ТАЙНА ЛЮБВИ СТАЛИНА К БОЛЬШОМУ
Соломон Волков раскрыл политическое закулисье главного театра страны
Почему Большой театр был поначалу «театральной Сибирью»? Кто на самом деле спас театр — Ленин, как считали до недавнего времени, или Сталин, который оказался заядлым театралом и прагматичным политиком? Как изменился Большой театр в постсоветское время? Большой театр и большая политика стали главными героями новой книги «Большой театр. Культура и политика. Новая история» («Редакция Елены Шубиной») известного культуролога, журналиста, писателя Соломона Волкова. Автор шаг за шагом, изучая разные источники, исследует историю главного театра страны и представляет живую, неортодоксальную трактовку наиболее значимых ее событий. Мы публикуем одну из самых важных глав готовящейся к печати книги.
В годы Гражданской войны среди разношерстной публики Большого театра иногда можно было увидеть невысокого коренастого человека в серой солдатской шинели. Его землистого цвета лицо, на котором посверкивали острые глаза, было изрыто оспой; он явно наcлаждался и музыкой, и зрелищем. Это был Иосиф Сталин, один из тогдашних революционных вождей. В Большой театр он, бывало, приезжал прямо с фронта.
Сам Большой театр в эти годы тоже боролся за свое существование. Он находился под постоянной угрозой закрытия, его артисты страдали от недоедания, эпидемий и хозяйственных невзгод. Великая певица Антонина Нежданова вспоминала: «Однажды я получила за концерт колун, пилу и две кастрюли. Я с гордостью несла домой эти необходимые вещи». За продовольствием артистам надо было выезжать в провинцию, где с этим было полегче. Иногда приходилось путешествовать и в товарных вагонах, сидя на мешках с промерзлой картошкой. На одной из станций, как вспоминала Нежданова, в вагон стала ломиться огромная толпа, грозя избить артистов. По счастью, сообразительный солист Большого театра, бас Григорий Пирогов, раздобыв откуда-то несколько красных звезд и прикрепив их всем певцам на грудь, рявкнул на наседающую толпу: «Видите, кто едет?!» Испуганный народ мгновенно отхлынул от вагона. Артисты Большого были спасены. Несмотря на все эти трагикомические перипетии, коллектив театра продолжал регулярно показывать оперные и балетные спектакли. Главным бичом был адский холод в зале. И все-таки по вечерам в Большой стекались люди, жаждавшие приобщения к прекрасному. Сталин был одним из них.
Где искать корни любви Сталина к музыке? Вероятно, в его детстве и юности. Грузины, как и все кавказцы, необычайно музыкальны. Их песни в высшей степени своеобразны и выразительны, они мгновенно и надолго западают в память даже не грузинам. Пример тому — всенародная популярность любимой песни Сталина «Сулико». А знаменитое грузинское многоголосие своей изысканностью и замысловатостью поразило даже такого рафинированного знатока, как композитор Игорь Стравинский. Когда мальчишкой Coco Джугашвили попал в Горийское духовное училище, его главным увлечением там стало пение в хоре. У Coco был красивый высокий голос (альт), и он быстро сделался солистом хора при училище и любимцем учителя пения Семена (Симеона) Гогличидзе. Юный Джугашвили даже стал помощником Гогличидзе по управлению хором. Весть о чудесно поющем мальчике разнеслась по Гори, и Coco стали зазывать на свадьбы, чтобы развлечь молодоженов, их родителей и гостей. В Горийском училище у новопоступивших возникала одна серьезнейшая проблема: ученикам запрещалось говорить по-грузински, даже между собой. За этим строго следили. Преподавание велось на русском языке. Поначалу Coco от этого страдал, но постепенно втянулся.
Что касается актерства, то оно стало, можно сказать, одной из определяющих черт сталинской личности: недаром Никита Хрущев называл его лицедеем, а Лазарь Каганович заметил однажды, что он знал как минимум нескольких разных Сталиных. Эти свои актерские качества Сталин успешно использовал в политической деятельности. Музыку Сталин, став государственным деятелем, рассматривал, как и культуру в целом, в качестве потенциального политического инструмента. Но музыка — и фольклорная, и классическая — также занимала важное место в приватной жизни вождя.
В воспоминаниях о Сталине часто упоминается его любовь к народным песням — русским, украинским, грузинским, хоровым и сольным. Он по-прежнему любил петь сам (его юношеский альт превратился в сильный высокий тенор). Из любимых русских народных песен Сталина мемуаристы выделяют «Калинку-малинку», «Во поле березонька стояла», «Всю-то я вселенную проехал», а из старинных русских романсов — «Стонет сизый голубочек» (на стихи Ивана Дмитриева). Для пришедшейся ему по сердцу «Волжской бурлацкой» Сталин даже попросил композитора Александра Александрова, руководителя Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пляски, написать новую концовку: «Отличная песня, но концовки в ней нет… Вы как композитор должны подумать и сделать ей надлежащую концовку».
Многим гостям запомнилась его знаменитая коллекция грампластинок, которые вождь обязательно ставил на патефон во время любых застолий. На каждом конверте для пластинок были собственноручные пометки вождя: «отлично» или «хорошо». И здесь в мемуарных перечислениях обычно упоминаются народные песни. Значит ли это, что вкусы Сталина склонялись только в эту сторону? Вовсе нет. Скорее, это свидетельствует о музыкальных вкусах его гостей, которые узнавали знакомые с детства народные мелодии.
Но вот характерный эпизод. На одной из вечеринок у Сталина пел солист Большого театра, великий тенор Иван Козловский. Присутствовавшие там члены Политбюро стали громко требовать, чтобы Козловский исполнил какую-нибудь задорную народную песню. Сталин спокойно, но твердо прервал их: «Зачем нажимать на товарища Козловского? Пусть он исполнит то, что сам желает. А желает он исполнить арию Ленского из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Реплику Сталина, выступившего в данном случае в роли лектора-просветителя, члены Полит- бюро были вынуждены встретить громким смехом. А Козловский с удовольствием исполнил свой коронный номер…
Все, что мы знаем сегодня о вкусах Сталина, говорит скорее о том, что тяготение к классической музыке, в особенности к русской опере, было в нем весьма глубоким и органичным. Классические произведения неизменно включались в программы праздничных концертов в Кремле. Известен случай, когда программу подобного концерта (им был ознаменован VIII Чрезвычайный всесоюзный съезд Советов в 1936 году, на котором был одобрен проект новой «сталинской» Конституции) составили из разного рода народных песен и других фольклорных номеров. Когда эту программу представили на утверждение Сталину, он собственноручно вписал туда финал Девятой симфонии Бетховена. Разумеется, этот выбор был во многом политическим, но он также красноречиво свидетельствует о подлинных пристрастиях Сталина.
Так когда же Сталин увлекся оперой и балетом? Ведь жизненные обстоятельства Coco Джугашвили этому отнюдь не способствовали. Гори был провинциальным городишкой, где об опере и балете знали только понаслышке. А в Тифлисе, куда Coco перебрался в 1894 году, поступать в Тифлисскую духовную семинарию, ситуация была иной: там уже более сорока лет функционировал отличный оперный театр, где позднее выступал молодой Шаляпин. Но увы — семинаристам посещать спектакли и концерты категорически воспрещалось. Это был запрет религиозного свойства. Парадокс заключается в том, что многие марксистские теоретики культуры к опере и балету относились тоже весьма скептически. В этом они следовали традициям русской демократической эстетики. Главные авторитеты в этой сфере — поэт Николай Некрасов и сатирик Михаил Салтыков-Щедрин — едко высмеивали балет.
Но дальше всех в этом направлении пошел Лев Толстой. Вспомним его знаменитое пародийное описание в «Войне и мире» посещения Наташей Ростовой оперного спектакля: «…Она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин, и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что все это должно было представлять, но все это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них». Не пощадил Толстой и балет: «Одна из девиц, с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво».
Нет сомнения, что Толстой описывает здесь свое собственное восприятие оперы и балета как нелепейшего зрелища. Этому нетрудно найти подтверждение. В 1896 году Толстой пришел на представление оперы Вагнера «Зигфрид» в Большом театре. Его впечатления ничем не отличаются от Наташиных: его насмешил певец, который «бил молотом, каких не бывает, по мечу, которых совсем не может быть… на сцене, среди декорации, долженствующей изображать пещеру в скале». Как известно, марксисты яростно полемизировали с Толстым. Но он был одним из любимых авторов Ленина, и не исключено, что взгляды Толстого на оперу и балет повлияли и на Ленина. Вслед за Толстым, как мы помним, Ленин рассматривал оперу и балет как малопозволительную роскошь.
Сталин тоже любил Толстого, но еще с дореволюционных лет его отношение к опере было другим. Анна Аллилуева, сестра жены Сталина, вспоминает, что уже в 1912 году Сталин говорил о том, как хочется ему побывать в Мариинском театре, но сейчас «не удастся, нельзя» — нет времени. (В 1948 году Анну Аллилуеву по личному распоряжению Сталина арестуют, на свободу она выйдет только после смерти диктатора. Лиля Юрьевна Брик рассказывала мне об ужасных избиениях, которым сестра жены Сталина подвергалась в тюрьме.) Исходя из рассказанного Анной Аллилуевой, мы можем предположить, что Сталин, обосновавшись после революции в Петрограде, где он стал наркомом в первом советском правительстве, начал посещать спектакли Мариинки. Вероятно, именно там сложились его представления о том, каким должен быть имперский музыкальный театр, — представления, которые он впоследствии реализовал в Москве.