«МНЕ НЕ БЕЗРАЗЛИЧНО, КАКОИ БУДЕТ ЭТА СТРАНА...»
«Я никогда не была политиком, не свергала режим и не боролась за власть, — говорит она о себе. — Я боролась только за то, чтоб люди знали свои права и умели их защищать». Старейший наш правозащитник, бессменный председатель Московской Хельсинкской группы Людмила Михайловна Алексеева рассказала нашим читателям, с какими мыслями и надеждами встречает свой 91-й год.
Людмила Михайловна живет в старом доме в центре Москвы. Лифт в подъезде установили не так давно, ходит он со второго этажа, но я иду мимо и поднимаюсь на верхний пятый этаж по ступенькам.
«Обувь не снимайте, — просит меня ее помощница Леночка. — Сегодня так много журналистов приходило, пол нечистый».
Людмила Михайловна полулежит в подушках в гостиной на синем диване — на том же месте, где она принимает гостей последние годы.
Всегда была худая, а теперь еще похудела. Но глаза горят по-прежнему.
Сильно ли вообще меняется человек с возрастом? Некоторые говорят: «Я не меняюсь. Тело стареет, ая — тот же я, каким был в университете, например, или когда женился».
Но у Алексеевой вышло не так. Она менялась, причем радикально.
— Девушкой я была вся правильная, советская. А уже после войны, мне 18 было, меня начали грызть сомнения насчет того, самая ли замечательная и счастливая страна, в которой я живу. Ну и очень постепенно, в результате всяких размышлений, чтения и разговоров, я пришла к отказу от советской идеологии, которая предполагала, что человек — для государства. Я пришла к мнению, что не человек для государства, а государство для человека. Отказавшись от советской идеологии, приняла правозащитную. Мне уже было 38 лет к этому времени. Но с тех пор — да, я своих взглядов не меняла.
Я всегда честна была в своих советских взглядах. Честно-советская. А потом стала честно-правозащитная. Врать — не могу. Молчать — могу. Есенин-Вольпин — сын знаменитого поэта, Алик, как мы его называли, — он был наш учитель в правозащитной деятельности. У него было две идеи. Первая — что законы надо исполнять, какие бы они ни были. Но их все должны исполнять — и простые граждане, и высокое начальство. А вторая идея — врать нельзя. Потому что от вранья очень много на свете зла. Если бы люди не врали, мир был бы гораздо лучше. А я ему говорила: «Алик, я с тобой полностью согласна, врать нельзя, но есть два места, где врать можно и нужно, — это КГБ и отдел кадров. Потому что эти учреждения созданы на нашу погибель. Поэтому от них можно защищаться. А какая у нас защита? Только обманывать». — Как же вы обманывали КГБ?
— На допросах я всегда говорила сразу: «У меня плохая память. Я часто буду говорить «я не помню». И когда было нельзя что-то сказать, я говорила: «Не помню». Хотя помнила. Это было вранье.
И второе: я знала Уголовный кодекс. Там написано: если вас вызывают на допрос, все, что касается лично вас, вы обязаны сказать. Но там не было сказано, что я обязана на других давать показания.
И когда меня спрашивали: «Вы были на дне рождения такого-то?» — Я говорила: «Была». — «А кто еще был?» А я говорила: «Я отказываюсь отвечать по этическим соображениям». — Неужели такие ответы КГБ принимал?
— Тогда КГБ был честнее, чем нынешняя наша ФСБ. У них были строгие правила, которые они нам, конечно, не сообщали. Но мы могли вычислить по их поведению. Например, у них было правило, что показаний одного человека недостаточно. Надо по каждому случаю показания минимум двух человек. Если нет второго показания, они могут свои бумажки выкидывать в корзину. Даже если знают, как было на самом деле.
Сейчас — не так, конечно. Следователи выдумывают что хотят. Суд делает что хочет. Законы — только для рядовых граждан. Для представителей власти законы не работают. — Но разве за это вы боролись?..
— Я боролась за то, чтоб люди знали свои права и умели их защищать. И чтоб власть относилась к своим гражданам с уважением, к их правам и человеческому достоинству. Я не политик — я правозащитник. Я не боролась за то, чтоб рухнул советский режим. Но когда рухнул — радовалась.
— Людмила Михайловна, я нашла ваше выступление на 80-летний юбилей. Вы там очень уверенно обещаете, что через десять лет Россия станет демократической страной и правовым государством…
— Меня все сейчас спрашивают про это: где демократия?! Но, во-первых, я не обещала. Я предсказывала. А во-вторых… Как говорится, факир был пьян, и фокус не удался.
Сейчас я — другого мнения. Тоже оптимистичного, потому что я оптимист по натуре даже в 90 лет. Я считаю теперь, что ошибалась, потому что не учла, что у России очень тяжелая история. Вся история, начиная от Золотой орды. Дальше уже все пошло не так. И особенно 20-й век. В Германии фашисты были 12 лет. А у нас Сталин сколько сидел? Больше 20 лет. Думаете, он лучше Гитлера по отношению к своим гражданам? Он хуже Гитлера!
— Много есть людей, которые стремятся вас использовать для своих шкурных дел. И всю жизнь использовали, да?
— Ну, на меня где сядешь, там и слезешь. Я не ругаюсь, просто не трачу на них время. Но давайте вернемся к нашей истории. Вот посмотрите: 20-й век, Россия. До 1913 года было как у всех. Шли вперед, развивались… В 1914-м — Первая мировая война, потом революция, потом Гражданская война, коллективизация — уничтожение самого многочисленного класса, крестьянства. Колхозники — это уже не крестьянство. Я знаю, как они жили. С огорода капусткой питались, а в колхозах работали практически бесплатно. Паспортов не было, уехать из колхоза нельзя — крепостное право. В 20-м веке! Потом — сталинские репрессии, 37-й год… Но и после войны не лучше было. Хватали целыми семьями! Это я уже помню, я взрослой была. И так до 53-го года.
Сталин хуже был, чем Гитлер. Гитлер чужие народы уничтожал, но немцы у него жили прекрасно. А наш усатый гад уничтожал своих миллионами! Не чужих! Якир — замечательный полководец; когда его привели на расстрел, он крикнул: «Да здравствует Сталин!» А его расстреляли. В голове не укладывается!
Сталин сумасшедший был, конечно. Нормальный человек так себя не ведет, оказавшись у власти.
Сейчас считается, 30 миллионов в войне мы положили. Все остальные страны вместе взятые столько не положили. Почему? Потому что этот усатый гад во главе был. Кидал людей, как спички в топку. Бабы еще нарожают… А от кого они родят, если мужиков в деревне нет? И у нас убыль населения пошла начиная со сталинского правления. В 37-м перепись уже засекретили: убыль населения, а не прибыль, как положено.
Некоторые говорят: нет уже русских, генофонд уничтожен. Как у Лермонтова: «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя, богатыри — не вы». Но это неправда. То поколение, что выросло после развала Союза, — оно замечательное.
Герцен говорил: чтобы Россия стала нормальной европейской страной, надо два непоротых поколения. Одно непоротое поколение у нас уже есть. Те, кому 20–25 лет сейчас. Кто уже не знал советского времени. Кто рос в обществе без цензуры.
Мои немолодые друзья расстраиваются, что этого не увидят уже. А я говорю: неважно, до чего ты доживешь. Важно, как ты проживешь.
Про себя могу сказать, что по крайней мере последние 50 лет я прожила правильно. А до этого верила в советскую власть. Делала глупости.
Но вот подлости не делала. Ни девочкой, ни взрослой. Слава тебе, Господи! Родители были хорошие, бабушка воспитывала, хоть с четырьмя классами приходской школы, но честный правильный человек. И, слава Богу, подлостей не могу вспомнить. Глупостей делала — будь здоров. Но подлостей — нет. — А победы были у вас? Что вы считаете своими победами?
— Победа — это то, что когда мы начали, нас была горсточка. И все в Москве. В других городах — один-два человека, они к Москве тянулись. А сейчас нет такого региона в России, где бы не было правозащитной организации. И Московская Хельсинкская группа внесла в это свою лепту.
Мы занимаемся не только правозащитной работой. У нас еще есть сверхзадача. Какой русский интеллигент без сверхзадачи, да? Создание, укрепление и накопление опыта нашим гражданским обществом — вот такая у нас сверхзадача.
Если бы у нас сейчас было сильное гражданское общество, власти вели бы себя с нами иначе. Дело — в нас, понимаете? Дайте нам Ангелу Меркель — и через два года она будет ничем не лучше наших правителей. Так им легче: гав-гав, сидите, молчите! Да еще традиции нашего общества: чиновники — баре, а граждане — никто. Но если мы вырастим сильное гражданское общество, любой человек, оказавшийся у власти, будет как шелковый. — Вы продолжаете и сейчас работать?
—Я в рабочем состоянии, но в сидячем. Два телефона рядом — вот видите? Много читать не могу: глаза устают. Телевизор забыла, когда последний раз включала. Но радио слушаю.
Редко куда выйду, потому что надо обратно подниматься на второй этаж к лифту, это мне тяжело. Но я и сейчас еще председатель МХГ. На совещания они приезжают ко мне. По телефону обращаются люди, кому могу помочь.
Сейчас уже третий уполномоченный по правам человека, с которым я работаю. Татьяна Николаевна Москалькова. Она умная, организованная. Я ей говорю: «Вы на износ работаете». Она отвечает: «Людмила Михайловна, но это моя миссия». Какое слово, а?..
А моя в чем миссия? В том, что до нее же не доберешься. А мой телефон от Минска до Хабаровска все знают. Мне позвонят, а я уж дальше организую. Потому что я — гражданское общество в зародыше. И вы — гражданское общество. Порядочные журналисты — тоже гражданское общество.
У нас миссия. Мы первопроходцы.
— Многие оппозиционеры считают: надо сменить Путина на посту президента, и все наладится с правами человека и вообще со всем, что буксует.
— Нет, я на Путина не грешу. Дело не в нем. Дело в нас. И у меня с ним хорошие отношения. Что Кириенко, что Володин, что он — я могу обратиться к ним с просьбой. Не скажу, что все выполняется. Но многое выполняется. Потому что они знают, я по-честному прошу — не за себя, за других.
А что мне самой надо-то? Кашку утром, ряженку вечером — вот все, что мне нужно.
Мне вон звонят: что вам подарить? А у меня дом переполнен ненужными подарками. Ну, увлекалась я гжелью. Купила, что мне надо. А люди приходят, видят: ага, вот она любит гжель, сейчас мы ей подарим. Теперь уже у меня этой гжели как в магазине, ставить некуда. А они все дарят и дарят. Я говорю: «Леночка (я уже не хожу, она меня на коляске возит по дому), подвези меня к полкам, я часть отберу, чтоб не было так все забито. Некрасиво».
Цветы тоже дарят. Ну, это хорошо. Они постоят, завянут — мне новые принесут.
Я когда-нибудь думала, что так жить буду? С цветами? Да никогда.
Первого сына ждала в 47-м году. В ноябре он родился. Пока я его носила и кормила, все время есть хотела. Все время голодная.
Года до 48–49-го есть хотелось. А сейчас ничего не хочется. Леночка спросит: чего сделать вам? Да сделайте что-нибудь. Ем, как машину заправляют. Потому что надо. А хотеться — ничего не хочется.
Давление скачет. Когда высокое — ничего. А низкое — жуткая слабость. Но я научилась. Чай с медом, шоколада дольку — и через некоторое время поднимается. Скучно говорить об этом. Вот и день рождения — тоже тяжелое испытание. 90 лет — физически трудно праздновать.
— 90 — еще ладно. Вот когда сто лет придется праздновать, тогда будет потяжелее, наверно.
Людмила Михайловна улыбается и велит мне выключить диктофон.
Я выключаю. «Я тут сочинила. Про сто лет, — говорит она. — Но это не для печати». И читает довольно-таки хулиганский стишок.
Я смеюсь. И прощаюсь. И ухожу с легким чувством.
Бывают люди, которые сосут из тебя энергию при общении. А бывают люди, которые, наоборот, тебе ее дают.
Людмила Михайловна — из вторых. Слабость физическая, а все равно всем дарит энергию. Такой человек. Как солнышко. От нее греются.