Рай для океанолога Чечко
Зачем ученый Российской академии наук приезжает в полесскую деревню Семурадцы
“А ты кто такой?” — спрашивают у Владимира Чечко сидящие на лавочках бабушки в ответ на теплое “здравствуйте”. И он с превеликим удовольствием произносит милое сердцу прозвище: “Аринин я, Вова”. Любопытным пенсионеркам, откликающимся затяжным “А-а-а-а-а”, сразу становится все понятно. И в этом Владимир чувствует что-то свое, далекое и родное. Аринин сын
Первым делом по приезде в отчий дом он отправляется на прогулку, сравнивая Семурадцы (деревня в Житковичском районе) нашего времени с далекими шестидесятыми. Улица, где располагается дом родителей, была длиннее на семь дворов. Замыкала дорогу ферма, от которой теперь ничего не осталось.
Присев на лавочке у дорогого сердцу дома, погружается в воспоминания о той простой и тогда еще для него совсем беззаботной жизни. На контрасте ощущает, как меняются время, приоритеты, люди… Все вокруг заросло кустарником, окна многих домов заколочены, а улочка, на которой жизнь и веселье вместе с речушкой Ствигой разливались по весне сплошь и рядом, теперь почти пустая. И половодья уже некому бояться.
— Вечерами у нашего двора собирались женщины, за разговорами у костра ожидая коров с пастбища. А мы с малышней рассекали деревянными мечами из веток берез и дубов воздух, представляя себя рыцарями, или играли в прятки, скрываясь так, что не могли друг друга найти до полуночи, — делится моментами из детства Владимир Чечко. — В каждой хате воспитывали по 5 — 7 детей, бывало и больше. В моей семье семеро, я — самый младший. Звали нас по маминому имени — Аринины. Так у каждого ребенка была какая-то, скажем так, кличка, и это не обидные, как сейчас у детворы, обзывания, а что-то связанное с родителями, дабы сельчане понимали, чей ребенок. Ведь мелюзги на селе было не сосчитать, а сейчас на мою деревню и соседние Сторожевцы приходится только 30 школьников.
Здесь Владимира Чечко знают и помнят как сына доярки и славного озорного парнишку, но лишь единицы из местных в курсе его статуса известного и успешного ученого Российской академии наук. Да и в районе не все знают об еще одном талантливом уроженце Житковичской земли.
В последнее время Владимир Андреевич приезжает в Семурадцы из Калининграда, где поселился сразу после армии, все чаще “душа зовет”.
В этой, казалось бы, совсем небольшой деревянной избушке когда-то помещалась огромная семья. За стоящим в углу столом разливался детский смех дружных братьев и сестер. На узких скрипучих железных “ложках” спали по двое. В “скрыню” мать складывала приданое дочерям, а с виднеющегося из окна дерева, что уже давно не плодоносит, отец вместе с сыновьями срывал красные сочные яблоки. В каждой мелочи живет прошлое, сохранить которое Владимиру захотелось в достаточно зрелом возрасте, когда пропал юношеский авантюризм, а в мыслях, заполненных наукой, появилось местечко для реминисценций о родине.
Сапоги от биолога
Мечтой малых лет наш герой называет желание вслед за братом стать моряком. Старший, Сергей, служивший четыре года на подводной лодке, приезжая домой в отпуск в белоснежной форме, становился настоящим предметом восхищения всех местных барышень, а для парней — примером для подражания. Семилетнему Вове снились волны, которых он никогда не видел, а лишь представлял по рассказам брата и, примеряя фуражку, ощущал себя настоящим героем.
Но суровая бытовая реальность того времени могла сыграть плохую шутку с мальчиком. В одно не совсем прекрасное холодное утро приближающейся зимы младшему просто не хватило обуви, чтобы пойти в школу. “Ничего, сынок, будешь снова учиться, когда потеплеет”, — со слезами на глазах успокаивала сына Арина Чечко.
К слову, в школе он занимался неплохо, преуспевал по многим предметам. Один из педагогов удивился двухнедельному отсутствию прилежного ученика. И, проходя мимо его дома, решил проведать мальчика.
— Кто знает, может, если бы не тот преподаватель, я бы распустился и перестал вовсе учиться, ведь лежать на теплой печке и тешиться котом мне понравилось больше. Но, узнав о проблеме, биолог просто купил мне сапоги. Эту обновку во всех деталях помню до сих пор. Поступок педагога стал мощным стимулом для еще больших успехов. Учителя уже давно нет в живых, но благодарность за шанс, подаривший мне дорогу в другую жизнь, всегда будет жить в моем сердце, — делится трогательной историей наш герой.
После 10 классов вместо двух лет пехоты парень выбрал Балтийское море и три года во флоте.
“Академик Курчатов” в Бермудском треугольнике
Первые ассоциации со службой — голод и жесткая дисциплина. Армейской кормежки молодым парням не хватало, но суровый старшина успокаивал: через пару месяцев забудете о еде, а физические нагрузки станут лекарством от раскисания.
Первые практика на корабле и выход в море случились у Владимира именно в армейское время. И мечта детства сбылась — отбоя от девушек не было, улыбаясь, рассказывает Чечко.
Дальше — Балтийский университет имени Иммануила Канта в Калининграде, факультет океанологии. На третьем курсе посчастливилось обрести научного руководителя в лице профессора Емельяна Михайловича Емельянова.
— Благодаря ему я попал на научноисследовательское судно Академии наук СССР “Академик Курчатов” и в 1978 году отправился к Бермудскому треугольнику в рамках совместного проекта Советского Союза и США “Полимоде” по изучению больших вихрей у побережья Северной Америки. Брали пробы со дна Саргассова моря. Глубина там, к слову, около пяти километров. Приборы, что использовали, стоя в дрейфе, опускали на лебедке. Я с товарищами по несколько часов погружал объекты, а затем столько же времени поднимали, далее сортировали полученные материалы, подписывали. Такая работа не всем нравилась, ибо руки от тяжести немели. Тем более, начитавшись перед поездкой ужасов о самом загадочном треугольнике мира, нервы у многих не выдерживали. Но мне, юноше из села, все было в радость.
Причин таинственного исчезновения кораблей в том месте существовало много. Говорили, что со дна океана из земной коры поднимается ядовитый газ, якобы от него люди начинали сходить с ума и бросались за борт. Но пробы грунта это не подтвердили. Другие исследователи фиксировали в зоне инфразвук, который якобы может действовать на психику людей. Мы же склонялись к тому, что в пределах треугольника образуются крупные ураганы, зарождается Гольфстрим, воды, наполненные саргассовыми водорослями, и воронки водных вихрей просто засасывали суда.
— Однажды более недели наше судно не могло выйти в эфир, но участники экспедиции этому не придали особого значения. А по Калининграду, как и по всей России, развеялся слух: “Пропал “Курчатов”, да еще в Бермудском треугольнике!” Об этом говорили везде, родственники обрывали телефоны в отделе флота. Благо удалось вовремя, пока родные не заказали панихиду, выйти на связь через Кубу, — с улыбкой вспоминает ученый. — Этот случай, к слову, нашел свое место в песне Высоцкого: “Взволновал нас Рудик крайне, сообщением потряс, будто наш научный лайнер в треугольнике погряз. Сгинул, топливо истратив, весь распался на куски. Двух безумных наших братьев подобрали рыбаки”.
Одно место работы — Российская академия наук
Три месяца упорного труда на судне в открытом океане. Паренек старался и был вознагражден: Емельянов предложил помочь с дипломом, хвалил.
Чечко только со временем понял, какой уникальный шанс ему выпал: попасть на таком пароходе за границу, в места, где советские люди еще не бывали, мечтали сотни студентов, а повезло именно ему.
Как правило, в такие экспедиции отправлялись дети известных или влиятельных родителей, а тут на “Курчатове” оказался обычный крестьянин. У него часто спрашивали, каким образом там очутился, кто помог, и ответ “деревня Семурадцы”, конечно, не устраивал, ибо не верили, что за его успехом никто не стоит. Ведь родом он из глухого белорусского села, где даже электричество появилось только в 1965 году.
На пятом курсе руководитель предложил место лаборанта в отделе геологии Академии наук. Согласился. Потихонечку поднимался по карьерной лестнице, меняя локации, отправлялся из одной точки мира в другую.
И до сих пор в трудовой книжке Владимира Чечко всего одно место работы — Российская академия наук. Только теперь он — доктор геолого-минералогических наук, старший научный сотрудник лаборатории прибрежных систем Атлантического отделения Института океанологии РАН. Им опубликовано более 70 научных работ в российских и зарубежных изданиях, а также получено четыре патента на изобретения.
Только смелым покоряются моря
Владимиру Чечко удалось побывать во многих странах мира, познакомиться со всеми морями и океанами планеты. Его работа — мечта любого путешественника. А после рассказов о волшебной Амазонке и удивительном Красном море хочется самому отправиться туда и увидеть все то, что посчастливилось лицезреть нашему герою. В апреле 2011 года Владимир вместе с другими членами экспедиции даже попал на обложку журнала National Geographic Национального географического общества США.
Самые интересные точки на карте для ученого-исследователя — Бермудский треугольник и Амазонка. Тысяча километров вверх по реке до Манауса, столицы мафии в Южной Америке. Красочное Рио-де-Жанейро, пираньи, анаконды, неимоверной красоты природа — все это произвело на Чечко неизгладимое впечатление.
Так и Красное море, на дне которого происходит разлом, тоже изучено научным сотрудником. Самое красивое — Саргассово, со своей кристально чистой водой и видимостью в 65 метров вглубь. Балтийское — очень загрязненное. После войны там затапливали химическое оружие, которое сегодня стало разлагаться. Последние три года Владимир занимается именно этой проблемой.
Тысяча километров не преграда
Он не забывает Семурадцы. И никогда не хвалится бывшим односельчанам, когда встречаются, что видел и прочувствовал то, о чем другим даже трудно мечтать. И ведь дорога из Калининграда нелегкая, двое суток уходит на автомобильное путешествие сначала из России в Литву, а затем в Беларусь. Тысяча километров для того, чтобы почувствовать себя дома, — не преграда, как и пятичасовые очереди на границах.
Привозил на Житковщину и своих детей (их у Владимира трое от двух браков), но нынешнему поколению, что выросло в городе, не понять бездонной душевной деревенской тишины.
— Для многих моих знакомых сельская местность кажется дырой, а для меня — рай. Мой, личный.