18-летний шуцман с нарукав ной повязкой белого цвета
3 февраля 1969 года судебная коллегия по уголовным делам Гомельского областного суда вынесла приговор десяти изменникам Родины, трое из которых приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Все они были сотрудниками Словечанской полиции, уничтожившими в годы Великой Отечественной войны на оккупированной территории Гомельской области сотни белорусов – мирных жителей Ельского района.
Подробности уголовного дела об уничтожении белорусами-предателями
ДЯДЯ, БЫСТРЕЕ СТРЕЛЯЙ
«На сегодняшнем допросе я желаю рассказать все правильно… На предыдущих я скрыл некоторые обстоятельства. Раньше я показывал, что шел в оцеплении, в действительности – принимал личное участие в расстреле мирных граждан… На рассвете мы прибыли к окраине деревни Ново-Высокое и остановились. Здесь полицейские, немцы и латыши были распределены на три группы. Две группы направлялись в оцепление по сторонам деревни, а третья – непосредственно в деревню. Я был выделен в группу карателей для проведения расправы непосредственно в деревне. Каратели стали врываться в дома спящих людей и их расстреливать. Люди просыпались, метались в страхе, кричали и плакали, а некоторые пытались спастись бегством. Немецкий офицер, руководивший карательной операцией, идя по улице, расстреливал людей, попадавших ему на глаза… Он же приказал мне идти расстреливать людей в один из дворов, который располагался по левой стороне в 250–300 метрах от окраины деревни. Там я увидел 5–6 человек мирных граждан. Мы загнали этих людей в сарай и зашли туда сами. Люди стояли, прижавшись друг к другу, и мы стали в них стрелять… В числе расстрелянных были женщины, дети и один мужчина. Я полагаю, что это была одна семья. После расстрела этих людей кто-то из карателей поджег сарай с трупами, и мы отправились дальше. Это была жуткая расправа… Я увидел, как под навес, стоящий в конце деревни, повели шесть человек местных жителей: мужчину, мальчишку лет 11–12 и женщин. У одной из них на руках был ребенок. Немец подозвал меня к себе для участия в расстреле этих людей и поставил напротив мальчишки. Он приказал мне стрелять в мальчика. Я выстрелил, но промахнулся. Мальчик повернулся ко мне и плача сказал: «Дядя, быстрее стреляй». Я пожалел мальчика и стрелять не стал. Латыш в это время расстрелял мужчину, а затем выстрелил в мальчика и убил его… После уничтожения деревни каратели двинулись дальше. Таким же образом были уничтожены деревни Пример, Старо-Высокое и Николаевка».
Такие показания 21 августа 1968 года давал следователю УКГБ по Гомельской области один из сотрудников Словечанской полиции Николай Трофимов, участвовавший в жестоких карательных операциях против мирных граждан в Ельском районе. Его арестовали в мае 1968 года. Спустя два десятилетия после окончания Великой Отечественной войны, он стал добропорядочным гражданином, получившим фронтовое ранение. На лацкане пиджака красовалась медаль «20 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.». Жил в Москве, работал газосварщиком «Мосподземстроя», был женат и воспитывал четырех дочерей.
Во многом похожие биографии и у остальных белорусских карателей, которых удалось установить и привлечь к ответственности благодаря кропотливой работе гомельских чекистов.
ПЕРВАЯ СТРАНИЦА
Громкое расследование конца 1960-х началось с документа, обнаруженного старшим уполномоченным УКГБ при Совмине БССР по Гомельской области Петром Далбой в Центральном архиве в Москве в ходе поиска архивных документов по совершенно другому расследуемому им делу. Это был рапорт взводного вахмистра жандармерии Эриха Доберса от 21 июля 1942 года, в котором он докладывал: «Согласно приказанию Главного отдела города Коростень была выделена команда для проведения карательных мероприятий в районе северо-западнее Ельска. Команда, вооруженная двумя пулеметами, двумя автоматами и карабинами, выступила вечером 17 июля в направлении Ельска. В 3.00 мы прибыли на сборный пункт – жандармский пост Словечанской полиции. По прибытии руководителя карательной экспедиции – начальника отдела обер-лейтенанта Кольморгена мы направились в сторону деревни НовоВысокое. Ровно в 5.00 здесь начались карательные мероприятия. Деревня была окружена, и после того, как семьи шуцманов спасли свое имущество и были направлены на переселение в Ельск, мы зажгли село. Население было уничтожено.
Подобным образом поступили с деревней Старо-Высокое, Николаевка, Павловка, Верхи… 18 июля в 16.00 команда свое задание выполнила, и мы прибыли в Коростень без всяких происшествий. Карательная экспедиция состояла из 120 жандармов, латышской полиции и шуцманов…».
Сведения о расправе над мирными жителями ряда деревень Ельского района заинтересовали чекиста, как и то обстоятельство, что в уничтожении советских граждан принимали участие так называемые шуцманы – советские граждане, ставшие предателями и поступившие на службу в полицию.
В январе 1968 года на имя начальника УКГБ по Гомельской области полковника С. А. Митина поступило заявление от бывшего комиссара 37-й Ельской партизанской бригады И. П. Пастухова в отношении полицейских станции Словечно, которые были местными жителями и принимали активное участие в карательных операциях в Ельском районе. По его сведениям,
отдельным из них удалось избежать заслуженного наказания: «Будучи на родине, от односельчан слышал, что полицейский Григорий Воробей по кличке Чума жив и здоров, приезжал на станцию Словечно к сестре, до сих пор не наказан… Прошу дать указание найти Воробья и его сообщников и привлечь к уголовной ответственности».
В состав следственной группы вошли следователи УКГБ по Гомельской области майор Степаненко, капитан Чащин, капитан Асташенок, старший лейтенант Руденко. Учитывая сложность и большой объем работы, к участию в следствии были привлечены следователь УКГБ по Брестской области капитан Кротов и следователь УКГБ по Витебской области капитан Тимохин.
17 ТОМОВ УГОЛОВНОГО ДЕЛА
К осени 1968 года стали известны фамилии десяти карателей, принимавших непосредственное участие в расправе над мирными жителями: Трофимов, Колбасин, Петрович, Некрашевич, Шевко, Коваленко, Воробей, Чиж, Антропов и Малиновский. Разыскивали преступников в Татарстане, Башкирии, Эстонии, Украине, Москве и Калининграде, Гродненской области.
17 томов уголовного дела содержат многочисленные документальные свидетельства жестокости: протоколы допросов, очных ставок, свидетельских показаний, схемы проведения карательных операций, списки уничтоженных мирных жителей, извлеченные из земли вещественные доказательства – личные вещи убитых. Было установлено, разыскано и опрошено около 70 свидетелей, среди которых не только чудом уцелевшие во время расправ мирные граждане, но и сослуживцы карателей, полицейские латышского батальона. Также изучены трофейные документы, копии которых получили из советских и немецких архивов.
Письмо гебитскомиссара Житомира ко всем гебитскомиссарам: «Необходимо предупредить население, что за выстрел в немца будет убито 10 местных жителей, за ранение гражданина Германии или за убийство будет убито 100 мужчин и женщин местного населения». Приказ начальника жандармерии генерального
комиссариата Житомира в отношении борьбы с бандитами: «Деревни, которые оказывают помощь партизанам, нужно сжечь, в виде превентивных мероприятий. Иметь в виду, что уничтожение деревень связано с материальными ценностями. Об оставшемся после уничтожения деревень населении нужно позаботиться. Помнить, что каждый житель, имущество которого уничтожено, станет новым членом банды, станет опасным человеком».
Из показаний латыша АрвидЭрнесто Фрейманиса: «В начале 1942 года, примерно в феврале – марте, я добровольно поступил на службу в 25-й Абавский полицейский батальон, сформированный из числа добровольцев в городе Лиепая. В первых числах июля батальон был погружен в эшелон и отправлен на Украину в город Овруч Житомирской области для борьбы с партизанским движением. Примерно через две недели после прибытия в Овруч в расположение казарм приехал какой-то немецкий офицер, наш батальон построили во дворе. Затем он через переводчика объяснил нам, что население некоторых деревень поддерживает партизан. За такую поддержку «бандитов» население этих деревень должно быть строго наказано. Каким образом должны были наказать жителей деревень, он не говорил. Командир батальона объявил, что на карательную операцию поедут только добровольцы и спросил, кто желает. Весь батальон поднял руки. Всего было отобрано человек 50–60, в том числе и я… Сначала жителей выводили из домов, затем расстреливали их в сараях, дома и надворные постройки поджигали. По мере продвижения карателей по деревне жители стали выбегать из домов и пытались спастись бегством, однако их расстреливали. Местные полицейские, находившиеся в деревне, расстреливали людей и поджигали их дома. Я лично удивлялся тому, как местные полицейские с особой жестокостью расправлялись со своими же людьми. Мне очень запомнился момент, когда из дома в одном нательном белье вышли пожилая женщина и мужчина и, прося пощады, обратились к подбежавшим к ним двум или трем полицейским. Один из них, очень молодой
парень, ногой оттолкнул от себя мужчину, а затем из винтовки почти в упор выстрелил в него, а потом в женщину».
Пережившие подобный ужас люди, допрашиваемые в качестве свидетелей, как правило, показывали лишь факт участия полицейских в карательных операциях, но не могли вспомнить их лиц и назвать имен.
Из протокола допроса свидетеля Максима Дыбчука, жителя деревни Старо-Высокое (1942 год): «Встав, как обычно, около пяти утра, я вышел на улицу и увидел, что горит деревня Ново-Высокое, а также услышал выстрелы, раздававшиеся из этой деревни… В нашей деревне поднялась паника, многие жители намерены были убегать в лес, другие же советовали остаться, так как ничего страшного не будет. Если и приедут немцы в нашу деревню, то только сожгут дома, а жителей трогать не будут. Многие поддались этим советам и остались в деревне. Затем я увидел, что загорелась деревня Пример и оттуда также слышна стрельба. Видя надвигающуюся опасность, я своих сыновей отправил в лес. Примерно часов в девять я залез на крышу своего дома и увидел, что из деревни Пример в нашу деревню едут три или четыре грузовые автомашины. Я взял своего старшего сына и с ним убежал из деревни. Отбежав от деревни метров 15, мы спрятались во ржи. Минут через 10–15 сын, поднявшись, осмотрелся и сказал, что прямо на нас метрах в 80–100 цепью идут каратели. Бежать уже не было никакой возможности. К нам подошел один каратель, спросил у меня, почему нахожусь в поле и не являюсь ли партизаном. Я ответил, что не партизан. Когда он узнал, что я житель деревни Старо-Высокое, сказал: «Иди до хаты». Вместе с сыном я вдоль цепи пошел в деревню. Когда уже подошли к деревне, раздались выстрелы, произведенные нам в спину. Одна пуля попала мне в правый бок, а сыну в спину. Разрывная пуля разорвала ему живот. После этого каратели ушли в сторону деревни Николаевка... После того, как сын Иван умер, я пошел в ту сторону, куда ранее отправил других своих сыновей Мишу, Адама и Александра, однако, обессилев, упал и пролежал в поле до вечера. Вечером я нашел трупы своих трех сыновей. Они лежали убитые в разных местах по полю, примерно в 500 метрах от деревни… Как мне известно из разговоров односельчан, в уничтожении деревни Старо-Высокое и других деревень участвовала Словечанская полиция».
ХОТЕЛИ ОБЕЛИТЬ СЕБЯ
Больше всего свидетельствовали против участников карательных операций сами же предатели, стремясь выгородить каждый себя и подтвердить вину другого. Важный факт: восьмерым из десяти задержанных участников кровавых расправ на тот момент едва исполнилось 18–19 лет.
Из показаний Николая Трофимова: «Возле крайнего дома с левой стороны мы увидели большую группу местных жителей, в количестве примерно человек 50, возможно, больше. Они встречали нас хлебом-солью. На улице возле этого дома стояло несколько столов с продуктами. Около столов стоял какой-то старик, и к нему подошли немцы с переводчиком. Немецкий жандарм, руководивший карательной операцией, о чем-то говорил с переводчиком, а затем переводчик разговор перевел собравшимся жителям. После чего они заволновались, женщины и дети стали кричать и плакать, некоторые пытались бежать. В это время по толпе мирных жителей открыли огонь… В этом преступлении участвовали помимо меня полицейские Антоненко, Николай Потапенко, Адам Коваленко, Урицкий, Адам Глеза, Иосиф Глеза, Николай Цалко, Владимир Чиж, Воробьев, Орлов, Кректун, Можаровский, Воробей, Колбасин, Тихий, Иван Гуцко, Иван Некрашевич, Антропов и другие».
КТО ТЫ, КАРАТЕЛЬ?
В ходе расследования уголовного дела было установлено, что Николай Трофимов, Николай Колбасин, Николай Петрович, Иван Некрашевич, Николай Шевко, Адам Коваленко, Григорий Воробей, Александр Антропов и Федор Малиновский – уроженцы Ельского района. Оставшись проживать на оккупированной территории Беларуси, они (а также еще один фигурант Чиж) поступили на службу к фашистам в полицию, организованную на станции Словечно для карательной деятельности против советских граждан. И все служили полицейскими: Иван Некрашевич – с декабря 1941-го до конца лета 1943 года, Николай Шевко – с начала 1942-го до сентября 1943-го, Александр Антропов и Федор Малиновский – с марта 1942-го до сентября 1943-го, Николай Трофимов, Николай Колбасин, Николай Петрович, Григорий Воробей и Адам Коваленко – с мая 1942-го до сентября 1943 года.
Полицейские Словечанской полиции были вооружены винтовками, снабжены обмундированием, носили нарукавные повязки белого цвета с надписью «шуцман», что значило – полицейский, получали заработную плату и бесплатное питание в столовой. Они обучались военному делу, несли охрану жандармского и полицейского гарнизонов, выезжали на карательные операции против партизан, вместе с немецко-фашистскими захватчиками участвовали в сожжении населенных пунктов и массовом убийстве детей, женщин и стариков. Точные цифры погибших мирных жителей от рук полицейских так и не установлены.
В ходе только одной из карательных операций 18–19 июля 1942 года было уничтожено около тысячи мирных граждан. Поводом для нее послужил разгром партизанами несколькими днями ранее жандармского поста в деревне Ремезы, во время которого было убито трое жандармов и пятеро тяжело ранены. Расправа над жителями близлежащих деревень стала местью. Участвуя в этом злодеянии, служащие Словечанской полиции совместно с полицейскими латышского батальона расстреляли мирных жителей деревень Ново-Высокое, Пример, Старо-Высокое, Николаевка, Верхи и Павловка, а деревни полностью сожгли.
СБЕЖАЛИ,
НО ПРИГОВОРА НЕ ИЗБЕЖАЛИ
В конце сентября 1943 года, узнав о наступлении советских войск, каратели Трофимов и Коваленко ушли в партизанский отряд, затем были мобилизованы в Красную армию. В 1944 году Коваленко даже был награжден медалью «За отвагу». Остальные же предатели еще какое-то время служили в разных частях немецкой армии, а затем бежали на Запад, где и были захвачены советскими войсками.
При прохождении государственной проверки бывшие каратели скрыли совершенные ими преступления за время службы у врага, причем Шевко до ареста скрывался под вымышленной фамилией Дуганов. Воробей в 1946 году был осужден особым совещанием при МВД СССР, а Малиновский в 1949 году Военным трибуналом войск МВД Гомельской области к различным срокам лишения свободы. Однако в связи с тем, что факты карательной деятельности и личного участия в расстрелах советских граждан им в вину тогда не вменяли, решения судебных органов по их уголовным делам в 1968 году были отменены по вновь открывшимся обстоятельствам.
3 февраля 1969 года судебная коллегия по уголовным делам Гомельского областного суда вынесла приговор, по которому признала всех десятерых виновными в измене Родине. Петрович, Некрашевич и Чиж были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу, остальным назначено от семи до пятнадцати лет лишения свободы.
Обвиняемые, хотя и признали свою вину и заявляли о полном раскаянии, с приговором не согласились, посчитав его чрезмерно суровым. Некрашевич в своей кассационной жалобе писал: «В 1941 году мне сказали, что если я не пойду служить в полицию, то буду направлен в лагерь для военнопленных, где расстреляют меня и всю семью. Я струсил и согласился служить в полиции. В тот момент не представлял себе, что придется быть исполнителем самых гнусных преступлений оккупантов – участвовать в расстрелах советских граждан…».
Все кассационные жалобы, а также прошения о помиловании троих приговоренных к высшей мере наказания были отклонены.
«После того, как сын Иван умер, я пошел в ту сторону, куда ранее отправил других сыновей Мишу, Адама и Александра... Вечером нашел трупы своих трех сыновей. Они лежали убитые в разных местах по полю, примерно в 500 метрах от деревни…»