Там, в Афганистане…

Про жетоны и медальоны

На фотографии — алюминиевый офицерский жетон. Буквы ВС СССР — это Вооруженные Силы СССР, тут все понятно. А вот что означают буква У и ряд цифр — мне до сих пор толком никто не объяснил. Кроме личного номера, в нем вроде бы зашифрованы принадлежность к виду Вооруженных Сил и роду войск для удобства идентифицирования погибшего.

В СССР офицеры должны были носить жетон в специальном кармане брюк, прозванном «пистончик». Попробуй-ка не предъяви его на строевом смотре! В жетоне есть отверстие для шнурка — чтобы носить его на шее. Не знаю как, где, но в Афганистане в 5-й гвардейской мотострелковой дивизии на боевых мы так и делали.

Кроме жетона (у солдат его не было), в каждой части местными умельцами изготавливалось что-то вроде медальона, который тоже носили на шее. Это была простреленная гильза от АК-74 (обязательно проверяли капсюль) с вставленной в нее пулей. В ней просверливали дырку для шнурка. В гильзу вкладывали небольшой листок с собственноручно написанными личными данными — фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, домашний адрес и т. д.

Молодежь была довольна! Хоть какое-то украшение у тебя на шее есть. А у лейтенантов, кроме гильзы, еще и жетон болтается. Такая вот военная мода!

Не знаю, когда и кто этот медальон придумал, но даже солдат-первогодок сомневался в его надежности. Довольно часто гильза с бумажкой просто терялась, на шнурке оставалась только пуля. Это первое. Во вторых, если водитель наливника (так называли топливозаправщик), или танкист сгорал, то с ним сгорала и бумажка с данными. Еще пример, личный: я два раза искупался в арыке — и бумага промокла. Наверно, прикрепил гильзу к пуле не очень плотно…

Что было делать с обнаруженным на месте гибели офицера жетоном? В штаб армии в Кабул отправлять на расшифровку? Это сейчас век компьютеров, а тогда искали бы неизвестно сколько по цифрам, кому этот жетон принадлежит.

Довелось читать, что жетон изобрели древние спартанцы. Они брали на войну кусочек кожи со своим именем. Потом об этом новшестве все надолго забыли.

Каждый немецкий военнослужащий имел при себе алюминиевый жетон. В случае гибели одна часть отламывалась и сдавалась в штаб для учета безвозвратных потерь, другая — идентичная оставалась при погибшем. На немецком жетоне были полные данные о военном, включая его группу крови.

У американцев на жетоне (они его смертным медальоном называли) было указано даже и вероисповедание — чтобы знать, как отпевать павшего.

У красноармейцев при себе имелся пластмассовый пенал с биографическими данными на типографском бланке (в связи с массовой мобилизацией в 1941 году пенал заменили на гильзу, дожившую до Афгана). Бойцы и командиры, однако, старались не носить его с собой из-за суеверных убеждений. Но некоторые такие пеналы и гильзы поисковики находят до сих пор… Груз 200

В Афганистане гибли люди, в большинстве своем молодежь. Лучшая, без преувеличения, молодежь страны. Тело павшего помещали в цинковый гроб, затем он — груз 200 — ставился в обычный. Все это заколачивали в деревянный ящик и везли на Родину. Был он довольно тяжелым — несколько человек с трудом несли.

Существуют две версии происхождения этого термина. Одна гласит, что сопровождающему гроб офицеру или прапорщику выдавалась накладная специальной формы на авиаперевозку груза весом 200, а поездом — 300 килограммов. До сих пор непонятно, почему такая разница в весе. Другая версия — это был номер приказа министра обороны СССР по оформлению скорбных воинских перевозок.

Доставляли в Союз тела погибших военно-транспортным самолетом, который прозвали «Черный тюльпан». У Александра Розенбаума есть такая песня. Написал он ее во время своих первых гастролей в Афганистане.

Сопровождающим тела погибших разрешалось после проведения всех траурных мероприятий под видом командировки съездить к себе домой на неделю. Так, во всяком случае, было в нашей дивизии.

Где-то читал, что из-за этого чуть ли не очередь была желающих сопровождать погибших. Неправда! Наоборот, в такую командировку ехать никто не хотел, людей отправляли в приказном порядке. Часто даже из других частей гарнизона. Предлагали однажды и мне съездить, но я категорически отказался.

В цинковом гробу предусматривалась установка небольшого стеклянного окошечка, чтобы можно было увидеть лицо погибшего. Но в большинстве случаев его не делали. По понятной причине: иногда тела были слишком изуродованы.

Доставившему погибшего домой вместе с сотрудниками военкомата приказывалось любой ценой не допустить вскрытия цинкового гроба родственниками. Делалось это не только по санитарно-гигиеническим нормам, но и по моральным. Иногда выполнить такой приказ было невозможно.

Случилось мне побывать в Кабуле на одной из партийных конференций. После ее окончания заместитель начальника политотдела армии попросил остаться в зале командиров частей и их заместителей. До нас довели требование командующего о необходимости наведения строжайшего порядка в вопросах погребения погибших военнослужащих. Приводились такие примеры преступной халатности, что становилось стыдно. Правда, сейчас кое-что можно рассказать. В Дагестане, например, несмотря на призывы военного комиссара района и сопровождающего офицера не вскрывать гроб с покойным, родственники все-таки сделали это. Солдат лежал… в обгоревшей одежде. К слову, этот случай произошел в нашей дивизии, и я знал того офицера.

— Если бы не местные старейшины — участники Великой Отечественной войны, прибывшие на кладбище с орденами и медалями при папахах,— рассказывал он потом, — вполне возможно, что меня и военкома похоронили бы рядом. Но ведь мы же здесь абсолютно ни при чем! Я что, сотрудник морга?

Как так возможно, спрашивал я потом знакомых врачей не только у себя в части, но и в Кабуле. Все пожимали плечами.

— За это надо жестоко наказывать, — говорили мне.— У нас есть склад вещевого имущества, и по нормам снабжения погибший должен быть одет в обмундирование первой категории, то есть во все новое, включая нижнее белье. Предусмотрена даже фуражка. Только вместо ботинок хромовых выдаются белые брезентовые тапочки…

Кому как на роду написано

Это случилось в районе населенного пункта Мусакала в 1987 году. Проводи- лась крупная армейская операция по ликвидации местных бандформирований. В медсанбат, палатки которого находились рядом с нашим батальоном, привезли раненых. Капитана и водителясолдата, которые на КамАЗе подорвались на мине.

Подрыв на мине произошел по вине старшего машины. Он отлично знал, что двигаться разрешено только по колее, проложенной танковым минным тралом. Тем не менее, когда впереди у одной из машин случилась поломка и вся колонна встала, капитан решил объехать стоявшие машины и догнать своих, от которых отстал. Через сто метров подорвался. В результате у него и солдата — тяжелые контузии и переломанные ноги.

За ранеными были вызваны вертолеты. В Афганистане вертушки летали только парами, прикрывая друг друга. Вертолетчики пообедали вместе с нами на пункте хозяйственного довольствия, передохнули и собрались улетать.

Всех раненых поместили в вертолет, который взлетал первым. Он поднял стену из пыли. Где-то на высоте 30 метров вертушка, по всей видимости, зацепившись лопастями за скалу, потеряла управление и, упав на землю, начала быстро катиться. Лопасти продолжали вращаться, вертолет, задевая большие камни, резко менял направление движения. Люди разбегались в разные стороны.

Летательный аппарат разнес две палатки и один автомобиль. Из солдат и офицеров на земле никто не пострадал.

К остановившемуся наконец вертолету сначала никого не подпускали, кроме медиков: из контейнеров высыпались неуправляемые реактивные снаряды, которые сразу же становились на боевой взвод и лежали вокруг в радиусе почти 100 метров. Было опасно.

Погибли все три члена экипажа и наши раненые. Одного из вертолетчиков перерубило лопастью. Тут уж кому как на роду написано.

Всех наградили посмертно. Находясь на чужбине и выполняя боевые задачи по защите государственных интересов страны, люди отдали там самое дорогое — свою жизнь…

В бой идут одни «старики»

Говорят, что все хорошее быстро забывается, а плохое — нет. Я же, наоборот, запомнил вот такой случай.

Утром после развода к командиру и замполиту обратился секретарь комсомольской организации батальона — старший сержант, который должен был быть уволен в запас через месяц. — Слушаем тебя, дружище. — Товарищ гвардии подполковник, товарищ гвардии майор! Через неделю крупная боевая операция. Почему ни одного «дембеля» из моего призыва туда не берут?

— Эдгар! — ответили ему, — ты же опытный воин, потомок красных латышских стрелков. Неужели ты не знаешь, что существует негласная традиция — по возможности не посылать на боевые операции солдат и офицеров, которым осталось служить здесь месяц. Только в крайних случаях. Вдруг что случится!

Парень, кавалер ордена Красной Звезды, изменился в лице:

— Туда ведь одна молодежь едет! Вы же сами говорили, что «учебка» — это одно, а боевая обстановка — совсем другое. «Зелень» может покалечиться или погибнуть по неопытности! — Нет! — твердо ответили ему… Тогда комсомольский лидер достал тетрадь протоколов заседаний бюро ВЛКСМ батальона и показал запись. «Мы вчера в клубе фильм «В бой идут одни «старики» смотрели, а потом в ленинской комнате заседали. И вот какое приняли решение: «Заслушав и обсудив сообщение секретаря комсомольской организации, ходатайствуем перед командованием батальона о направлении на боевую операцию для оказания помощи молодому пополнению следующих солдат и сержантов…».

В списке было около двадцати фамилий старослужащих.

Съездили. Все было хорошо и, слава богу, все были живы и здоровы…