха – брокер называется. Брокер был одинокий и никому не нужный. Алексей Петрович рассудил, что никто не расстроится, если в городе на одного брокера станет меньше. Подкараулил его в темном парке за кустом. Замахнулся и увидел кошачий корм в пакете. Подумал: «Это я его сейчас в кусты, он там полежит дня два, потом еще два дня, пока поймут, кто он и зачем, а потом еще два, пока бумаги заполнят и искать начнут. А коту что, голодать? Нет, нехорошо, – подумал Алексей Петрович и убрал нож. – Если кота кормит, значит, кому-то нужный. Нельзя такого убивать».
Нашел другого никому не нужного, блеклого какого-то. Его даже охранники в «Пятерочке» не замечали. Алексей Петрович пришел к нему прямо домой, чтобы проверить про кота. Кота не было, но и человека тоже. Он на качелях во дворе водку пил и смотрел на звезды. Алексей Петрович убрал нож и рядом сел – «ну как можно убивать человека, который на звезды смотрит?».
Была еще одна, проститутка с трассы. Точно без кота и если и смотрела на звезды, то только на погонах. Но она обычно ниже работала. Такая вообще никому не нужна.
К вечеру подморозило, и убивать на улице было както не с руки. Алексей Петрович повел проститутку домой. Там оно поудобнее будет. Пока готовился, она борщ сварила, и как-то зауютнело сразу. Алексей Петрович было замахнулся, но потом просто погладил и отпустил.
Скоро и борщ, и деньги закончились. Алексей Петрович пошел снять наличности, но банкоматы то плевались на него картой, то выдавали только по сотенной купюре за раз. К концу месяца с карты сошла вся краска, а края так заострились, что проделали дыру в пустом кармане брюк Алексея Петровича.
Он зашивал дыру и думал, что некого в этом городе ему убивать. Да и не хочется. Но долг есть долг, и работу свою нужно выполнять. Так его воспитали. Поэтому Алексей Петрович откусил нитку, завязал узелок и пошел дальше искать, кого убить не жалко.
На следующий день к Алексею Петровичу пришли двое с орлами.
– Приносим вам свои глубочайшие извинения. Произошла ошибка, и мы вас перепутали с другим Алексеем Петровичем. Он на соседней улице живет и почти готовый маньяк. А вы нам совсем не подходите.
– Хорошо, – сказал Алексей Петрович и перерезал обоим горло картой «Мир».* Очень патриотично и полезно вышло.
Срезал с них все пуговицы и разложил по банкам. Получились две банки цвета говна.
А дальше стало проще – ходишь с двуглавым орлом – подставляй горло и давай сюда пуговицы.
Должности городского героя в штатном расписании нет. Но это ничего. «Если буду голодать в зиму, – думал Алексей Петрович, – открою трехлитровую банку пуговиц и продам все. Хорошо тогда заживем».
Аня всегда голодная.
Аня всегда хочет спать.
Аня всегда спешит. С одной работы на другую, потом на третью, потом поспать еще хотя бы 15 минут.
Аня ест в автобусе. Открывает тушенку с белым подмерзшим жиром по краю, достает холодную складную ложку и съедает полбанки за остановку. Аня ненавидит себя даже больше, чем уважаемые пассажиры, своевременно оплачивающие проезд. Но на улице мороз – там не поешь.
Аня замужем по залету. С толстым золотым кольцом из ломбарда и с длинными рукавами – хорошо, что зима. Летом, правда, тоже. Говорит всем, что мерзнет. Но никто не спрашивает. Надо бежать.
Первый ребенок умер. Аня беременна вторым. Тест не делает, но уже купила молоко и йод. Аня верит в народные средства. Пусть и вредно. Аня мечтает о тишине, чтобы никуда не спешить и не вздрагивать.
Аня ходит к женщине. Пожилой уже женщине Нине Павловне. К старухе. Возраст – твой недостаток. Надо бежать.
Нина Павловна просыпается в пять и глядит в потолок. На потолке пенопластовая плитка, на плитке цветы – 18 на каждой и 450 на всем. Но это только летом. Зимой цветов нет, зимой еще ночь.
Нина Павловна моет тело, которое ненавидит. Приподнимает груди. Расправляет все складки. Раньше складок не было, а сейчас там можно оставить мочалку.
По улице Нина Павловна ходит в перчатках. Не потому что зима – потому что руки. Ужасные коричневые пятна, которые видны всегда, даже без зеркала. Зеркал в доме у Нины Павловны нет.
Муж Нины Павловны умер в супе – инфаркт. Тарелка была красивая, с нежными цветами по ободку. Нине Павловне было жаль тарелку. Еще и ковер пришлось чистить.
Сама Нина Павловна ест мало – не хочется. Ставит на плиту эмалированную кастрюльку с красными маками, включает газ, думает немного и выключает – не хочется.
Нина Павловна покупает в магазине дорогое и вкусное, но оно не жуется, или не глотается, или походит на несоленый рис. Нина Павловна ставит обратно в холодильник, чтобы выкинуть через девять или сорок дней.
Нина Павловна ведьма.
Здесь начинается рассказ.
Аня прибежала к Нине Павловне, принесла просроченную гречку, мятые консервы и сухое молоко.
– Вот, соцпродукты, – сказала запыхавшаяся Аня, – забрала, пока не растащили.
– Возьми себе, – брезгливо отодвинула Нина Павловна. – Присядь.
Нина Павловна с ног до головы осмотрела помятую Аню и скривилась так же, как от помятых консервов.
– А не хочешь ли ты, Анечка, немного отдохнуть? Пожить в моем теле? Недолго, пару дней всего.
помирать. Не вернулась бы.
– Верно, – заулыбалась Нина и посмотрела на Анну Аркадьевну как будто бы с гордостью. – Только имей в виду, подохнешь в этом теле – обратно не вернешься. – Поняла уже. Уходи теперь.
Нина ночевала на вокзале. Один минет – полка в вагоне и три беляша. Питательно. Колдовать не получалось, но договориться-то всегда можно.
Утром умылась ледяной водой в туалете и пошла на первую работу. Вечером снова на вокзал. Но уже не пустили.
Нина поехала к Анне Аркадьевне. Там тоже заперто – другой замок. Нина пинала дверь, пока не вышли соседи и не прогнали.
Анна Аркадьевна взяла пульт и сделала звук погромче, чтобы не слышать стук. Ноги на подушке, голова на подушке, под задницей тоже подушка. Правда, от всего изжога и в туалет каждые полчаса после острого. Да и острого совсем не хочется. Никакого не хочется.
Анна Аркадьевна была голодна, а ее тело уже нет. Странный побег.
Через неделю Нина догадалась. Сделала тест и пошла на аборт. И облегчиться, и в тепле переночевать. Никто не тронет.
Пол холодный, а она в простыне и в одних носках. Зашла в кабинет, а там кресла в ряд и на каждом женщина враскоряку с пустыми глазами. Одну увели – легла Нина. Клеенка под ней холодная и дырявая. И есть ужасно хочется.
– Ноги убрала, – скомандовали Нине.
Нина посмотрела на кресла в ряд и поняла, что надо делать. Врезала санитарке ногой и ушла.
– Ну и дура, – крикнул ей врач. – Следующая!
Нина снова пришла к Анне Аркадьевне.
– У меня предложение, – сказала через дерматиновую дверь. – Обратно меняться? – спросила Анна Аркадьевна, не зная, хочет она этого или нет.
– Лучше.
Нина Павловна поставила на газ эмалированную кастрюльку с красными маками и сварила холодец. Пока холодец кипел копытцами, она приговаривала-притоптывала, щелкала-гремела, под конец шепнула, плюнула, закрыла.
Нина Павловна оделась во все черное и отнесла холодец на кладбище. Посидела у чужой могилки, поплакала. А холодец Аниному мужу отдала, чтоб помянул. Он на кладбище сторожем работал.
Через два дня Аня и Нина Павловна пришли в дом. – И какой из них? – спросила Аня
– Не знаю, – Нина Павловна прихлопнула таракана, – может, этот. Ты дезинфекцию закажи, так вернее.
Через семь месяцев у Ани родилась девочка. Здоровая – 3600. Записали как Нина. Поздравить пришла только пожилая женщина. Поцеловала ребенка в губы и тут же умерла от чего-то. Наверное, от старости.
Мимо пробегала медсестра, хотела помочь, но в операционной тяжелый – ко всем не успеть.
И с тех пор Аня рожает Нину, а Нина рожает Аню, рожает Нину, рожает Аню, Нину. Чтобы никогда больше
Рита была актрисой. В титрах ее упоминали как «блондинку 2» или «продавщицу». Но даже такому Рита радовалась. Она останавливала видео, проводила пальцем по экрану с застывшим именем, прикасаясь к вечности.
Когда-то Рита прочитала статус «Вконтакте», что весь мир театр, а значит, и все профессии – немного актерство. Рита несколько лет играла официантку, но денег было мало. Пару раз сыграла проститутку, но после этого хотелось долго стоять под душем. А душ общий – долго нельзя.
И тогда Рита решила, что можно хоть кого играть, лишь бы свой санузел и гримерное зеркало с лампочками. Рита мечтала об «Оскаре». И даже не о фигурке, а о красном платье на красной дорожке. «Красное на красном – вот настоящий шик,» – думала Рита.
Однажды она увидела на остановке объявление «Здается 1-комнатная квартира» и оторвала написанный от руки номер. Подумала немного и оборвала все другие бумажки с лежащими на боку цифрами.
Оля работала на раздаче. Она перетасовывала вчерашнюю отбивную, недоеденную гречу и тефтели с рисом.
И на обед раздавала кому козырную куриную ногу, а кому – надкусанную позавчерашнюю котлету не в масть.
«Еду выбрасывать – грех», – говорила Олина бабушка, а потом и владелец столовой Толик. В голове у Оли они смешивались, как вчерашний и позавчерашний салат «Витаминный», и бабушка начинала говорить прокуренным голосом Толика.
Внутри себя, своим уже голосом, Оля думала, что людей помоями кормить – это тоже какая-то разновидность греха. Оле хотелось готовить людям хорошую еду, чтобы не просто корм для туловища, а чтобы питание для души.
Оля мечтала о звезде «Мишлена». Что это, она не знала, но слышала, что такую звезду дают лучшим поварам. И Оля могла бы такую получить, но сколько ни готовь пасту на общажной кухне, все равно выходят макароны.
Поэтому, когда Оля увидела на столбе объявление «Здается 1-комнатная квартира», она сразу набрала номер. Нужно было спешить, пока звезда «Мишлена» освещала ее путь.
Утром Рита долго думала, кого сыграть – студенткупровинциалку или начинающую художницу из пригорода. Художественная блузка была в стирке, так что квартиру пошла смотреть студентка.
Артур показал Рите квартиру. Показывать было недолго – здесь стол, здесь сервант, здесь раковина, здесь подписать, оплата вперед.
Настоящая Рита подумала, что спешить не надо, но Рита-студентка только приехала в большой город и очень спешила начать жить. Поэтому подписала поскорее, отдала и получила.
Рита вернулась с хромым чемоданом и открыла ключом дверь. Внутри уже была Оля.
Тоже с ключом.
– Вы что здесь делаете?
– Живу я как бы здесь, – ответила Оля.
– Нет. Это я здесь как бы живу, – неуверенно сказала Рита.
Тут надо было поругаться, но Оля устала после смены, а Рита была в кофте студентки и еще не вполне вышла из роли.
Обе достали бумаги, сравнили, почитали и ничего не поняли. Рита не поняла, даже когда кофту сняла. А Оля поняла, что ее надули и не видать ей звезды «Мишлена».
Позвонили Артуру. Он трубку взял и даже не смутился.
– Мелкие буквы надо читать.
– Но где нам теперь жить?
– Там и живите, я же не конченый. Поделите и живите сколько влезет. Только платите вовремя.
Артур в этой истории персонаж как будто бы отрицательный, но не совсем. Так вообще часто бывает в жизни.
И Рита с Олей поделили и стали жить. Оля взяла себе кухню, обеденный стол и сервант с засаленным хрусталем для сервировки. Рита взяла шкаф для костюмов, табурет и зеркало со ставнями. Обмотала его
елочной гирляндой, и получилось нарядно и хорошо.
Так они стали жить вместе. Оля готовила, а Рита рассказывала всякое по ролям и разными голосами.
Однажды было не заперто, и в квартиру зашел мужчина. Открыл дверь, снял ботинки и даже не попытался спрятать дырку на носке.
Рита и Оля сначала испугались, что это третий сосед. Мужчина помыл руки над ванной, включил телевизор и сел за стол. Рита и Оля переглянулись и сделали все как надо. Оля накормила, а Рита присела напротив и расспросила, как день прошел и как Володька себя чувствует. Потом еще добавила, что ручку в ванной надо бы починить и полочку прибить – шатается. Мужчина пообещал, что сделает, и стал дальше в телевизор смотреть. Потом случайно сфокусировался на Рите и ужасно смутился. Он рассказал, что в городе недавно совсем, задумался о своем и зашел, как будто домой.
– А вы прямо как жена, про дверцу или что там. Очень было похоже.
– Спасибо, – поблагодарила Рита и поклонилась.
– А можно я еще зайду? У вас тут как дома – суета и вкусно.
– Заходите, – сказали они.
Мужчина кивнул, обулся и оставил денег на тумбочке. С тех пор те, кому в городе было одиноко, стали ходить к ним в квартиру. А одиноко в этом городе было почти всем. Кто-то хотел как у бабушки – чтобы наесться до отвала, послушать историй, а потом еще пирожки с собой и борщ в банке. Кому-то хотелось как раньше с женой. Как будто дома ждут и заботливо покрикивают, чтобы побыстрее, пока горячее. Некоторые приходили к своим детям, с которыми давно не виделись. Тогда готовить особенно не надо. Тогда больше слушать.
И Рита играла жен, детей, бабушек, подруг, обрабатывала раны. А Оля готовила точь-в-точь.
Один пришел оправдаться. За все, что сделал, и, главное, чего не сделал. Много пил, почти не ел. Рита выслушала и простила за всех его женщин и детей. Принесла из кухни хлеба с сахаром, крепкого чаю, как заваривал ему отец, и долго гладила по голове.
Другой так устал от полных ресторанов и пустых телок, что приходил поесть жареной картошки с молоком. Как в детстве. И чтобы раны обработали зеленкой.
«Интересно, – думала Рита, пока он ел, – можно ли душу залить зеленкой, чтобы не саднило и обошлось без воспаления? Да и хватит ли в доме зеленки?»
Еще приходила женщина с девочкой. Они уже были в мишленовском ресторане во Франции. Поэтому девочка нарисовала такую звезду для Оли и подписала: «звезда мышлена». А Рите подарила свою куклу в красном платье.
Вечерами Оля мыла кастрюли, а Рита гасила гирлянду. На тумбочке стопка из денег уже завалилась набок. Хватило бы снять по отдельной квартире. Но Рита и Оля все оставили как есть.