ПРОКЛЯТЬЕ КРЕМЛЕВСКОЙ ПРИНЦЕССЫ
Лет десять назад у меня дома зазвонил телефон. Мужчина на другом конце провода сказал, что его зовут Олег Видов, что он звонит из Америки, ему нужна помощь, а обратиться ко мне ему посоветовал мой старый знакомый. Видов рассказал мне, что в Москве у него есть сын, с которым он долгие годы не поддерживал отношений. Сейчас отношения возобновились, и выяснилось, что брат его бывшей жены отобрал у сына квартиру. Сына звали Слава Федотов, а его маму, бывшую жену Видова, Наталья Федотова. Красавица Наталья была лучшей подругой Галины Брежневой.
Мы встретились со Славой, я поехала в суд — это сюжет для роскошного детектива. Квартиру удалось спасти, Олег Видов много раз звонил мне, и мы часами разговаривали об этом суде, о прошлом — обо всем на свете. В том числе и о том, что случилось с Викторией Брежневой, дочкой Галины Леонидовны Брежневой, то есть внучкой всесильного генсека.
В конце концов из разговоров с Олегом Видовым и его сыном я и узнала о том, что любимая внучка Брежнева, Виктория, лишилась всего своего немалого имущества, в том числе нескольких квартир, и живет в Подмосковье. Адрес скрывает, имя мужчины, с которым живет, тоже скрывает и очень бедствует. Видов много раз грустно повторял, что не знает даже, живет Виктория в съемной квартире или, как он выразился, скитается по людям. Время от времени он присылает ей деньги и как может поддерживает ее. И однажды он попросил меня встретиться с ней. Теперь, по прошествии стольких лет, я понимаю: он думал, что раз мне удалось спасти квартиру сына, вдруг я смогу чем-нибудь помочь и Виктории Евгеньевне.
И вот в один прекрасный день — мне кажется, это было летом — мы со Славой поехали в Павловский Посад на встречу с внучкой Брежнева. После первой чашки чая я поняла, что Виктория Евгеньевна не хочет отвечать ни на какие болезненные для нее вопросы. Я спросила про ее дочь Галю, и она очень резко сказала, что эта тема — табу, и больше имя дочери произносить не стоит. Спросила, что стало с четырьмя квартирами, которые у нее были в центре Москвы, в том числе с квартирой Леонида Ильича на Кутузовском проспекте, 26, — она ответила, что стала жертвой чужой хитрости и хватит об этом. Когда я все же убедила ее вернуться к истории с квартирой Леонида Ильича, она сказала, что продала ее другу семьи, которому так доверяла, что попросила его от ее имени оформить сделку. Он и оформил. Половину денег он передал ей в день заключения сделки, а остальные обещал вернуть, но так и не вернул. Все документы остались у него, и сделать с этим теперь уже ничего нельзя.
Когда я принесла это интервью в редакцию, решили, что публиковать его не стоит — очень пресное. С тех пор прошло 10 лет. Зимой ушла из жизни Виктория Евгеньевна, недавно умер ее двоюродный брат, который не разрешил похоронить ее прах в семейной могиле. Я взялась разбирать старые бумаги и вдруг нашла то старое интервью. Я прочитала его другими глазами. Вот оно...
— Виктория Евгеньевна, наверное, Леонид Ильич Брежнев дома не был генсеком…
— Разумеется, нет. Все проблемы, все тяготы, неизбежные для жизни человека, который занимал такой пост, оставались снаружи. Я не помню, чтобы он пришел домой в плохом настроении. Всякое, конечно, случалось, это понятно, но он всегда улыбался. Никогда не кричал, не повышал голос. У бабушки был невероятно сложный и в общем тяжелый характер. Когда они ссорились, дедушка, как и положено мужчине, всегда первым прерывал молчание. Он был чрезвычайно доброжелателен. Этот талант с ним родился и с ним ушел.
— Интересно, кем бы он стал, если бы жизнь сложилась иначе?
— Думаю, из него получился бы талантливый артист, почему нет? В пору расцвета он был очень артистичен.
— А кино любил?
— Любил. Думаю, что больше, чем театр. Но это трудно сказать наверняка. Если бы у него была возможность часто ходить в театр, думаю, он бы как-то ближе к этому подошел. А кино можно было посмотреть дома.
— У него были любимые фильмы?
— Как у всех людей того поколения, это были фильмы о войне. Очень любил «Семнадцать мгновений весны». Я не помню, какое звание получил тогда Тихонов, а вот орденом наградили радистку Кэт. Тогда не принято было награждать людей, которые играли фашистов, но он, конечно, был восхищен игрой Броневого и Табакова. И, конечно, комедию хорошую он тоже любил…
— Но все же что в принципе могло доставить ему удовольствие? Водка? Карты? Охота?
— А так нельзя сказать, чтобы что-нибудь конкретное. В принципе, когда он бывал в хорошем настроении, а дома у него всегда было хорошее настроение, ему все доставляло удовольствие. Посидеть за обедом в выходной день, когда он не работал, что было крайне редко, — это тоже было удовольствие.
— Наверное, были фирменные блюда?
— Как сказать… Ну, например, холодный борщ. У бабушки он готовился иногда с фасолью, иногда с осетриной. Потом все очень любили щи из кислой капусты с рулькой. Рыбу в самых разных видах… Из мяса в основном у нас в ходу были банальные котлеты. Обычно их делали из говядины и свинины, но иногда добавлялась баранина или курица. До готовности их непременно доводили в духовке, почему они были такие невозможно пышные и сочные. Делали много вареников: с ягодами, конечно, с творожком, с картошкой и непременно со шкварками. Вареники с тушеной капустой, пельмени и колдуны…
— А пироги пекли?
— Обязательно! Дрожжевые и печеные. Пирог, как правило, у нас был один, самый обыкновенный, с яблоками. Из тортов — «Наполеон», но какой! Как его готовить, знают теперь только наши ребята-повара. Все воздушное и крем неописуемый. Съезжались мамины подруги, но, к сожалению, бывало это далеко не каждый день. В основном к праздникам, к Па с х е , пасху делали дома, и куличики тоже. У бабушки со времен молодости сохранилась пасочница деревянненькая, ей было уже сто лет в обед, но делали именно в ней…
— Интересно, а что у вас в семье было принято дарить друг другу к праздникам?
— Что касается бабушки, с ней, естественно, было проще, потому что ей можно было преподнести хороший букет или флакон духов.
— А вам что дарили в детстве?
— Игрушки, сладости, могли платьице подарить — у нас не было завалов, чтобы приносили двадцать пакетов с подарками. Вообще-то я до очень приличного возраста ходила в бабушкиных вязаных платьях. Она же потрясающе вязала! И все мои подружки брали эти вещи поносить. Про шарфы и шапки я не говорю — вязаные платья, кофты, юбки… Она вязала так, что, будь это сейчас, могла бы открыть салон. Это был ее бесспорный талант. Она пыталась научить и меня, но у меня не пошло.
— Виктория Евгеньевна, те самые давние воспоминания у вас ничем не омрачены? Или они все равно сложные?
— Нет, те — они, пожалуй, светлые. Чем они могли быть омрачены? Дедушка с бабушкой были мои папа и мама, к этому я привыкла с детства.
— А вы не задавали себе вопроса почему?
— Ну, так я же потом узнала.
— А что вы узнали?
— То, что и было. Нельзя сказать, что родители меня бросили, ничего подобного не было. Отец же был артист и все время ездил, а мама ездила с ним. Кроме того, были еще двое детей от другого брака папы, которых тоже нужно было тащить, — а меня-то куда, совсем маленькую? И бабушка с дедушкой меня просто не отдали, и все. Мама с папой прожили вместе десять лет, не так много.
— Говорят, Леонид Ильич хорошо относился к вашему отцу.
— Очень. Это был единственный зять, которого он любил по-настоящему. Они и по возрасту были достаточно близки. Дедушка очень переживал, когда они разошлись.
— Кто же был инициатором развода?
— Ну, мама, конечно. Молодая, красивая женщина. Она была невероятно яркая, знаете, невероятно, как пышный, яркий мак. Она в жизни была гораздо лучше, чем на самых хороших фотографиях.
— Мне доводилось встречаться с людьми, с которыми Галина Леонидовна работала. Я не услышала ни одного плохого слова. Думаю, у нее был талант дружить. И она не была предателем, ведь так?
— Конечно, нет. Она ведь была очень открытой, это ей досталось от Леонида Ильича. И друзей, и якобы друзей было без числа. Вот ее брат Юрий Леонидович — он был совсем другой.
— Позже у вас с мамой все же сложились теплые отношения?
— Да я бы не сказала. Просто не было возможности им сложиться. Она же не была банальной домохозяйкой, всегда была чемто занята, вокруг нее всегда кипела жизнь. Тем более что я же не была брошенным ребенком.
— Что вы считаете причиной ваших многочисленных проблем?
— Ну, конечно, каждый человек кузнец своего счастья и прочее. Но основная причина, Оля, это то, что не было возможности приспособиться к жизни. Я жила в закрытом пространстве. Закрытом по техническим причинам. Вот братья двоюродные оказались более приспособленными, потому что они изначально жили с родителями, в городе, в своих квартирах. Они с детства ездили на метро, они росли в живой жизни, понимаете? А я росла вне ее. И поэтому, когда подоспело нехорошее время — вот тут-то все и началось. Подготовка оказалась жалкой.
— Сколько вам было лет, когда это выяснилось?
— Ну, когда… Сразу. И я старалась в меру сил. Искать виновных в моих бедах бессмысленно. Повалилось одно за другим, и надо было справляться. Делала как могла. Но все это несколько отстоит от того, что получилось с квартирами.
— А почему?
— Ну, это немножко отдельно. Это был голый обман, и все. Потому что меня всегда обманывали близкие люди, понимаете разницу?
— И то, что в конце концов случилось с вашей матерью, вы считаете, тоже произошло от неприспособленности к жизни?
— Оля, все это приобрело такую вселенскую известность потому, что речь шла о Брежневых. На самом деле таких историй тысячи. Для тех, кто не понимает, объясняю. Во-первых, человек она была абсолютно неуправляемый — такой характер. И во-вторых, она была пьяницей, и это всем известно. Но главное, она это знала сама. И у нее была любимая поговорка. Кто бы ее ни уговаривал взять себя в руки, она отвечала: я пила, пью и буду пить. И все. Но если бы это действительно было все… От дедушки как могли все это скрывали. Лечиться мама ложилась в разные клиники. Но это был абсолютно дохлый номер. Спустя день-другой она в тапочках выходила на дорогу и останавливала машину, чтобы вернуться домой. И все начиналось сначала. И все это, естественно, валилось на мою голову. Дальше — больше. Она стала приводить домой людей с улицы. И настал момент, когда ее гости в доме на улице Алексея Толстого вышли через две двери, не открывая их. То есть разбили стекла. В полседьмого утра мне в очередной раз позвонили: срочно приходите. Я пришла. Старший по подъезду говорит: понятно, что за стекла вы заплатите. Но жильцы собираются написать письмо о ее выселении. Нужно Галину Леонидовну куда-то пристроить, дальше так продолжаться просто не может, потому что люди обязательно напишут. Это и был конец.
Мне говорили: вот если бы она жила с вами… Но она ни с кем не хотела жить. И не думала, и не собиралась. Поэтому она и оказалась в психиатрической больнице. Никакое другое заведение, вы поймите, ее не принимало. Потому что отовсюду она уходила в чем была. А других заведений просто не было. Хорошо хоть бабушку удалось обиходить. Она очень долго была беспомощной…
На прощание Виктория Евгеньевна сказала: если бы удалось достать где-нибудь тысяч тридцать, я бы купила маленький домик, а больше ничего и не нужно. Я спросила: рублей? И она впервые за все время нашего разговора улыбнулась и ответила: ну что вы, долларов, конечно…
Наследники всесильного Брежнева оказались беспомощны перед обычным миром