Экскурсия
(Отрывок из повести “Рио-Рита — танго любви”)
…Дом-интернат для инвалидов Великой Отечественной войны, в небольшом пристанционном поселке Гомельской области был ничем не примечателен и особо не выделялся среди других его построек, разве что со всех сторон огорожен высоким, деревянным забором. За ним проглядывалось до десятка длинных деревянных одноэтажных и однотипных строений. Они были похожи на такие же дома-казармы, разбросанные по всему поселку, в которых находились квартиры для учителей, медперсонала поселковой больницы, рабочих ОРСа, железнодорожников, специалистов лесничества.
Через дорогу от интерната располагалась средняя школа. Она состояла из нескольких строений. Тоже деревянных. Основной корпус имел так называемую “голубятню” — второй этаж. Там размещался кабинет химии. Когда шел урок, то некоторые из учеников, которые садились ближе к окнам, могли наблюдать кое-что из жизни интерната. То, что можно было подсмотреть с окна “голубятни”, было зрелищем не для слабонервных. Поэтому на ряд у окон крайними садились мальчишки — они были смелее и выдержаннее девочек. Те ведь чуть что — сразу в слезы.
Картина за забором, и правда, была не каждому под силу. Особенно в те часы, когда из корпусов нянечки вывозили на примитивных колясках безногих мужчин и женщин, а за ними следом сами ковыляли на костылях и выкатывались на тележках другие его обитатели — подышать свежим воздухом. Без слез невозможно смотреть на все это, особенно на женщин-калек.
Вот в этот интернат, после торжественной линейки на школьном дворе, которая была посвящена первой годовщине со дня окончания войны, второклассников повели на экскурсию. Там была назначена встреча с одним из ее участников. Классная второклашек Ефросинья Никифоровна перед посещением дома инвалидов, как называли интернат местные жители, провела предварительную беседу со своими воспитанниками, попросив ребят вести себя сдержанно, не хихикать и не показывать пальцами на тех, кого они увидят за высоким забором. Рассказала детям о том, какая это была страшная война, сколько в ней погибло людей, скольких сделала калеками, в том числе их сверстников. Попросила поднять руки тех ребят, у кого кто-то из родственников не вернулся с нее. В ответ поднялся лес рук — всего класса. Второклассники знали, о чем идет речь. Знали и то, что у их классной муж не вернулся с войны и она одна растит троих детей-подростков. Так что когда на территорию интерната вступил класс, от него не было слышно ни одного звука.
Их встретил сам директор, бывший фронтовик, который и после войны ходил в полувоенной форме: на нем был военный френч со споротыми погонами, синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги. Директор коротко рассказал ребятам о том, какой ценой досталась советскому народу победа, и о своих подопечных. Посоветовал ближе познакомиться с одним из них — настоящим героем. Он же и подвел ребят с их классной учительницей к нему, предупредив, что человек почти слепой. После рассказа директора дети надеялись увидеть богатыря в орденах и медалях, а увидели совсем другое: человек-герой сидел на низкой четырехколесной тележке в укромном уголке под раскидистым кустом еще не распустившейся сирени. Он был в затемненных очках, без обеих ног выше колен, с горелой кожей лица и шеи. Дети во все глаза глядели-разглядывали безногого мужчину. Несмотря на обезображенное огнем лицо, было видно, что он совсем молодой.
После затянувшейся паузы инициативу в свои руки взяла учительница: она представилась сама и рассказала немного о своих воспитанниках, а потом осторожно начала спрашивать сидящего на каталке как его зовут, где он воевал и в каком бою получил такие тяжелые увечья.
По тому как помотал головой тот, кто сидел перед ними, “экскурсанты” и их учительница поняли, как тяжело калеке что-то говорить и вспоминать. Но, вот, видимо, собрав свою волю в кулак, он назвал свое имя — Иван, а затем короткими из двух-трех фраз словами рассказал, что он танкист, что оборонял Гомель и в бою был подбит. Все его товарищи погибли — сгорели, а он вот чудом уцелел. Его подобрали и отправили в госпиталь. Сначала на Украину, в город Бахмач, а затем в глубокий тыл, а после войны — сюда. Родом он из России, из соседней Смоленской области. Родные все погибли.
Дети и их учительница, выстроившись в кружок вокруг Ивана, стояли и молчали.
— Ребята, а у кого из вас есть дома патефон? — вдруг услышали они тихий и полный надежды голос Ивана.
— У меня, у нас дома, — ответил за всех Толик Кульницкий. Другие дети только переглянулись, ни у кого больше не было патефона. А у Толика мать учительница, а отец директор местного обозоколесного завода. У них точно должен был быть.
— А танго “Рио-Рита”? — снова прозвучал голос.
— Не знаю, что это за музыка такая. А как она звучит? Может и есть, — пожал плечами мальчишка.
Безногий без слов стал напевать мелодию и машинально пытаться шевелить в такт ей туловищем. Танцевали только его плечи и вертелась голова. Чуть-чуть шевелились и его короткие култышки ног под куском серого байкового одеяла. Толик внимательно прислушался и вдруг радостно закричал:
— Есть, есть такая! Под нее папа с мамой, когда у нас гости, всегда танцуют. А я не знал, что это за танец. У нас еще “Блоха” есть, — гордо заявил обладатель патефона под хохот одноклассников — какая такая еще блоха?
— Это было мое — наше, — поправился Иван, — любимое и… последнее танго, — вдруг услышали дети и их учительница печальный голос инвалида. Смешки детей по поводу неизвестной им “блохи” мгновенно оборвались.
Их классная учительница подступилась вплотную к сидящему на тележке мужчине и тихо попросила:
— Ваня, расскажите, пожалуйста, ребятам про ваше танго. Где это было? Где та, с кем вы его танцевали? Вы дали ей знать, что живы? — допытывалась учительница.
— Это было в Гомеле, на улице Крупской, в одном из дворов. Мы танцевали его последним и прощались перед боем. Для многих моих товарищей он оказался последним. А я вот выжил, только не знаю зачем. А девушку, с которой танцевал свое последнее танго, звали Ритой, а наше танго любви — Рио-Ритой. Оно и сейчас неотвязно звучит в моей голове. Не могу забыть. Мы полюбили друг друга. Надеялись, что война вотвот закончится. Никто не ждал, что она будет такой долгой, такой кровожадной…
Тяжело вздохнув, инвалид с безнадежной тоской в голосе произнес:
— Зачем я ей такой — обгорелый обрубок на колымаге?
— Что вы такое говорите? Да если бы мой муж оказался и без рук, и без ног, но только живой, для меня это было бы настоящим счастьем! — не сказала, а страстно прокричала в лицо инвалиду учительница. Расплакавшись, она направилась к выходу. За ней молча, гуськом, пошел ее класс.