Жизнь и судьба
Три немца
…Мне пять лет, утро в хате моего деда на улице Ярославской в Гомеле, куда мы вернулись из эвакуации осенью 1944 года. Голос из репродуктора (черная тарелка на стене): “Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!”
Помню май 1945-го. В нашей хате в углу под висящим на стене репродуктором столпились мама, бабушка, сестра, брат, я и несколько соседей. Мама поднимает меня на руках, чтобы я оказался поближе к черной тарелке “Рекорда”. Слышу глуховатый голос, перемежающийся паузами между словами. Это Сталин поздравляет советский народ с Победой над фашистской Германией.
Помню, как начали возвращаться солдаты с войны. Была незабываемая весна. Взрослые уже знали, что папы нет, что он никогда уже не вернется к нам, а мы ждали.
В Гомеле 1945 — 1946 годов ходил в детский сад. Он находился в двух шагах от центра города, улицы Советской. В той ее части, по которой нас водили гулять в парк, помнится, не уцелело почти ни одного здания старой губернской архитектуры.
Впервые я увидел пленного немца лет в шесть. Во дворе нашего детского сада открылась калитка, и с улицы ступил во двор фриц. Он держал бумажный кулек с гвоздями, украденными со стройки, на которой работал. И тут вышла тетенька, заведующая нашим учреждением, забрала у немца кулек и передала ему свой — с бутербродами.
Кстати, кормили нас в садике очень хорошо (по крайней мере, по сравнению с полуголодным существованием у нас дома). Помню, давали американские консервы, арахис и даже шоколад.
Моя следующая встреча с немцами произошла, когда я был первоклассником. Пленники достраивали основной корпус нашей школы на окраинной улице города. Мы бросали им (или в них) яблоки. Тогда все дома окружали сады, яблок было море.
Помнится еще одна встреча, правда не с немцем, а с их юнкерсом, в сентябре 1944 года. Стоял я во дворе дедушкиного дома. Стемнело, слышалось надсадное злобное гудение вверху. Вдруг вспыхнули лучи прожекторов и начали шарить по небу. Засверкал серебристый крестик самолета, со стороны депо застучали зенитки, вокруг юнкерса начали вспыхивать облачка разрывов зенитных снарядов. В сопровождении самолет медленно удалился, завывание постепенно затихло.
Еще одно “немецкое” воспоминание связано с общежитием Ленинградского электротехнического института, студентом которого я стал в 1957 году. В отдельном корпусе общежития жили студенты из Венгрии, Чехословакии, Германии и несколько сотен китайцев. Я подружился с немцем, которого звали Манфред Заупе. Он приглашал к себе в гости в Германию, но поездка у меня не сложилась.
Корни
Не испытав ужаса блокады Ленинграда, я, тем не менее, дважды чуть не умер от голода в эвакуации в городе Чкалове (сейчас Оренбург), был безотцовщиной — отца, руководителя подпольной организации в Гомеле, за два месяца до освобождения города казнило гестапо.
Чем была война для нашей страны, понял после того, как услышал от своей мамы: из 17 человек наших родственников мужского пола в живых остались двое — летчики Дальневосточного военного округа. Воевали они всего около двух месяцев с японцами. Один из них, мой родной дядя Иван Саввич Сидорук, после войны служил начальником аэродрома тяжелой бомбардировочной авиации в Калинковичах. О нем я мало что знаю.
Дед мой, Савва Иванович Сидорук, уроженец Щорса на Черниговщине, после службы в армии работал охранником на Либаво-Роменской железной дороге, позже — кондуктором. После смерти жены приехал в Гомель с двумя сыновьями и “пристал в примаки” к женщине Ганне, у которой тоже было два сына. Дом с садом тетки Ганны находился на окраине Гомеля. Отец мой, Василий Сидорук, окончил фабрично-заводское училище и работал токарем на вагоноремонтном заводе. Окончив рабфак, поступил в Ленинградский автодорожный институт. На последних курсах он работал младшим научным сотрудником в институте Гипроавтотранс, где успел написать учебник по проектированию автомобилей. По окончании института, будучи членом ВКП (б), направлен в Гомельский автодорожный техникум. Преподавал сопромат. Через четыре года отец уже был директором техникума, еще через год — членом технической коллегии Наркомата автомобильного транспорта.
В начале войны он состоял в комиссии по эвакуации города. В последний поезд, уходящий из Гомеля на восток, усадил нас. Должен был уезжать и сам: имел броню наркома. На вопрос мамы, почему не садится в вагон, папа сказал: “Партия дала мне всё, и я должен всё отдать партии. Прости, но я поступил добровольцем в армию”. Поезд тронулся, и мы остались одни…
За два месяца до…
В конце долгой трудной дороги мы оказались в эвакуации в Чкалове впятером в проходной комнате. Она мне запомнилась крысами. Мама работала кочегаром в угольной котельной, затем швеей на фабрике пошива воинского обмундирования. Никаких известий от отца не было. Случилось чудо: в столовой фабрики, доступной для всех посетителей, мама встретила военного, который лечился после ранения. Ефрейтор Копелян осенью 1941 года был ординарцем моего отца, комбата 21-й армии. Копелян рассказал, что они два месяца находились на Ленинградском фронте, за эти бои отец был награжден орденом Красной Звезды.
Затем 21-ю армию перебросили на Украину, под Кременчуг, в ноябре 1941-го она окружена немцами и взята в плен. Отец с ординарцем бежали из плена, долго пытались перейти линию фронта, но безуспешно. Решили это сделать поодиночке. Копеляну повезло, отцу — нет. Не сумев перейти линию фронта, отец, больной и обмороженный, в начале декабря пробрался в Гомель. Отлежавшись, устроился на работу слесарем на электротехнический завод. Из рабочих предприятия и своих бывших студентов, не успевших эвакуироваться, создал подпольную организацию. Она просуществовала около восьми месяцев. Отца выдала немцам соседка деда.
Обо всем этом мама узнала из письма дедушки, которое пришло в Оренбург после освобождения Гомеля. Он писал: “Прости, дочка, я должен сообщить тебе о страшной судьбе нашего Васи. Мы сидели с ним за столом, у окна на улицу. Он посмотрел в окно, побледнел, вскочил, выхватил из-за пазухи револьвер и бросился в сени. Я глянул через окно во двор и увидел ворвавшихся туда немцев. Вася начал стрелять по ним из револьвера, выставляя руку в щель приоткрытой двери, а гестаповцы поливали эту дверь очередями из автоматов”. В конце концов они прострелили отцу руку и схватили его. Вместе с дедом и теткой Ганной его доставили в тюрьму. Деда и тетку избили и выбросили на улицу, а отец прошел все ужасы многомесячного пребывания в тюрьме гестапо. За два месяца до освобождения Гомеля нашими войсками все заключенные были расстреляны и зарыты в двух ямах во дворе тюрьмы.
В сентябре 1944 года мы вернулись из эвакуации в хату деда. Тетки Ганны уже не было в живых. Из уличной калитки я выковырнул несколько пуль, выпущенных папой из пистолета в немцев. Дверь же, ведущая со двора в дом, была словно изрешечена тигриными лапами: следы автоматных очередей гестаповцев…
У меня два сына и дочь, три внука и две внучки. Дважды в год, летом и под Новый год, приезжаю на родину в Гомель, к моим старшим брату и сестре. Поклониться памяти отца хожу в музей в автодорожном колледже, где Василий Саввич в тридцатые годы был директором.
По воспоминаниям людей, лично его знавших, отец был замечательным человеком, необычайно одаренным, вызывавшим любовь и уважение.
Мечта и реальность
Первую железнодорожную школу Гомеля я окончил в 1957 году с золотой медалью. В ней когда-то учился и мой отец. Обучение велось на русском языке, но преподавался и белорусский. Когда на уроке белорусской литературы нужно было читать, учительница Екатерина Антоновна всегда просила меня: “Сярожа, у цябе гэта лепш выходзіць”.
Первая прочитанная мною книга была “Как закалялась сталь” Николая Островского, причем в переводе на белорусский язык. Она мне очень понравилась.
Параллельно с учебой в старших классах окончил двухлетние курсы начальной морской подготовки и школу старших морских шлюпок. Ходили по Союзу на веслах и под парусом. Мечтал стать моряком, но в Макаровку (высшее инженерное морское училище имени адмирала С. Макарова) меня не взяли из-за близорукости. Мечта моя была осуществлена много позднее младшим сыном: он окончил Макаровку и сегодня дед (старший механик) на судах дальнего плавания.
В 1966 году я стал дипломированным инженером-механиком и прошел путь от цехового до главного технолога. За 55 лет только четырежды менял место работы. Занимался исключительно технологией приборостроения и точной механики.
Четверть века, до распада страны, работал в Особом конструкторском бюро. Коллеги и товарищи по работе — профессионалы высокого класса. Главный конструктор ОКБ общался непосредственно с Сергеем Павловичем Королёвым. Бывал я в очень интересных командировках, в одной из которых единственный раз в жизни видел северное сияние.
...Родина, город, в котором ты родился, улица, по которой ты шел в свою школу, навсегда остаются в твоей памяти, в твоей душе. Вот и я являюсь активистом белорусского землячества в Петербурге. Наши “Белые росы” (руководитель Ирина Рогова) сегодня известны в Беларуси и Ленинградской области. Организуются концерты русского и белорусского народного творчества, масштабные ярмарки в Петербурге и городах Беларуси. Так что связь с родиной нерасторжимая.