Боль души не залечит время…
Подростком он был узником Минского гетто, потом сражался с гитлеровцами в партизанском отряде, а влившись в Красную армию, стал наводчиком 37-миллиметровой автоматической зенитной пушки.
ЭТО БЫЛО БУДТО ВЧЕРА
С Борисом Моисеевичем мы общаемся в уютном редакционном пресс-центре, в тишине. Но я не могу избавиться от ощущения, что где-то совсем рядом звучит пронзительная мелодия скрипки. Рассказ собеседника возвращает в довоенный Минск, на улицу Островского. Здесь, практически в центре столицы, в полуподвальном помещении жила большая дружная семья по фамилии Пресс. Держали даже корову: с тыльной стороны жилища был выход, выводивший в овраг, где и паслась кормилица. Соседями семьи Пресс в этом квартале были Гельфонды, Певзнеры.
Жили дружно, помогали друг другу, вместе встречали праздники, семейные события. Когда сгорел дом тетушки Рахиль, Прессы приняли ее с дочерью Цылей и сыном Левой к себе, и родственники жили одной семьей, пока заново не отстроились.
— У нас рядом было много родных и близких, достойные соседи. Те, кто старше, были верующими, посещали синагогу на площади Свободы. Над нами жил родной мамин брат Арон Лейбович, старый коммунист. Он заведовал мебельным магазином. Так вот он поплатился тем, что однажды собрал к себе всех родственников на праздник. В 1937 году по чьему-то доносу его арестовали, инкриминировали создание подпольной группы. Отсидел 10 лет. В 1948-м выпустили, но еще не реабилитировали: в Минск ему нельзя было возвращаться, поехал в Молодечно.
Отец Бориса был прекрасным обувщиком, трудился на столичной фабрике “Луч”. Заболел сильно, умер в 1931 году. Мать, Марьяна Лейбовна (она мыла посуду в столовой хлебозавода), пережила еще одну тяжелую утрату — смерть старшей дочери. Галя скончалась в 1934-м от последствий перенесенной скарлатины.
Боря в начальных классах учился в белорусскоязычных школах столицы. Успевал на отлично, за что и был направлен на слет отличников, проходивший в только что открытом театре оперы и балета, смотрел там “Бахчисарайский фонтан”. Мальчишка с интересом изучал здание и с гордостью делился с ребятами, что родной его дядя Гирш, жестянщик, сооружал крышу.
— Братишка Зяма, младше меня на три года, был в июне 1941-го в пионерлагере в Ратомке под Минском. А тут началась война, — возвращаясь в пережитое, делится Борис Моисеевич. — Мама ежедневно металась на вокзал в надежде, что детей организованно привезут домой. Город уже беспощадно бомбила немецкая авиация. Правда, мы с ровесниками воспринимали поначалу это как игру в войну, пока в город не вошли их танки…
Зяма, как оказалось, вместе с другими ребятами был вывезен в эвакуацию в один из детских домов в Саратовской области. Так он избежал жуткой участи, которая постигла семью. Братья встретились только после войны в Минске. Потом Зяма уехал к дочери в Израиль. Пять лет всего прожил…
КОГДА РАЗОРЕН ТВОЙ ДОМ
Что могли придумать для своего спасения беззащитные мирные люди? Что могли противопоставить противнику, крошившему архитектурные красоты любимого города, превращая его в груды развалин, врывавшемуся в дома и творившему страшные зверства?
20 июля 1941 года в Минске было создано гетто, точнее, три: большое (включало 39 улиц и переулков вокруг Юбилейной площади), малое (в районе тогдашнего радиозавода имени Молотова), зондергетто (частично по улицам Сухой и Обувной). Вся территория была огорожена колючей проволокой.
Борис Моисеевич рассказывает, что одни ворота из гетто выводили на улицу Республиканскую, а другие — на Островского. Издевательства, унижения, погромы. Постоянно привозили евреев из Европы, и хотя их содержали отдельно, жизнь узников практически ничем не отличалась.
— Первый погром мы пережили 7 ноября 1941-го, — делится собеседник. — Вдруг услышали шум, окрики, плач. Немцы выгоняли людей из домов. Стариков, которые не могли сами передвигаться, убивали на месте. У нас было полуподвальное помещение, а с тыльной его стороны второй выход из жилища. Над ним были сенцы с застрешком. Мы все туда залегли на несколько дней. Помню, как плакал малыш несколько месяцев от роду, его рот прикрывали ладонью, чтобы не обнаружить себя… Долго там находились, пока старший сын моего дяди Арона Лейбовича Коняка, несмотря на все предупреждения родственников, не выглянул из укрытия. Оккупанты схватили его. На следующее утро началась настоящая охота: немцы и их прислужники ходили по улицам и командовали всем выходить. Ничего не оставалось, как подчиниться. Нас погнали в другое место. После погрома наша улица уже не входила в гетто.
Дядя-жестянщик Гирш был на особом счету, ежедневно в толпе евреев ходил на работу. Брал с собой и племянника Борю. Их часто заставляли ночевать на рабочем месте.
— Мы уже знали, что в это время в гетто проходят погромы, — с дрожью в голосе рассказывает Борис Моисеевич. Ему, больному 91-летнему человеку, неимоверным трудом даются эти воспоминания. — Знаете, сколько было радости после их бесчинств в гетто все же увидеть родных! В марте 1942 года мою маму избили пьяные немцы. Истекавшую кровью, ее обнаружили соседи, привели. Спустя неделю мама умерла… Толпы людей после погромов гнали колонной пешком в Тростенец для окончательной расправы. Один раз, придя с работы, мы с дядей никого своих уже не нашли… Нас поселили в деревянной избушке на улице Коллекторной. С одной стороны — ограда кладбища, а с другой — частные дома. По ночам стали замечать, что группами люди уходят. Шел уже 1943 год.
СПАСЕНИЕ
10 отрядов народных мстителей и один батальон были созданы из боеспособных евреев, которым удалось уйти из гетто с помощью проводников.
— В 1943-м в лесах уже создавались семейные партизанские отряды, и я стал уговаривать дядю: давайте пристроимся ночью к очередной группе. Он сказал: “Ты молодой, иди, а потом дашь мне знать…”. 5 июня 1943 года я пробрался вперед, к проводнику, и решил ни при каких обстоятельствах от него не отлучаться. Мы вышли практически на окраину города, там был кирпичный завод. Вдруг выскакивают два фрица: “Хальт!”, начали стрелять в упор. Многие разбежались в разные стороны. Человек 15 с проводником домчались до ржаного поля и залегли. Слышали на шоссе рев мотоциклов, стрельбу автоматчиков, крики, но через пару часов все стихло. Двинулись по окраине леса. Обойдя деревню Медвежино, увидели всадника на лошади. К счастью, он был из ближайшего партизанского отряда, где нас приняли как своих, накормили. Двинулись дальше.
Так Борис Пресс оказался в семейном партизанском лагере, созданном по инициативе секретаря Барановичского подпольного обкома партии Василия Чернышева: для этого из отряда Буденного выделили кавалерийский взвод во главе с Шоломом Зориным.
— Отряд был фактически базой для других партизанских отрядов, ведь среди нас были профессионалы своего дела: врачи, медсестры, портные, печники, сапожники, — говорит Борис Моисеевич. — Лично я занимался заготовкой дров. Пилили бревна, кололи. Осенью 1943-го уже около 600 человек в отряде, в основном женщины и дети, а в боевой роте около 140 партизан. Мы пережили блокаду: немцы стали прочесывать леса в округе. Руководство отряда разделило на группы по 40 — 50 человек, назвали руководителя и место будущего сбора. Четыре дня по лесу, по болотам пробирались. Одна из групп нарвалась на засаду, и их уничтожили.
УЧАСТНИК ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
9 июля 1944-го отряд Зорина соединился с Красной армией. В нем было более 140 бойцов и 400 членов семей.
16 июля 1944 года Борис Пресс в составе представителей отряда № 106 участвовал в знаменитом партизанском параде в белорусской столице. После него пошел в военкомат и попал на службу в запасной стрелковый полк в Калужской области. Там за месяц вкусил настоящей солдатской службы: за две минуты надо было намотать портянки, а потом совершить маршбросок на пять километров. На Львовщине осваивал мастерство наводчика 37-миллиметровой автоматической зенитной пушки, был заместителем командира орудия. Так что успел еще восемь месяцев повоевать: вместе с нашими войсками двигался на Запад, к логову фашизма, дошел до Польши. Вернулся во Львов в звании ефрейтора, потом окончил военное училище и лейтенантом продолжил службу в Комсомольске-наАмуре. Женился на россиянке Наталье Решетневой. Родилась дочь, начались проблемы с ее здоровьем. Борису Моисеевичу предложили выбирать, где продолжить службу: Мачулищи, Орша, Гомель. Остановился на нашем южном городе. Отслужив 15 лет, уволился в звании капитана. Награжден орденом Отечественной войны второй степени, медалями “За боевые заслуги”, “За победу над Германией” и многими юбилейными.
Теперь уже пенсионерка и его дочь Галина, живет в Гомеле, а внучка Настя — в Минске, любимом городе Бориса Моисеевича. Пять лет назад он был в столице, участвовал в траурном митинге в память 70-летия ликвидации Минского гетто, у мемориала “Яма”, на пересечении улиц Заславской и Мельникайте.
— Не дай Бог никому пережить такие страдания, которые выпали на нашу долю в Минском гетто. Разве такое забудешь? — сказал Борис Моисеевич и украдкой вытер слезу...
Минское гетто просуществовало с 20 июля 1941 года по 21 октября 1943-го. Спасшиеся от нацистов узники инициировали создание партизанских отрядов