Старые юноши, юные старухи…
Инна Шульженко: иной взгляд на Париж
саться роман. Он, по словам автора, возник « в ночное одночасье в волшебном кристалле – или персональном философском камне » и затем писался все три ее парижских года. И вот перед читателем объемистый том в твердом переплете, озаглавленный «пастернаковским» ремейком. На обложке ночное кафе; за столиком припозднившаяся парочка. На последней странице обложки лицо автора, словно с портрета кубиста, громадные очки, а глухое одеяние, черный монашеский платок, как у боярыни Морозовой с картины Сурикова… Такова Инна Шульженко – «иностранная» Инна.
Книга Шульженко – результат променадов по «вечному » городу, посиделок в кафе; на открытой террасе, где она наблюдает, как по тротуару тянется нескончаемая процессия силуэтов. И о каждом она придумы- вает сказку либо историю. Герои историй – старые юноши, юные старухи, фокусник, кукольник, чучельник, цирюльник, топ-модель, а еще мадам Виго – дама былых времен:
« Мадам Виго, миниатюрная дама семидесяти с лишним лет, научилась радоваться ежедневному ритуалу следующих друг за другом событий, как радуются дети ежедневному повторению одной и той же сказки, которую они уже знают и которую можно не бояться... »
Пересказывать сюжет романа – то же самое, что пытаться пересказать сон, в котором все только что выглядело логично, а наяву неудержимо разлетается на радужные чешуйки.
Непросто угадать связь героев между собой, распутать прихотливую вязь сюжета. Главы и главки сменяют друг друга, один персонаж спешит сме- нить другого, чтобы вернуться к первому пять-шесть главок спустя. Одинокий юноша – Дада – проходит виртуальный искус у террориста. С опасной тропы его уводит Марин (кажется, русская студентка). Величавая бабушка топит в сиреневом сиропе белые спелые груши – внуки созерцают священнодействие. Пойманному «багдадскому вору » на рыночной площади отрубают руки. Отрубленные кисти валяются на плахе. Но, к счастью, есть некая Карусель (уж не в саду ли Тюильри?), способная, как во сне, повернуть реальность вспять. Двинулась Карусель, разомкнула цепь – и – о счастье! – руки целехоньки!
И, конечно же, главное действующее лицо – сам Город.
В книге Инны Шульженко словарный диапазон – от старинных слов типа «багряница» либо « побасенка » вплоть до словечек интернетного сленга, уличного жаргона, а то и матерной фени (не зря книга целомудренно одета в целлофановую пеленочку-пленочку со смешным предостережением « Содержит нецензурную лексику »).
В ярмарочном пространстве современной литературы, населенном пестрой толпой жонглеров и фокусников, механическое пианино построений постмодерна, высосанное из авторучки дамское чтиво служат печальным доказательством того, что подлинность культуры, увы, ныне планомерно исчезает с литературных витрин Европы. Оттого для читателя книга Инны Шульженко, ее стиль и лексическое богатство стали подлинно живой водой!
Завораживает журчание речи-ручья:
« Если однажды вам надоест земное, слишком земное притяжение к кому-либо или чему-либо и получится так, что поймете вы это, находясь в Париже, знайте: от маленькой безымянной площади, где весь январь стоит изначально слегка изумленная подшофе новогодняя елка, и от нее, как от Рождественской звезды, лучатся во все стороны семь улиц, около полуночи, оставив щедрые чаевые субботнему официанту... »
Для парижанина-старожила Инна Шульженко, конечно же, неофит. И Париж, созданный ее воображением, с реальным имеет мало общего. Но до чего же душиста (без кавычек) ее прозапоэзия, где нежно переливается перламутр сфумато.
Невзирая на солидный объем, книга оставляет ощущение пьесы для камерного ансамбля. И если для читателя важна концовка, то этот текст не для него. Ведь роман «Вечность во временное пользование» – экзистенциальная прогулка в никуда, а концовка сворачивается струйкой лимонада в тертом миндале.
Все же постараемся быть беспристрастными. Этой словесной вязи не всегда хватает парчовой плотности. Здесь не жемчужная россыпь, но скорее игра в бисер.
Читая роман «Вечность во временное пользование», хочется разгадывать внутренний мир самого автора – очаровательно сложный. И чтобы получить по нему путеводитель, автор статьи обратился к автору романа с парой вопросов.
– Кем вы себя считаете? Денди – либо все же немного снобом?
– Если следовать предложенной вами дихотомии, я тогда денди, которые в ХХI веке – фрики. Ну да, я – фрик.
– Читая вас, члены Высшей лингвистической лиги наслаждаются, втянув ноздрями аромат поистине изящной словесности. Однако вспомним основные правила, что заповедал нам безукоризненный денди Джорж Браммелл: « заметная незаметность » ( conspiсuous inconspiсuousness), продуманная небрежность костюма. Так вот – не слишком ли кидается в глаза ваша рафинированность? Или все же – красоты много не бывает?
– Спасибо лиге. Роман полифоничен – есть там и низкая лексика, и сознательные упрощения структуры, и они вполне отвечают правилам необходимой небрежности и отрицают армейские требования чужих представлений о должном. Но – да: красоты много не бывает, она вообще исчезающая химера – птица Сирин, Феникс, Алконост… Будем же усердно охранять наш заповедник, где она еще водится.
Кира Александровна Сапгир заик, поэт, журналист.
– про-
Главное действующее лицо – сам Париж.
