«ДЕВОЧКУ ЖАЛКО ЧУТЬ-ЧУТЬ. СЕБЯ БОЛЬШЕ ЖАЛКО»

Няня-убийца рассказала что толкнуло ее на страшное преступление

УБИЙЦА 4-ЛЕТНЕЙ ДЕВОЧКИ ГУЛЬЧЕХРА БОБОКУЛОВА, ЧЬЕ СТРАШНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПОТРЯСЛО ВСЮ СТРАНУ, ПОМЕЩЕНА В ПСИХИАТРИЧЕСКУЮ БОЛЬНИЦУ СЛЕДСТВЕННОГО ИЗОЛЯТОРА «БУТЫРКА».

Женщина проходит курс интенсивной терапии, но даже под воздействием сильных препаратов жалеет... себя, а не погибшего в муках ребенка (напомним, садистка обезглавила девочку, а потом подожгла квартиру и с детской головой в руках отправилась к метро пугать прохожих). Бобокулова просится в обычное СИЗО, недовольна тем, что ей колют болезненные препараты и периодически связывают. Свое преступление она объясняет голосами и сильнейшей ненавистью. Наш обозреватель посетила «няню из кошмара» (как ее называют теперь многие) в качестве правозащитника.

Длинный больничный коридор увешан картинами с пейзажами. На этом этаже «кошкиного дома» (так называют психбольницу «Бутырки» заключенные) находятся самые тяжелые пациенты. Гульчехра Бобокулова очень опасна и для других, и для себя. Няню поместили в палату-камеру прямо возле поста инспекторов режима и кабинета врача. В случае ЧП они смогут добежать сюда за секунды.

В двери камеры №446 с табличкой «особый контроль» установлено бронированное стекло (кстати, это редкость даже для такого учреждения). Сама камера небольшая, с обшарпанными стенами, без телевизора, холодильника и прочих излишеств. Почти все место занимают две кровати. Вместе с Бобокуловой сидит еще одна женщина. Подобрать сокамерницу с учетом тяжести преступления было весьма сложно. Даже пациенты «Бутырки» (а их больше двух сотен, и многие серьезно больны) знают о происшедшем и считают то, что совершила няня, чудовищным. В итоге соседку нашли с таким заболеванием, которое не позволяет ей оценивать ситуацию и которая совершенно неконфликтна. Но не грозит ли ей самой опасность? Конвоиры, которые доставляли Бобокулову, сказали, что в ИВС она напала на одну из задержанных женщин, с которой сидела в помещении.

— Гульчехра Бобокулова сейчас не может причинить вред, — говорят врачи лечебницы «Бутырки». — Она получает серьезную терапию. Кстати, она согласилась на нее добровольно, к нашему удивлению. Мы объяснили, что ей нужно лечиться, она сказала: «Буду делать все, что скажете» — и поставила свою подпись. Вот документ. Мы наблюдаем за ней 24 часа в сутки. Когда видим, что она может причинить себе вред, то используем мягкие вязки. К нам она попала по направлению врача скорой психиатрической помощи, которого вызвали в ИВС и которому она рассказывала про какие-то голоса в голове. Он констатировал острое психическое расстройство, требующее немедленной изоляции и терапии.

Няня лежит на кровати, натянув на голову выцветшее серое одеяло. На наше предложение поговорить соглашается. Поднимается, садится, понимает, кто мы, и начинает жаловаться на плохом русском:

— Мне больно тут делают. Уколы — больно. Не хочу.

— Но вы же сами согласились лечить

ся.

— Я плохо хожу от лекарств. Падаю, когда в туалет поднимаюсь. Спина болит, голова болит. Все болит. Ложку в руках плохо держу. Не слушаются руки, не слушаются ноги. Волосы у меня грязные, спутанные, а я их даже помыть не могу. Посмотрите. (Показывает на голову.) Я на старуху становлюсь похожа.

— Это побочное действие интенсивной терапии. Но она ведь дает эффект. Вы перестали слышать голоса?

— Перестала. Не слышу больше.

— Вот видите.

— Не хочу, чтобы меня связывали. Я не больная.

— Вы же сами говорите, что слышали голоса.

— Я давно слышала. Я на учете стояла дома, в Узбекистане. Но меня не лечили, сказали, что не их я пациентка. Не подхожу им. Это не опасно — иногда слышать голоса.

— А потом стали слышать в Москве?

— У меня дома нету, ничего нету. Мне… (Проводит пальцем по шее, будто отрезает голову.) У меня вот тут в душе ненависть. (Бьет в грудь.) Она поднялась, ненависть, всю меня заполнила. По Интернету видела, как отрезают головы. Ненависть эта. И голос в голове был: «Сделай так с девочкой».

— Вы сожалеете о содеянном?

— Мне девочку чуть-чуть жалко. Мне себя жалко. Дома нету, ничего нету.

— Но ведь вы живая, а маленькой девочки нет больше на этом свете, — не выдерживает мой напарник.

— Девочка хорошая была. Но у меня дома нету. Ненависть. Видела, как отрезают, и сделала. Голоса… Девочку убила, да. Но не надо меня лечить. Отпустите меня в обычное СИЗО.

— Как вы себе представляете свое будущее?

— Тюрьма. Мне (снова показывает жестом отрезание головы) нет будущего. Все равно. Дома нет.

— Вы все время говорите про дом, но ведь у вас трое детей. Неужели их не жалко?

— Они сами определятся, женятся, семьи заведут. А у меня ничего нет. Буду старухой? Не хочу.

По словам врачей, Бобокулова не предпринимала попыток к самоубийству, но такая угроза есть. Люди с подобными психическими недугами чаще всего просто подбирают такой удобный момент, чтобы их уже нельзя было спасти. В ее случае это, правда, почти невозможно — в камере нет ничего, из чего можно было бы сделать даже подобие веревки, никаких острых и колющих предметов. В ИВС она в какой-то момент отказывалась от пищи, говорила: «Не хочу есть, хочу умереть», но в «Бутырке» ест все, что приносят.

— При любом раскладе (даже если в НИИ Сербского ее признают вменяемой), — говорит доктор, — мы установим собственный диагноз именно для терапии, а не для суда, и будем ее лечить. Никто ее отсюда в обычный изолятор не выпустит. Потому что для нас ее опасность очевидна, и это наш врачебный долг — держать ее под полным контролем.