Какое сердце биться перестало…

1 апреля не стало Евгения Евтушенко. Ушел из жизни больше чем поэт

Последний идеалист эпохи, он чувствовал время, олицетворял его, а в чемто даже опережал, выражая настроения своего поколения. Вместе с Рождественским, Вознесенским, Ахмадулиной, Окуджавой Евтушенко стал символом оттепели, собирая тысячи слушателей на стадионах, полные залы в Московском политехническом музее.

Мне посчастливилось дважды видеться с поэтом и общаться с ним. Первый раз — в деревне Хомичи Калинковичского района. Здесь корни Евгения Александровича, которые он долго искал и нашел спустя много лет после войны. Нашел двух бабушек — Ганну и Евгу. А вот их брата, своего деда по отцовской линии, который “в галифе и сапогах со скрипом пел белорусские песни, плясал вприсядку и плакал”, в живых уже давно не было. Ермолай Наумович Евтушенко, герой Первой мировой, полный георгиевский кавалер, вышел в красные командиры, в 1938-м стал жертвой сталинских репрессий и был расстрелян.

Многие ли из нас могут признаться, что считают кровные узы чем-то особенно важным? Часто ли видимся с родственниками, живущими в соседнем городе, области? В 1991-м Евтушенко уехал в США, преподавал в университете города Талса в Оклахоме. Поэт с мировым именем, он, уже будучи немолодым и нездоровым, считал своим долгом отправиться за тысячи километров, чтобы поклониться земле предков, пообщаться с не самыми близкими из оставшихся родичей, и приезжал в полесскую глубинку не однажды.

В мае 2010 года у деревенской околицы его встречало уже немного жителей Хомичей. И когда Евгений Александрович, опираясь на трость, вышел из машины, оказалось, что нет ничего величественного в его облике — высокий, худощавый, в синей рубахе навыпуск и цветастой кепке: не только поступками, но и яркими одеждами он тоже бросал вызов времени. “Здравствуйте, родные!” — тепло приветствовал всех, и это настраивало на непринужденное общение. Расцеловался с родственниками, вспомнили тех, кого не стало. Заметно было, что не показное, а настоящее, глубокое родство связывает поэта с жителями полесской деревушки. Я ношу в себе Калинковичи И весь мир в себе ношу, Но все дело не в количестве Стран, а в том, чем я дышу. Я дышу деревней Хомичи, Где в засовах нет замков, Где быть замкнутым не хочется, Потому и я таков! Голос поэта звучал уверенно, проникновенно, искренне. Толпа на окраине деревни привлекала внимание. Люди выходили из проезжавших мимо автомобилей, ктото с удивлением узнавал возвышающегося над толпой поэта: неужели это сам Евтушенко здесь читает свои стихи? А он не лукавил, признаваясь, что всю жизнь несет огромное чувство родства и сопричастности с деревушкой Хомичи. Искренне верил и чувствовал, что эта земля дает ему огромную силу жить и творить, говорил, что первый приезд в Хомичи и общение с родными было одним из самых больших потрясений в его жизни. Настолько большим, что этому событию он посвятил поэму “Мама и нейтронная бомба”. В ней одна из главных сюжетных линий — судьба партизанки бабушки Ганны. Бабка Ганна, белорусская бабушка

и бабушка всего мира… Крестьянская Коллонтай

партизанских болот! Товарищи, снимите шапки — Характеристика бабки Ганны Написана фашистскими зажигалками

на ее груди! Тогда хотелось, чтобы эти мгновения продлились как можно дольше. Ведь слушали поэта, стихи которого переведены на 70 языков мира, возможно, самого известного из “могучей кучки” шестидесятников. В 1984 году ему за поэму “Мама и нейтронная бомба” присуждена Государственная премия СССР.

Евгений Евтушенко оставался одним из немногих, кто в условиях тоталитарного режима не хотел поступаться принципами. Огромная популярность его — не только в выдающемся поэтическом даровании, но и в том врожденном чувстве гражданственности, которое неразрывно с чувством времени. Строка “Поэт в России больше, чем поэт”, ставшая девизом его творчества, звучит как гражданский манифест. Порой он ходил по лезвию бритвы. Достаточно вспомнить телеграмму Брежневу — протест против ввода советских войск в Чехословакию в 1968-м и стихотворение “Танки идут по Праге”, после чего его чуть не лишили советского гражданства. Выступал в поддержку диссидентов Солженицына, Бродского, Даниэля. В 1993 году отказался от ордена Дружбы народов — в знак протеста против войны в Чечне.

В мае 2015-го поэт снова навестил родину предков, как оказалось, в последний раз. Уезжая из Хомичей, оставил книги с дарственными надписями для школьной библиотеки. Земляки подарили ему образ Юровичской чудотворной Богоматери. Тогда Евгений Александрович впервые побывал в Озаричах, и для него открытием стали ужасы лагеря смерти: “Я и не знал, что совсем недалеко от моих Хомичей так зверствовали фашисты. Хочу увидеть документы, рассказывающие об их злодеяниях”. Потрясенный поэт пообещал в новых стихах рассказать об этом. А потом заполненный до отказа зал городского Дворца культуры в Мозыре внимал поэту, как когда-то в 60-е внимали его современники в Московском политехническом. И он снова читал свои стихи — страстно, проникновенно, эмоционально, чередуя их с монологами о том, что его особенно волнует и что не может не волновать всякого думающего человека.

Поэт вполне мог почивать на лаврах символа эпохи, но до конца дней хотел оставаться деятельным, находиться в гуще событий. Колесил по миру, устраивал творческие встречи со слушателями — хотел прочесть новые стихи, обсудить злободневные темы. Прощаясь с земляками в 2015-м, он планировал еще вернуться. Не успел. Не успел закончить новый роман и, наверное, не успел написать про Озаричский лагерь смерти. Щедрый, яркий, масштабный, ушел неожиданно, прославившись при жизни и уж точно на века.

Кстати, о славе. В завершенной в 1985-м поэме “Фуку” Евтушенко писал: Я, конечно, не Пушкин и не Высоцкий. Мне мериться славой с ними нелегко, Но мне не нравится совет:

“Не высовываться!” Я хочу высовываться высоко! Похоронят легендарного поэта в подмосковном Переделкине, рядом с Борисом Пастернаком, перед которым он преклонялся при жизни и хотел быть рядом после смерти.

А на память вновь и вновь приходят строки, написанные Евтушенко более полувека назад: Идут белые снеги... И я тоже уйду. Не печалюсь о смерти

и бессмертья не жду. Я не верую в чудо, я не снег, не звезда, И я больше не буду никогда, никогда…

“Я ношу в себе Калинковичи и весь мир написалв себе ношу”, Евтушенко—