СЕКРЕТНЫЙ АРХИВ
Николай ФОМЕНКО: «От этой группы мне никуда не деться, у нас внутриутробные отношения».
Николай, когда вы были маленьким, хотелось вам стать знаменитым?
Нет. Даже не приходило в голову. «Быть знаменитым некрасиво»?
Конечно. «Не это поднимает ввысь. Не надо заводить архива, над рукописями трястись». Первое, с чего началось обучение в театральной студии, – с Пастернака. И это втемяшилось в наши головы навсегда. Тщеславие и самолюбование – эта ежесекундность тебя же и накроет однажды. А если работа направлена на созидание, тщеславию не остается места. Художник рисует не потому, что хочет, чтобы его узнавали на улице, а потому, что не может не рисовать. Сегодня эта банальная истина звучит как новость. Многим кажется, что известность, и только она, открывает все двери и приносит большие деньги. Взять, к примеру, любое шоу на телевидении, куда попадает ребенок или взрослый. Выходит он победителем, а дальше ничего в его жизни не происходит. Через месяц никто уже и не помнит, как «болели» за него, кто он и откуда. Это, на мой взгляд, ужасное свидетельство нашего времени – и не малообразованности даже, а низкого уровня компетентности. Ну, что поделаешь. Может, так и должно быть в обществе потребления, в каковом мы сейчас живем.
Известность – это не гарантия на будущее?
Нет, конечно. Это торговля собственным организмом. И никакой гарантии, даже в старости. Ты можешь в молодости горы сворачивать, быть все время в топе, но стоит остановиться или ошибиться – конец. Это же естественно. Такого рода публичность, попизвестность сродни древнейшей профессии. Как только девушка постарела, спрос на нее упал. Поэтому не отдавать себе в этом отчета стыдно. По крайней мере, для мужчины. Я публичность не очень люблю, и это, наверное, заметно.
Отчасти. Но вы уже так много сделали для этого, что никуда вам от публичности не деться.
Ну, работаю я не ради публичных результатов. Как говорится, сколько Майкла Джексона ни фотографируй, его не стали бы узнавать больше, чем узнавали до этого.
После института вы пошли в армию – почему?
В СССР все обязаны были служить. К счастью, когда мы окончили институт, вышел за- кон, что выпускники вузов, где нет военной кафедры, обязаны служить в армии не два, а полтора года. С моим другом Максимом Леонидовым мы попали в танковые войска. Потом нас перевели в ансамбль песни и пляски Ленинградского военного округа. И служба стала тяжелее, потому что в агитбригаде нас все время заставляли ездить по всему округу. А он огромный: от норвежской границы до Земли Франца-Иосифа. И мы летали из конца в конец на вертолетах и самолетах.
Вы столкнулись с дедовщиной в армии?
Конечно. Рассказывать об этом не хочется. Все было непросто. Каждую неделю у нас был суд образцово-показательный. Срочников сажали в тюрьму. Полк был тысяча двести человек, а русских вместе с офицерами – сто. Много грузин, армян, а основная часть – узбеки. Они создали мощные диаспоры. Очень было тяжело, особенно таким питерским парням, как мы с Максимом, абсолютно внутренне прозападным. Каждую ночь шла борьба за выживание. Жизненного опыта вынесли мы немало из армии. Я очень благодарен по сей день нашему ротному, старшему лейтенанту Султанову, прошедшему Афганистан, он нас «закрывал» как мог.
После института вы поступили в Государственный театр драмы имени Пушкина, старейшую Александринку. Собирались посвятить ему всю жизнь?
Я по сей день несу этот крест, я человек театра. Когда поступаешь в театральный, конечно, думаешь, что всегда будешь театральным актером. И со мной было именно так. Меня взяли в Театр драмы имени Пушкина, на его сцене я сыграл дипломный спектакль «Трубач на площади», и это незабываемо. Но с моей энергией мне, конечно, всегда хотелось успеть все. Мы создали музыкальную группу – квартет «Секрет»: Макс ушел из БДТ, я – из Александринки. И сначала пошли служить в армию, а вернувшись, сыграли свой первый официальный концерт – и все, у нас началась совершенно другая жизнь. В армии мы на ленинградском телевидении раз в неделю появлялись в передаче – был такой у нас промоушен. Но на улице нас никто не узнавал, потому что мы ходили в форме. Зато когда мы сыграли в рамках фестиваля молодежи и студентов во Дворце молодежи, там случился просто ад, как в книжке про битломанию. Ну и все. После этого я еще съездил с театром на гастроли в Алма-Ату. Мы отстояли там месяц, а вернувшись, я уволился. Художественный руководитель театра, мастер моего курса Игорь Горбачев, был очень недоволен. Через некоторое время мой педагог, Арсений Овсеевич Сагальчик, пригласил меня в Театр на Литейном, где я сыграл Шарикова в «Собачьем сердце». Весь театр был занят фанатами нашей группы, обычному человеку было туда не попасть. И отыграв пять или семь вечеров, мы уехали в гастрольное турне с «Секретом». А потом я переехал в Москву. И снова вернулся в театр. Сыграл у Володи Машкова в спектакле «Трехгрошовая опера». Это был по тому времени самый модный и дорогой спектакль. Потом с Людмилой Гурченко в «Бюро счастья», и Людмила Марковна свела меня с Ромой Козаком, с которым мы стали близкими друзьями. В театре имени Пушкина я десять лет отработал: «Академия смеха», «Трое на качелях», «Саранча», «Бешеные деньги». Но Рома умер, и я сразу ушел из театра. Уже ничего меня там не держало. Для меня всегда важна команда. Коллективное творчество на сцене – это дорогого стоит. Вот сейчас мы делаем новый проект – скрипичное шоу. Я ведь скрипач, вернулся к скрипке и много занимаюсь. Вместе с Анной Ким, скрипачкой, и аранжировщиком Феликсом Ильиных готовим большой концерт от классики до рока. Здесь тоже команда. Для меня всегда это было важно.
Часто бывает так, что ребенок одарен во многих направлениях, разбрасывается, а в результате потом не выходит ничего. Вы же умеете добиваться успеха на всех направлениях. Это какая-то особая работоспособность, самоорганизация?
Это мамина заслуга, прежде всего. Большинство родителей чаще всего хотят переложить эту непростую фактуру на чужие плечи. Например, взяли и отдали ребенка в музыкальную школу. Но если вы не будете каждый день с ним заниматься, то зачем тогда отдавали его туда? Кружок вреден для разностороннего развития, потому что в кружок ребенок может пойти, а может не пойти. Свобода выбора. И это приводит как раз к тому, что человек ходил во все кружки, а ничего путного из этого не вышло. Если мальчик захотел играть в хоккей, то это должно быть ЦСКА, чтобы у него была конкуренция. Если увлечен музыкой – то надо идти в Гнесинку или ЦМШ. Умри, но сделай. А иначе нет смысла. Я с детства находился среди профессионалов, в очень жестких условиях. Это то самое,