ЭЛВИС С «СЕКРЕТОМ»
Максим ЛЕОНИДОВ: «Настоящий патриотизм у нас подменяют каким-то квасным, дворовым, бандитским чувством»
Честно скажу, после разговора с ним хотелось выкрикнуть радостно и громко, чтобы все слышали: «Вот такой парень! Вот такой парень!». Ну да, как в «Москва слезам не верит». Но он не из Москвы, однако, из Питера, Максим Питерский. Он вспомнит, как все начиналось в городе Ленинграде. Поразмышляет, что такое рок-н-ролл да и русский рок вообще. Расскажет, что думает о своем друге Макаревиче. И, конечно, о Высоцком, спасибо, что живой. Только что отметивший свое 55летие г-н Леонидов расскажет все свои «секреты». Откровенно и без прикрас.
— Я помню программу «Утренняя почта» с Юрием Николаевым году в 85-м, когда вас впервые показали на ЦТ. Тогда появлялось много групп, играющих под «Битлз». И вы были таким советским «Битлз». Но как можно было не быть похожим, найти свое лицо в этой советской контрсистеме координат?
— Знаете, мы, честно говоря, об этом не думали. То, что мы не похожи на ВИА, которые были в советских концертных организациях, было понятно. Что касается «Битлз»… Так повезло нам, что наше внутреннее мироощущение, наше мировоззрение, наши индивидуальности как-то попали, вот эта рука залезла точно в эту перчатку. Это случилось незапланированно. Нам хотелось играть эту музыку, а откуда ноги растут — и так всем было понятно. Но вы правы: как «битлы» хотели быть многие, а получилось только у «Секрета».
— Но вы, что называется, на виду, хотя разные бывали периоды жизни, о которых мы еще поговорим. Фоменко за это время успел побыть и очень популярным телеведущим, и автогонщиком, и вообще лечь на дно. А Заблудовский и Мурашов вообще выпали куда-то. Помню, как-то я встретил Заблудовского в метро. Может, вы о них расскажете? Чем они занимаются в данный момент? — Андрей Заблудовский вообще живет в Париже в последнее время. Получил вид на жительство во Франции, и они вместе с супругой занимаются, как я понимаю, неким русскоязычным журналом. Ну и кроме этого время от времени он играет в диско-клубах. Леша Мурашов живет в Петербурге, недавно записал несколько новых песен. Он не стремится быть на вершине холма, насколько я понимаю, и имеет на это полное право.
«Меня расстраивает абсолютное равнодушие нашего населения»
— Когда вы начинали, то действительно были абсолютной альтернативой ВИА, которые тогда всем уже надоели. И что мы видим сейчас? Все эти ВИА в полном порядке, сели на волну ностальгии, которая в нашем советском народе безгранична, и у них всё тип-топ. А русский рок — это уже бабушка надвое сказала. Он не востребован так, как тогда. Ну да, изменилось время.
— Потому что люди надеялись на какието демократические свободы и перемены, а флагманом такого движения всегда является некая необузданность, диковатая музыка, какую рок из себя в общем и представляет. А когда никаких надежд нет и большинство устраивает то положение вещей, в котором они находятся, на смену бунтарской музыке приходит обывательская. А обывательская — это и есть то, что мы имеем на первом, втором, третьем и последующих каналах.
— Согласен. А насколько вы созвучны, адекватны этому времени, в котором нет надежды? Вы как-то уже подстроились под него? Каковы ваши душевные ощущения сейчас?
— Мне некомфортно, безусловно. У меня есть дети, и мне хотелось бы, чтобы они всетаки жили в более свободном, открытом обществе, чем то, которое мы имеем. Меня расстраивает абсолютное равнодушие и попустительство большинства нашего населения. Абсолютное шапкозакидательство, абсолютная подмена настоящего патриотизма каким-то квасным, дворовым, бандитским чувством. Меня это очень расстраивает. Так что никакого подъема я не чувствую в связи с тем, что происходит.
— А вот эта идеология коммерциализации, появившаяся 30 лет тому назад, как она коснулась лично вас? Ведь надо зарабатывать, кормить семью, это нормально. Но для рок-н-ролла это компромисс.
— Вы знаете, я ни на какие компромиссы никогда не шел. Я всю жизнь занимался и занимаюсь исключительно тем, что я люблю, и не занимаюсь никогда тем, чего не люблю. Поэтому в этом смысле я спокоен и чувствую себя в своей тарелке. Я люблю писать песни, я их пишу. И если у меня не пишутся песни в какой-то момент, я занимаюсь другими делами: театром или кино. Вот за последние шесть лет я не запускался с новым альбомом, но за это время написал пять мюзиклов, из которых четыре идут в Петербурге и в Москве, в театрах. Так что вот этим мне заниматься интересно.
— Но вот возьмем вашего друга Макаревича. В 90-е, да и в «нулевые», его все устраивало. Он-то бился за свободу самовыражения, свободу выезда из страны, это для него и случилось. Хотя вокруг уже было много мерзости и несправедливости. И вот он, как мудрый человек, не выступал против, не митинговал и чуть ли уже не был замечен на раскрутке у «Единой России». Но тут случилась Украина, Андрей Вадимович обернулся через себя и стал прежним Макаревичем, за что ему опять респект и уважуха. Как вы относитесь к тому, что случилось с Макаревичем?
— Я совсем не удивлен поступками Андрея. Андрей — фигура и врать не приучен ни себе, ни другим. Он что чувствует, то и говорит. Он абсолютно состоявшийся взрослый мужчина, состоявшийся художник и может провозглашать свои какие-то размышления по этому поводу вслух, совершать те поступки, которые считает нужными. Это очень хорошее мужское качество, и я его приветствую.
«Фома падал в оркестровую яму как-то очень эксцентрично»
— На меня лично и на очень многих людей группа «Секрет», несмотря на свое недолгое существование, произвела очень сильное впечатление. Такое не забывается. Вспомните, как это все начиналось, как вас пустили на эту официальную эстраду.
— Нас трудно было не пустить, потому что особо придраться-то было не к чему. Мы же не призывали народ свергать советскую власть, разрушать Советский Союз. Мало того, мы даже не выходили на сцену накрашенными, в цепях и с татуировками, не олицетворяли собой какую-то дикую, необузданную музыку. Наоборот, мы были очень прилично одеты, коротко пострижены, но при этом играли довольно забойный рок-нролл. На таком контрасте как раз и возникал еще тот завод, который не оставлял людей равнодушными. Хотя, конечно, при выпуске нашего первого альбома нас буквально спас Давид Тухманов. Несмотря на то что инициатива выхода альбома шла от государственной фирмы «Мелодия», худсовет «Мелодии» нашу пластинку раскритиковал, попросил и там убрать слова, и здесь переделать. Но в итоге встал Тухманов и сказал: «А мне нравится, ребята талантливые». Ну и против Тухманова, который написал «День Победы», никто попереть не мог. Смешные были случаи на сдаче нашей программы первой концертной организации под названием «Ленконцерт», в худсовете которой находились композиторы Морозов, певец Эдуард Хиль, который очень много сделал для советской песни. Тем не менее на совете, когда мы показывались, замечания от этих людей были смешными.Нам посоветовал в конце что-нибудь спеть про балалайку, сесть на завалинку и исполнить какую-нибудь русскую песню. Так вот мы проходили худсовет в «Ленконцерте» — не как поп-группа и не как рок-группа, потому что квот на такие коллективы не было. У нас тогда было две рок-группы: в Москве «Машина времени», в Ленинграде группа «Земляне», на этом всё заканчивалось, остальные были все самодеятельные. И тогда наш директор Сережа Александров придумал, что мы должны проходить тарификацию как музыкальные эксцентрики. Мы внутри программы вынуждены были чуть ли не жонглировать, Фома падал в оркестровую яму как-то очень эксцентрично и музыкально, мы что-то танцевали. Короче говоря, таким вот образом мы стали профессиональной группой. — В 89-м вы распались. Напомните, пожалуйста, причины этого распада.
— У нас появились свои личные всякие конфликты, но они были следствием, но не причиной. А причиной, на мой взгляд, было то, что мы в отличие от «Битлз» не могли найти другого качества. Вот нам нравилась музыка ранних 60-х, и мы в эту игру играли. Нам нравились эти образы таких бесшабашных молодых бычков в галстучках, и мы такими и были. Но мы-то стали взрослеть, нам уже к тридцати стало подходить. И в отличие от гениальных битлов, которые, собственно говоря, всё это придумали, всю поп-музыку, мы нового качества найти не могли. Нас тянуло в разные стороны, мы стали раздражаться друг на друга, и поэтому вся эта петрушка перестала доставлять удовольствие. А если не по любви, так вообще никак не надо, я так считаю.
«Безрукова хотелось назвать Владимиром Семеновичем»
— Сейчас творчески вы считаете себя востребованным человеком? Может, не на таком драйве, как в «Секрете», но…
— Мы были молодыми, а молодым свойственно покорять мир и заниматься только этим. В «Секрете» у меня не было детей, слава тебе господи. Если бы они у меня были, они бы папу не видели. А сейчас я время с ними провожу. Для меня важно, что я их забираю из школы, а не няня какая-нибудь и не водитель. Что я могу с сыном сделать вечером уроки, а потом позаниматься с ним фортепьяно сам. Для меня это много значит. Я думаю, что и для него… Он пока этого не понимает, ему нормально, что папа большую часть времени рядом. Но я-то знаю, что это ненормально: мой папа большую часть времени рядом не находился. Он работал в театре как проклятый, ему было не до меня. Хотя, конечно, он меня очень любил и старался посвящать мне время. Но представляете, как это возможно, когда ты служишь в государственном учреждении и у тебя полтора месяца летом гастроли где-то в Челябинске. Так что я стараюсь, чтобы у меня не было гастролей по полтора месяца.
— Но в «Секрете» у вас практически каждая песня была хитом. А сейчас уже так не выходит?
— Ну что такое хит? Хит получается тогда, когда ты по непонятным причинам звучишь в унисон с неким поколением людей, а иногда с большинством. Ты попадаешь на эту волну, и тогда они подхватывают твою песню. Но чем более зрелым становится художник, тем реже он попадает в общий тон. Тем чаще он звучит отдельно. Поэтому отсутствие хита часто является признаком зрелости творчества. И вообще, надо писать не хит, надо писать то, что из души твоей выходит. Попадет это как-то в общий настрой людей — ну хорошо, а если нет — ну что ж, значит, это твое.
— По поводу многостаночности. Вы сыграли в «культовом» фильме «Владимир Высоцкий. Спасибо, что живой». Сами-то вы на трезвую голову, объективно как относитесь к этому фильму?
— Мне трудно объективно к нему относиться, я все время был внутри. Для вас эта картина просто то, что вы видели на экране, а для меня это еще внутренние какие-то общения, споры, поиски, знакомства. Поэтому не ждите от меня объективного ответа. Мне эта работа дорога, и, мне кажется, в фильме много симпатичного. Вообще, мне кажется, что для нашего ханжеского общества, где Пушкин не писает, а Есенин не какает никогда в жизни, показать все-таки Высоцкого живым человеком… Создатели фильма испытали чудовищный прессинг по поводу того, что герой не может быть наркоманом, все равно это показано парфюмерно, припудрено. Но даже так я это приветствую, потому что, если мы хотим, чтобы такие люди были нашими национальными героями, мы должны понять, что они такие же люди, как мы. Что они так же мучились, что они были так же несовершенны… Мне кажется, это правильный подход.
— А когда вы смотрели на Безрукова в этой маске, какие у вас были ощущения?
— Вы думаете, я смеялся? Нет, не смеялся. Как только Сережа эту маску надевал, у него менялся голос, походка. В обычной жизни он не курит, а тут начинал курить «Мальборо»… Хотелось назвать его Владимиром Семеновичем.