ВЕЧНЫЕ ПЬЕХИ

Стас Пьеха: «Эдита фактически спасла мне жизнь»

Алла Пугачева однажды страшно обидела Эдиту Пьеху. Позвала на свои «Рождественские встречи» — одну живую легенду к другой, стало быть, — и ляпнула, представляя гостью: «Вечная вы наша!» Только врожденный аристократизм, видимо, не позволил Эдите Станиславовне затеять тогда прямо на сцене форменную дворовую драку с обидчицей, оттаскать, так сказать, за космы-то да настучать микрофонной стойкой по кумполу. Но руки чесались — это уже исторический факт, что г-жа Пьеха восприняла слова г-жи Пугачевой как неслыханное оскорбление…

На днях великой, бесподобной и несравненной Эдите Пьехе исполнилось 80 лет. И ее внук, пока не великий, но известный и популярный певец Стас Пьеха, солидаризируется с былой обидчицей своей бабушки. Так что, принимая от Стаса и «МК» поздравления с юбилеем, ей надо собрать всю волю в кулак. Воли, впрочем, Эдите Прекрасной не занимать, в этом ей еще надо поискать равных…

— Сбывается то, о чем давно говорила Алла Пугачева: вечная Пьеха. То есть уже вечные Пьехи…

— Ха-ха-ха, да, вечная! В хорошем смысле этого слова… Она, помню, как-то обиделась на эту фразу, а я считаю, что это факт просто. И нельзя это оспаривать. — А что значит для тебя юбилей такой знаменитой бабушки?

— Другой-то бабушки у меня нет, — смеется Стас. — Поэтому скажем: просто бабушки. С другой стороны, размышляя о таком явлении, как Эдита Пьеха, я понимаю, что на сегодня по многим параметрам она у нас рекордсмен: и по существованию на сцене — более 60 лет творчества, и по возрасту людей, которые не только до сих пор выступают, но и востребованы. Она — народная артистка СССР, которых сейчас уже можно по пальцам пересчитать. Для меня лично это радость, что мы дожили до этого рубежа, что в ней попрежнему остается желание работать, выходить на сцену. Это основной триггер, который запускает ее жизнедеятельность. У кого-то это может быть семья или какое-то хобби, а у нее — сцена. Так что для меня большая радость, что мы сможем присоединиться к такому юбилею, и более того — уже с правнуками (Петр родился в 2014 г., а Василиса в 2013-м. — Прим. ред.), что как бы усугубляет ситуацию. (Смеется.)

— А тебе не рассказывали часом о реакции на твое собственное появление на свет, когда Эдита стала бабушкой?

— Я только слышал, что она очень обрадовалась, что наконец мужчина родился. Потому что она мечтала о продолжении рода Пьех… Мужчина же продолжает род.

— Поэтому именно тебе почетно перешла фамилия? Мама-то у тебя — Броневицкая, а не Пьеха…

— Надо мной было взято (бабушкой) опекунство. Официально. И как опекун она передала мне эту фамилию. И было это уже лет в семь или восемь. Далеко не сразу. Взяли свидетельство о рождении и вернули уже с другой фамилией. В школе пришлось потом долго объяснять, почему был Герулис (фамилия отца. — Прим. ред.), а стал Пьеха, что я не сам эту историю спродюсировал. (Сме

ется.) Но мне в то время было вообще все равно, кто я. — Не понимал в свои семь лет, что это не просто фамилия, а еще какая?!

— Мне было настолько все равно… Только потом ко мне пришло осознание, что жить стало сложнее. (Смеется.) Возникла какаято предубежденность по отношению ко мне. То есть с каких-то пор я стал замечать, что сначала входит фамилия, некое иллюзорное представление обо мне, ожидание, а потом уже я вхожу. Фамилия всегда шла впереди. И если у Эдиты она оправданная, заслуженная и всячески доказанная, то у меня она, конечно, была намного больше, чем мои какие-то достижения на тот период. Многих людей было сложно убеждать, что с этой фамилией я и сам личностная единица, самодостаточен, что сам могу что-то делать и что я другой совсем. Много таких моментов было. На самом деле это тяжелая ноша.

— Возможно, что, если бы у тебя осталась прежняя фамилия, ты вообще и певцом бы не стал?

— Возможно, не стал бы, да. Но был бы все равно музыкантом. Может, не эстрадным певцом, тем более что никогда и не хотел им быть, но фамилия мне продиктовала именно этот жанр. Хотя я из него теперь всячески «переобуваюсь» в последние годы. Но по-любому какая-то музыка все равно была бы. Может, это стало бы не основной профессией. Сложно уже сказать.

— А окончательно с профессиональным выбором ты, видимо, определился на «Фабрике звезд» в 2004-м, да? Хоровые училища, классы фортепиано и прочее остались в прошлом… — В общем, да. — Эдита сказала по этому поводу что-то эпохальное, философское?

— В ту самую пору она научилась как раз эсэмэски отправлять. Это я точно помню. И увидела она меня непосредственно по телевизору, потому что я особо не распространялся о своих планах. Знала Илона (мама Стаса. — Прим. ред.), а Эдита не знала. И тут ей говорят: «Эдита Станиславовна, включите телевизор, там ваш внук в каком-то шоу». Она включила, увидела и стала смотреть это как увлекательный сериал. Звонила, помню, говорила: у тебя вот друг этот, Тимоти, — мальчик, конечно, хороший, но почему ему джинсы никто не заштопает?.. Ну, а дальше уже все пошло-поехало. Она все это уже как данность приняла. Молодец, правильно, говорит, поешь…

— И никаких советов с позиций мудрого творческого человека, имеющего такой багаж за плечами?

— Понятно, что в силу разных наших стилистик, времени, музыкальной парадигмы я не особенно прислушивался именно к музыкальным советам, хотя я понимал, что в рамках своего жанра она все правильно говорит. Есть в ней некая непоколебимая эстетика сценическая, ее понимание, что применимо всегда, везде и в любое время, — сцена как место, на котором человек перевоплощается. Нельзя, скажем, ходить, есть, спать и выходить на сцену в одном и том же и быть не только внешне, но и содержательно одинаковым и там, и там. На сцене надо быть всегда лучше, чем в жизни. Сцена — это святая святых, и если ты любишь сцену, как и своих зрителей, не настолько, то и тебя любить не будут… Ко мне все это постепенно, конечно, приходило, но благодаря именно ее словам. — А само пение твое, подача и прочее ей нравятся?

— Что-то ей очень нравится, иногда бывают замечания, но больше насчет того, что, дескать, лучше бы ты меньше говорил, у тебя неразборчивая дикция и все такое. Не знаю. Мне никто, кроме нее, об этом не говорил. Это ее право, и я очень легко все это воспринимаю. Хорошо, что она так интересуется, смотрит, слушает, следит за всем. И всегда, когда у меня какое-то событие происходит, она откликается. Во время шоу «Ты супер» с детишками из детских домов она постоянно после каждого выпуска звонила, все разбирала, меня хвалила, детишек — очень участливо, я бы даже сказал, по-матерински. Я очень рад, что ей интересно и она участвует во всем этом. — А могла бы просто жить в своем мире величия и на все поплевывать…

— Но это все связано со сценой, с творчеством, с ее профессией и со мной в данном случае. Эти два кита вызывают у нее интерес, что, конечно, очень здорово и приятно. Уверен, она не жалеет, что ее фамилия нашла такое продолжение. У меня даже есть доказательство. Я как-то подарил ей свою книжку стихов, году в 2005-м, и она попросила одного гитариста в Петербурге, ныне, к сожалению, покойного, написать песню на мои стихи, и она ее пела. Даже до сих пор поет. Называется «Возьми мое имя». — Круто! А у тебя есть любимые песни из ее репертуара?

— Я очень люблю песни Александра Александровича (Броневицкого), конечно. Но не потому что он мой дедушка, а потому что это действительно музыкант с большой буквы. Его мышление даже в рамках советской эстрады было значительно шире тогдашних клише. У него было объединение жанров, а настоящий музыкант, на мой взгляд, вообще всегда живет вне жанров. Его песни с колоссальным потенциалом, с запасом, и в репертуаре Эдиты для меня они самые любимые. — А Эдита не говорила, какая из твоих песен у нее самая любимая?

— Не знаю, но, по-моему, ей нравится песня «О тебе», насколько я помню. Ее написал Витя Дробыш, а слова мои. Кстати, ее пел Иосиф Давыдович Кобзон со своей же-

ной Нелли. Как-то так вышло… Я еще ей посвящение написал на 70 лет, то есть десять лет назад. Так и называлось «Посвящение Эдите Пьехе». Она сначала сказала: больше не пой никогда, это никому не надо. А через год уже просила ее петь, сказала, что здорово. И мне кажется, что втайне все-таки именно это ее любимая песня.

— В молодости, как правило, мы любим музыку остромодную, современную. А с годами отношение к музыке бабушки как-то изменилось?

— На самом деле я это не анализировал. Для меня песни Эдиты в жизни всегда были как данность. И я всегда гордился тем, что у меня есть такая родственница. Даже если мне что-то могло не нравиться, я понимал прекрасно, что это не в силу того, что мне это не нравится, а потому что просто другое время и другая реальность музыкальная. Но я всегда считал, что у нее потрясающие песни, что там много смысла, добра, рассказывал, какая она новаторша, как они с Сан Санычем впервые начали устраивать на сцене какие-то священнодействия, вводить элементы шоу в программу, снимать микрофон со стойки, выходить в каких-то балдахинах и так далее. Очень много гордости я по этому поводу испытывал и делился ею со всеми. Может, ей просто не говорил об этом. менам— Да, Эдитапо своим действи- вретельно онеркой была на революци- советской эстраде, привнесла в нее частичку европейского шарма и невиданной прежде в забитой стране раскрепощенности… — Абсолютно! С годами мне все интересней становится узнавать все, что с ней связано, слушать рассказы. Раньше это было, ну, как: бабушка чтото говорит — и дай бог ей здоровья. А сейчас хочется побольше всего узнать, услышать, впитать. Время, к сожалению, не резиновое… Каждый раз теперь думаю, что, прожив такую насыщенную жизнь в своей профессии, она наверняка знает еще что-то, чего я не знаю.

— Есть какое-то событие или ее поступок, которые бы сыграли в твоей жизни, творческом или личностном становлении особую роль? Мол, если бы не Эдита…

— Я долго отрицал, что какую-то особую роль она сыграла. Но вот у нее есть некий особенный дар убеждения. Это не экстрасенсорика, а некая внутренняя сила, ощущение своей эпохальности, избранности. И оно передается. Помню два случая. Моя сестра Эрика очень сильно картавила — с таким мощным грассирующим эр… — Французская генная память, наверное?

— Ну, может быть, хотя и с польскими корнями. (Смеется.) В какой-то момент Эдита отвела ее в комнату, жестко на нее посмотрела и сказала: «Ты больше не будешь картавить». Эрика вышла из комнаты и больше никогда не картавила… — Кашпировский сейчас нервно закурил…

— Ха-ха. А со мной более серьезная история была. В юношестве в силу того, что я был сам себе предоставлен — где-то жил, по каким-то дворам двигался, — я попал в некую историю с употреблением (наркотиков). Долго в этом находился — плохой был опыт, вплоть до пожара в доме… И меня, в общем, отвезли в Москву, к Эдите. Никто и ничто меня тогда не могло остановить. Мне было абсолютно неважно, что вокруг происходит, главным был тот образ жизни, за который я держался. В апреле 1997 года я к ней приехал, мне еще 17 не было. И с того самого дня, как я к ней приехал и она что-то мне там сказала, я больше и не употреблял! Вот! — Получается, Эдита спасла тебе жизнь…

— Ну, да, потому что на тот период у меня уже очень плохо дела были — и со здоровьем, и вообще в принципе.