Советские суды были еще гуманнее, чем принято считать

Во времена хрущевской оттепели за попытку теракта можно было отделаться банальным увольнением

После звонка в домофон дверь подъезда открылась без всякого “кто там”. Дверь в квартиру распахнулась по тому же сценарию. Вхожу. Скромная, ничем не примечательная двушка с мебелью советского периода. “Что же вы, Иван Степанович, не спросив ничего, дверь открываете? Мало ли какие люди ходят. Не боитесь?” — спрашиваю у хозяина. “А чего мне бояться? — ответил он. — Меня здесь все знают”. Хозяин квартиры — ветеран КГБ и бывший партизанский командир Иван Шумило.

Светлая сорочка, галстук. И черная повязка на глазу — результат тяжелого ранения, полученного в партизанах, во время одного из неравных боев с немецкими оккупантами. Собственно это ранение отчасти и определило дальнейшую судьбу моего собеседника: ведь вслед за партизанским госпиталем, где он провел два месяца, была отправка в тыл и военный уже госпиталь, за которым после выписки в мае 44-го последовала работа в милиции. А еще через три года уроженца Витебщины Ивана Шумило взяли на службу в органы госбезопасности — их сотрудником он был до августа 1970-го. Впрочем, бывших чекистов, как известно, не бывает.

Разговор с Иваном Степановичем начался с рассказа о его работе в структуре КГБ на Гомельщине: здесь в 1955 году его назначили начальником оперативной группы в Калинковичах. И на этом посту он начал разыскивать бывших карателей — братьев Козловичей. Старший был начальником Копцевичской полиции, а младший его заместителем.

Во время войны полицаи вместе с немцами участвовали в карательной операции на территории деревни Михедовичи Петриковского района. Четыреста мирных жителей согнали в три дома и сожгли заживо. Тех, кто пытался выбежать, расстреливали. Но одна женщина и двое мужчин в той страшной трагедии выжили: им какимто чудом удалось выползти из горящих хат. Они-то и стали свидетельствовать против братьев Козловичей.

Старшего так и не удалось найти. А вот на младшего, Ивана, сотрудники госбезопасности вышли. Помог случай. В Гомеле на железнодорожном вокзале Ивана Коз- ловича увидел ранее знавший его человек: бывший полицай, одетый в пижаму, во время остановки выходил на перрон из поезда Сочи — Ленинград.

Далее последовала кропотливая оперативная работа. Проверялись все железнодорожные станции по пути следования до Ленинграда: рассылались ориентировки, опрашивались служащие железной дороги. Но тщетно. Ни на одной из этих станций Иван Козлович следов не оставил.

И тогда Иван Степанович отправился в Ленинград. Три дня провел в адресном бюро, сверяя фамилии, перебирая фотографии в огромной картотеке. И с одного из снимков на него вдруг посмотрел Иван Козлович. Правда, после войны тот несколько изменил фамилию и стал Козловским, но поменять лицо ему не удалось.

Оно изменилось, когда сотрудники госбезопасности, минуя строгую секретаршу, вошли в рабочий кабинет Козловича-Козловского. К этому моменту он руководил одним из предприятий в Ленинградской области, имея в подчинении три тысячи человек.

— Вы ведь присутствовали на его допросах. О чем он говорил? Люди безвинно убиенные — старики, женщины, дети — ни разу не приходили к нему в страшных снах в течение всех этих послевоенных лет? Мальчиков кровавых не было в глазах?

— Когда мы вошли в его кабинет, он сразу все понял. Сказал, что все эти годы ждал, что за ним придут. И в ходе следствия не отпирался, вины своей не отрицал. Говорил, что был вынужден принимать участие в карательных операциях, иначе пулю от немцев получил бы сам. В общем, просто шкуру свою спасал. Судили Козловича в Гомеле и приговорили к высшей мере наказания — расстрелу.

— Наверняка за время вашей службы в органах госбезопасности было немало эпизодов, достойных не только послужного списка, но и того, чтобы о них рассказать. Вы ведь, по сути, контрразведчиком были. Граждан, замешанных в шпионаже, не доводилось задерживать?

— Нет. А вот с терактом как-то пришлось разбираться. Было это в Житковичах. Однажды ночью кто-то забросил взрывчатку в следственную комнату райотдела милиции, где хранились документы. И в ту же ночь кто-то попытался пустить под откос пассажирский поезд Брест — Гродно. К счастью, машинист вовремя проявил бдительность, и никто не пострадал.

Вначале мы решили, что оба этих случая взаимосвязаны. Но, как оказалось, нет. Я был в составе нашей следственной бригады и лично разбирался в ситуации с поездом. Выяснилось, что эту диверсию чуть не устроил путевой обходчик, который был зол на свое руководство. Он считал, что его незаслуженно лишили премии, и таким образом решил отомстить.

— И каким образом сложилась его дальнейшая судьба? Срок большой дали?

— Никакого срока. Только с работы уволили. Учитывая, что все обошлось благополучно.

— Ничего себе! Это же попытка теракта реальная. В какие годы все случилось? — В начале шестидесятых. — В хрущевскую оттепель, стало быть. Ну а с милицией как дело обстояло?

— Это тоже своего рода месть была со стороны одного из местных жителей, известного самогонщика. Самогонный аппарат у него забрали, вот он и решил поквитаться.

— И что? Тоже обошлось малой кровью, без суда? — Нет, его осудили. — Иван Степанович, хочу обратиться к вашему партизанскому прошлому. Вы ведь винтовку практически в семнадцать лет в руки взяли, прошли путь от рядового партизана до командира отделения. Политруком были у разведчиков. Так вот сегодня от переживших оккупацию можно услышать о хороших немцах, которые, приходя в деревню за провизией, кое-что после себя все-таки оставляли, и о плохих партизанах, которые забирали все до последней крошки. Так были плохие партизаны, это правда?

— Правда. Нам как-то пожаловались местные жители, что пришли к ним люди из леса, сделали обыск. А потом выяснилось — вещи пропали. Действительно, жили в лесу какие-то люди, которые вот так поступали. Их потом расстреляли за мародерство. Мародерам пощады не было.

— А как было с теми, кто работал не на немцев, а у немцев: теми же полицаями, внедрившимися в стан врага, чтобы выполнять задания партизан? Их ведь тоже могли привлечь к участию в карательных операциях и заставить стрелять в мирных жителей.

— Они получали инструкцию стрелять мимо.

— Да, но во время стремительного наступления Красной армии, бывало, пропадали документы, подтверждавшие их невиновность, а в боях погибали свидетели, знавшие об их опасном задании. И тогда люди, каждый день рисковавшие своей жизнью, автоматически становились врагами и потом получали лагеря.

— Такое могло быть… Люди, полагаю, страдали, да. Был случай, когда уже после войны двух наших хуторян заподозрили в пособничестве фашистам, стали вызывать на допросы. И я официально давал пояснения следствию, что они на самом деле были связаны с партизанами и выполняли наши задания.

Но случалось и другое. Как-то мы арестовали бывшего полицая. Специально в Магнитогорск за ним ездили. Были два свидетеля, которые знали о его участии в расстреле партизан — видели, как он и другие каратели их в лес повели. Но к тому моменту, когда дело дошло до суда, один из свидетелей умер. А иные люди на суде показали, что обвиняемый был хорошим человеком. Сам он свое участие в расстреле отрицал. И суд его оправдал за недостаточностью доказательств. Хотя мы были абсолютно уверены, что он виновен.

— Партизаны ведь не только с немцами сражались. Им приходилось воевать и с различными бандитскими формированиями. С теми же бандеровцами, которые на территории Беларуси орудовали. Вы с ними сталкивались?

— Нет, мне не пришлось. Но я разговаривал с партизанами из других отрядов, которые вели с ними бой. Они говорили, что это не люди были. Звери. — Хуже немцев? — Да. — Не могу не спросить о вашем отношении к событиям на Украине, к тому, что происходит сейчас на Донбассе.

— В нашем отряде были украинцы. Бывшие власовцы, перешедшие на нашу сторону под гарантии, что их не привлекут к суду и не расстреляют. Мы давали такие гарантии тем, чьи руки не были запятнаны кровью. Они бок о бок с нами сражались, вместе с нами шли под пули, храбрыми были людьми. И мне больно видеть то, что происходит сейчас на Украине. Но когданибудь это должно закончиться. Вот только не знаю — когда.

Прежде чем попрощаться, я попросила Ивана Степановича надеть китель с орденами, чтобы посмотреть на награды. Среди них был и орден Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды, медали “Партизану Отечественной войны” I степени, “За боевые заслуги”, “За победу над Германией”… И я, пусть немного запоздало, поздравила его с Днем Победы. Иван Степанович улыбнулся, но при этом остался серьезным. Без слов стало понятно, что она, Победа, значит для него.