Расскажи мне о войне…

“Дедуль, расскажи о войне”, — я садилась рядом с дедушкой, прижималась к его плечу. Дед молчал, гладил меня по голове, и я знала, что надо подождать.

…Едва успев принять первый бой в 1941-м, он был ранен и попал в плен. Под вооруженным конвоем их, пленных советских солдат и офицеров, гнали через всю Европу. Как выяснилось, в Финляндию. Это был тяжелый путь, а для некоторых — последний. В жару после долгих переходов напиться можно было возле сельских усадеб, где находились колодцы. В ответ на просьбу местный пан, нацепивший на рукав повязку полицая, указывал на грязную лужу, при этом подобострастно заглядывал в глаза сопровождающему колонну офицеру.

Немец кривился, вспоминал дед. Поворачивал голову к автоматчикам, делал едва заметный кивок — и ведро с ледяной прозрачной водой шло по кругу. Но так было далеко не всегда. Чаще даже из луж изза свирепых немецких овчарок, рвавшихся с привязи, не всем удавалось утолить жажду.

На территории Германии военнопленных прежде поместили в госпиталь, где, кроме русских, были поляки, чехи, венгры, румыны. Всех лечили немецкие врачи, выхаживали немецкие медбратья. Потом солдат и офицеров Красной армии отдельным эшелоном отправили в Финляндию.

— Жили мы на фермах, работали куда пошлют: строили дома, валили лес, мели улицы, копали землю, убирали урожай. От голода и истощения в первый год погибло много моих товарищей. В 1942 году Международный Красный Крест начал помогать продовольствием и, благодаря этому мы выживали, — говорит дед. — Никакой связи с родней не было, списками военнопленных Советский Союз и Финляндия не обменивались, переслать весточку о себе не было возможности.

Никогда он не рассказывал, как вернулся домой после войны. То, о чем недоговаривал, я узнала случайно. Летом, когда вся родня съезжалась отдыхать в родительский дом в украинском селе, спать меня укладывали на веранде. Окна настежь, тишина, слышен лишь отдаленный лай собак, и голоса сестер — мамы и тетки, которые в дни приезда никак не могли наговориться.

…Они выжили в период оккупации во многом благодаря тому, что в их доме квартировал немецкий офицер. Девочки с матерью жили в одной комнате, а большую часть дома занимал оберфюрер с женой. Супружеская пара устроилась с комфортом и, судя по всему, надолго. Вскоре в доме появилась тяжелая мебель из красного дерева, картины, фарфоровая посуда. Немцы были бездетной парой и любили звать детей на свою половину. Относились тепло, жалели и баловали. Адъютант по распоряжению “обера” часто приносил на кухню продукты для “маленьких фройлян”: молоко, яйца, шоколад. В конце 1943-го “квартиранты” спешно съехали, побросав привезенное из Германии добро.

От деда в семью по-прежнему не поступало никаких известий. Не было и похоронки. На все запросы приходил стандартный ответ: числится без вести пропавшим. Бабуля, что и говорить, гарной была жинкою. Черная коса вокруг головы, брови вразлет, карие глаза… В селе, куда вернулись единицы мужчин, нашелся и для нее кавалер, правда без ноги, но кто тогда, после победы, на это смотрел? Бывший интендант, новую семью кормил сытно, денег на обновки девочкам не жалел. Младшая, не видя родного отца с рождения, стала звать его папой. Интендант все в доме починил, построил сарай, перекрыл крышу. Его деревянная нога домовито и громко стучала по подворью.

Новая семейная жизнь закончилась через год. Дед, пройдя семь кругов ада репатриации, вернулся домой, никого не известив. Короткий мужской разговор на заднем дворе, и вещи интенданта были быстро собраны в картонный чемодан. Хлопнула калитка. В доме воцарилось тягостное молчание…

Дед с бабулей прожили вместе много лет. Всякий раз 9 Мая, когда немногочисленные ветераны-сельчане выходили из своих дворов в парадных пиджаках с медалями и орденами, принимали цветы и поздравления, мой дед уходил утром в цветущий сад. Там он долго сидел в молчании, и белые лепестки яблони, кружась, ложились на его плечи…