Это невыдуманное повествование про невзрачного на вид и одновременно умного и отважного пса, способного на охоте без страха вскочить на тушу раненного, но еще недобитого секача или вытащить из трясины сбитую утку. Своими охотничьими подвигами он прославил

И вот тут из темного зева конуры выполз белый кутенок. Казалось, вся грязь двора для того только и существовала, чтобы оттенять первозданную белизну его шерсти. Он неожиданно грозно тявкнул, но тут же весело завилял хвостом и неуклюже засеменил к ногам Простенко. Выбор щенка и решил окончательно дело.

На семейном совете, как писалось выше, приемыш получил имя Белый Бим Белое ухо. Но дома его частенько называли… поросенком. Все, что не заросло у него белой шерстью — нос, уши, низ живота и даже подушечки лап, было розовым. Бим мог заснуть прямо на спине, сложив на груди передние лапки и вытянув задние. В такие минуты никому и в голову не приходило называть его иначе как поросенком.

*** Оптимист Простенко скоро начисто забыл грязь двора, ржавую цепь и отвратительную конуру. Помнил лишь то, что мать Бима действительно смахивала на терьера. Да и сам приемыш, когда его выводили на улицу, тщательно обнюхивал каждый клочок двора и с удивительной сноровкой рыл норы. Однажды он и под ванной в отсыревшей штукатурке разворотил порядочную дыру. В отличие от своего гладкошерстного брата, который, по-видимому, пошел в отца, шерстью он обрастал длинной и густой, как и положено терьеру. «Гены свое возьмут»,— оптимистично убеждал Простенко жену. Да и среди сослуживцев любил прихвастнуть: «Собачка у меня растет, три месяца, а уши уже — торчком, хвост — колечком, как у лайки!»

Однако со временем в душе стала нарастать тревога: Бима все труднее становилось сравнивать с охотничьей собакой. Если кошка лежала на лестничной площадке, песик боязливо прошмыгивал мимо. К хозяину, который однажды за серьезную провинность наказал его, подходил, как говорится, на полусогнутых, виновато поджав хвост. Уличных собак в младенчестве он тоже побаивался и в их компании был последним. У него появилась дурная привычка лаять на незнакомых людей. «Бим, не смей, ты же охотничий пес», — горестно увещевал его Простенко. Жена обязательно в таких случаях вставляла: «Пусть гавкает, дворняжку все равно не переделаешь».

Позже Простенко понял, что щенки, рано оторванные от родителей и растущие в городских квартирах, гораздо позже познают мир, труднее вырабатывают рефлексы, зачастую испытывая страх перед самыми простыми вещами и явлениями.

Ночные гости, или Два случая из жизни Бима в поросячьем возрасте

…В те две ночи Бим пережил даже не страх, а ужас. Место ему было определено в коридоре, у самой входной двери. Коридор тянулся мимо кухни, ванной с санузлом и упирался в дверь, ведущую в комнаты хозяев. Но на ночь она, к великому сожалению Бима, плотно закрывалась. И Белое ухо оставался один. Иногда дверь среди ночи открывалась, кто-то из хозяев скрывался за другой, а потом, под звуки бурного смыва воды, так же быстро возвращался обратно. И вновь наступала темнота и ночное одиночество...

...В одну из опасных ночей дверь тоже внезапно открылась, но только под утро. Рука хозяина, вытянувшаяся из-за нее, чтото выкатила на пол. Затем дверь сердито захлопнулась. Это «что-то» лежало неподвижно, и Бим снова провалился в сладкий сон.

Проснулся он от какой-то необычной возни. Плотно стоявшие в ряд ботинки и сапоги почему-то шевелились. В падающих из кухни тусклых полосках света Белое ухо увидел, как из конца длинного ряда обуви вдруг вывернулся лежавший на боку детский сапог и подошвой вперед стал неотвратимо надвигаться на него. Уши у Белого уха стали белыми даже изнутри. От ужаса он взлаял так, что вскоре в коридор высыпала вся семья.

Хозяин ловко поймал сапог и показал всем остальным. Все засмеялись и почему-то стали гладить дрожащего Бима. Повозившись, хозяин с помощью ножниц вытащил из сапога ТО САМОЕ, что ночью выложил на пол. Люди звали этого зверька Ежик. Обнаружив нечто похожее на нору, колючий зверек залез в детский сапог, а выбраться назад уже не смог — мешали иголки. Вот и двинулся словно бульдозер на очумевшего от страха Бима…

В другой раз хозяин, придя со службы на обед, объявил, что поймал у дома крота, который ползал по утоптанной как асфальт детьми площадке двора, не имея возможности зарыться в землю. У домочадцев зверек в черной шубейке, величиной чуть больше мыши и со схожими с человеческими ладонями передними лапками, вызвал необычайное умиление и радость.

— Неужто такая кроха может двигаться под землей и воздвигать многочисленные холмики величиной в десятки раз больше себя?! — дивились они.

— Давайте понаблюдаем за ним пару дней,— предложил Простенко.

Он несколько раз сфотографировал крота, затем наполнил старый чемодан землей и поместил его в одном из углов кухни.

Бим не заметил, что хозяин запустил туда крота. А тот в этот день на поверхности ни разу так и не показался, видно, умаялся в необычной обстановке. Да и знакомство с Бимом у него было шапочное: щенок крутился на полу, а крот в руках хозяина. Самое интересное произошло ночью.

Белое ухо проснулся от страшного грохота на кухне. На полу, около незакрытого стенного шкафа, валялись осколки трехлитровой и, к счастью, пустой банки,

Биму еще не было и полугода, когда Простенко взял его на охоту. Натаскивать щенка на зверя было рано. Но до закрытия сезона оставалось всего две охоты, а новый открывался лишь в конце следующего лета.

И вот в воскресенье группа охотников прибыла в отведенный ей для «полевания» обвод. Председатель охотколлектива провел инструктаж, показал на карте лесной участок, где должен был состояться первый загон. Затем лучших стрелков расставили по номерам, и звонкий голос горна возвестил о начале волнующего действа.

Простенко, который входил в «обойму» лучших стрелков, на этот раз ради собаки решил идти вместе с другими загонщиками. Бим, в отличие от других собак, ретиво челночивших по кустарникам и между стволами деревьев, большую часть охоты семенил след в след за хозяином. Когда Простенко перемещал сапог, то невольно задевал собачий подбородок. Белое ухо клацал зубами, но позицию не менял. Он одинаково реагировал на невообразимый треск «взорвавшегося» из под чьей-то ноги фазана, топот выскочившего невдалеке животного и на шум и гам, поднимаемые идущими в цепи загонщиками. Лаял, надо думать, от страха.

Из густого настоя неизвестных для него доселе запахов, накопившихся за лето в траве, кустарниках и на деревьях, выделить звериные и птичьи он пока не умел. Зато на привалах, хоть и боязливо, но неотрывно и удивленно обнюхивал убитых зайцев и коз. Когда свалили кабана, полизал кровь с туши и внезапно цапнул за резиновый сапог охотника, пытавшегося приступить к разделыванию туши. По-видимому, он решил, что секач — собственность хозяина и надо усердно охранять добычу. После всех этих выходок Простенко до самого вечера был объектом шуток острых на язык товарищей.