ПОВЕЛИТЕЛЬ ТАНЦА ЖДЕТ СВОЙ ДВОРЕЦ
Крупнейшему хореографу современности Борису ЭЙФМАНУ — 70 лет
НЕВОЗМОЖНО ПОВЕРИТЬ — ЖИВОМУ КЛАССИКУ СОВРЕМЕННОСТИ БОРИСУ
ЭЙФМАНУ ИСПОЛНИЛОСЬ 70! Но он так же молод и полон энергии, как и 40 лет назад, когда только создавал свой, сегодня известный во всем мире, театр! Глядя на судьбу этого хореографа, лишний раз убеждаешься в справедливости того тезиса, что хореографами не становятся, ими рождаются. Точно так на вопрос 15-летнего подростка, как стать хореографом, и ответил Леонид Якобсон, великий хореограф, ставший впоследствии его учителем… Почти 40 лет Борис Эйфман руководит собственным театром и создал за это время авторский репертуар. Для нашей страны, да и для всего мира, явление небывалое. В канун своего 70-летнего юбилея маэстро не хочет вспоминать о прошлом — своем детстве, о том, с чего все начиналось… Строительство Дворца танца и Детского театра танца, создание уникального балетного репертуара, который он считает основной своей заслугой, занимают все его мысли сегодня…
— Есть российский балетный репертуар XIX века — спектакли Петипа. Есть отечественный репертуар XX века, это в основном Григорович. И есть новый хореографический репертуар современной России, который создает и представляет наш театр. С этим связаны три эпохи русского балета. Поймите меня правильно, я не страдаю манией величия. Я спокойно отношусь к своей персоне. Очень многое пересматриваю, переделываю… Просто это историческая данность. Мне повезло, что у меня есть свой театр, что меня в советские времена не выдавили из страны. Если бы я не основал свою труппу 40 лет назад, то кто бы сегодня представлял в мире современный отечественный балет?
— А как же Якобсон, Голейзовский?
— Были не только Якобсон и Голейзовский. Были и многие другие советские хореографы... Но разве есть театр Голейзовского, Бельского, Виноградова? Нет. Я говорю не о том, кто был до меня, а о театрах с сохранившимся авторским репертуаром. На сцене идут балеты Петипа, Григоровича. И существует наш театр, в репертуаре которого на сегодняшний день 12 полномасштабных спектаклей — те постановки, которые сохранились. Все остальное — история балета. И это не потому, что я такой великий, а Якобсон, Бельский, Голейзовский — нет. Наоборот, они мои наставники. Но наши творческие судьбы сложились по-разному. На протяжении десятилетий я сочиняю балеты в своем театре — так же, как Баланчин сочинял для своей компании, Григорович — в Большом, а Петипа — в Мариинском.
— Вы всю жизнь скитались по арендуемым сценам. И сейчас ничего не изменилось в этом отношении — своего здания у вас как не было, так и нет… Вы до сих пор без дома… Хотя вам было обещано на самом высоком уровне, что в 16-м году театр будет построен. Вот мы живем в 16-м году — никакого театра нет… Вообще видится конец всей этой истории?
— У каждого своя судьба, и она расписана до мелочей. Видимо, ангелы-хранители меня берегут. Потому что если бы я получил театр, то погрузился бы в бездну административных проблем — в создание огромного штата работников, репертуарной политики, в построение организационной структуры… Ведь театр — это не только здание. Запустить такой сложный механизм (тем более учитывая серьезность моих замыслов) — значит на несколько лет отойти от постановочной работы. Но Всевышнему угодно, чтобы я пока продолжал творить. Наверное, прежде чем войти в стены Дворца танца, я еще должен сочинить ряд балетов. Конечно, я, с одной стороны, страдаю от того, что у нашей труппы нет своего дома. А с другой, понимаю: такова моя участь — бесконечно сочинять. Посмотрите, мои коллеги — Килиан, Эк, многие другие — закончили творить. Им уже не хочется этим заниматься. А мне, наоборот, по-прежнему нравится процесс создания хореографии.
— Возвращаясь к Дворцу танца… все-таки какие-то работы осенью начнутся?
— Сейчас идет инженерная экспертиза. То есть тот этап, который необходимо завершить, чтобы рабочие вышли на площадку. — И как долго будет проходить эта экспертиза?
— Трудно сказать, но этот механизм запущен с ускорением. Поставлены конкретные сроки и выделены деньги на то, чтобы Дворец танца действительно появился. Ведь в центре Петербурга уже около 20 лет находится яма, окруженная забором. Конечно, это всех волнует: и горожан, и власти. Я очень надеюсь, что к 2018–2019 году новый балетный центр будет возведен. По проекту к нему должен примыкать парк. Мне хотелось бы, чтобы он был связан с миром балета. Это могут быть именные аллеи, памятники артистам и хореографам. Я вижу данное пространство как особый микрорайон, связанный с танцевальным искусством. — Борис Яковлевич, а соседство с судебным кварталом вас не смущает?
— Вначале, думаю, оно смущало всех. Но сейчас я понял: чем насыщенней окажется жизнь Дворца танца, тем меньше работы будет у судей. Такое соседство как раз очень символично, потому что культуру и государство нельзя разделять. Они должны быть переплетены особыми, сложными связями. Сегодня, когда наш театр гастролирует по всему миру и пользуется истинным успехом, мы видим, насколько колоссальное значение имеет культура. Мы приезжаем в страны, настроенные откровенно негативно по отношению к России, но на наших спектаклях полные залы, а в конце публика встает и неистово аплодирует. Это и есть проявление интегрирующей силы искусства. Я убежден, что те зарубежные зрители, которые хотя
бы раз попали на наши вступления и впитали полученные эмоции, будут воспринимать Россию уже не как ось зла, а как ось красоты, любви и духовности.
— Вы говорите сейчас о власти и государстве. Раньше вы были такой балетный диссидент, а сейчас к вам на спектакли приезжают высшие чиновники государства, аплодируют, и как вам, бывшему диссиденту, в объятиях власти?
— Когда я был диссидентом, много времени уходило на борьбу с ветряными мельницами, на отстаивание своих спектаклей на бесконечных худсоветах. На все это тратилось огромное количество нервов, сил. После каждого показа спектакля специальной комиссии я пил валидол и кричал: «Рукописи не горят!» Это была ожесточенная борьба за право быть независимым художником. Самое страшное, что меня постоянно заставляли чувствовать себя изгоем в своей стране, человеком второго сорта. Сегодня я абсолютно свободен. У меня есть моральная и финансовая поддержка государства. Однако я не злоупотребляю добрым отношением власти к себе, не бегаю по кабинетам. Я получил самое ценное — возможность полностью сосредоточиться на искусстве, чтобы, работая на пределе сил, реализовать данный мне Богом творческий потенциал.
— Борис Яковлевич, как вы ответите на те упреки, которые приходилось мне слышать, что из-за того слияния с властью, о котором мы сейчас говорим, мы можем наблюдать в вашем творчестве такие метаморфозы, которые вольно или невольно произошли, например, в вашем последнем, по сути совершенно новом балете «Чайковский. PRO et CONTRA». Потому что они полностью вписывают-
ся в русло хорошо известных заявлений министра культуры, которые касаются великого русского композитора…
— Ни один мой спектакль не был создан в русле каких-либо общественнополитических тенденций. Если я сегодня стараюсь меньше копаться в личной жизни и пристрастиях Чайковского и лучше понять его как художника, то лишь потому, что мне самому это интереснее. Тема инаковости композитора в балете все равно остается, но акцентировка теперь действительно другая. Такие метаморфозы происходят в результате изменения моего собственного мироощущения и никак не по причине внешнего давления. Никогда в жизни я не находился под чьим-то влиянием (разве что под влиянием художников, которых я принимал и уважал). Первый спектакль о композиторе я ставил в 1993 году — в эпоху почти ничем не ограниченной свободы, можно сказать — вседозволенности. Я был тогда молодым человеком, оказавшимся в новом для себя мире. Теперь я умудренный жизнью и опытом, и мое отношение к любимому композитору и собственному искусству стало иным.
— А почему такая страсть к переделыванию, потому что это не первый балет, который вы переделываете?
— Я не могу смотреть свои старые балеты, так как вижу их несовершенство. Театр должен непрестанно обновляться. Поверьте: если бы нам сейчас показали в первозданном виде спектакли Петипа, то многое из этого, пожалуй, выглядело бы странным. Я хочу войти во Дворец танца с обновленным репертуаром. С постановками, которые бы отвечали технологиям современной эпохи и сегодняшним творческим возможностям нашего театра. Я перфекционист и, пока есть силы, буду стремиться к тому, чтобы представлять свое искусство на самом высоком профессиональном и художественном уровне.