«Я ПРОШЕЛ ВСЕ КРУГИ ТЮРЕМНОГО АДА»
Исповедь осужденного журналиста «МК»
За почти сто лет существования «Московского комсомольца» кто только не работал в нашей газете! И это неудивительно — двери «МК» всегда открыты для тех, у кого есть талант и желание рассказывать людям все самое важное и интересное. А судимость — понятие относительное. Поэтому, когда автор этого материала год назад пришел к нам и сказал: «Хочу у вас работать, но честно признаюсь: я осужден по приговору суда», — мы не замахали руками в ужасе, а предложили попробовать. Мы публикуем исповедь человека, который прошел все круги тюремного ада. И добился своего — досрочно вышел на свободу и стал успешным криминальным репортером «МК».
Для кого-то свобода — это позволить себе коктейль в пятничном баре, кто-то посчитает себя свободным, вырвавшись зимой туда, где тепло и солнечно. А для меня свобода — это возможность быть с теми, кто дорог, делать то, что нравится. Совсем недавно я был лишен этого.
Арест
Все началось с того, что одного из моих старших товарищей-земляков «приняли» за распространение наркотиков в Калужской области. О его пагубных увлечениях я знал, даже видел, как приятель вместе со своей девушкой, наркоманкой со стажем (она сама хвасталась, что почти все зубы у нее во рту вставные, выпали от «химии»), курили гашиш. Мне было совершенно без разницы, я считал, что это их жизнь и их здоровье. Так что арест приятеля не был неожиданностью — его схватили при сбыте нескольких сот граммов дури. Через некоторое время его девушка попросила меня съездить к следователю и забрать его машину и личные вещи. Под расписку мне выдали его «Жигули» и пакет с изъятыми у него гаджетами и личными вещами.
По пути авто несколько раз ломалось и приходилось его ремонтировать. Вечером я приехал на встречу с девушкой друга. Она сразу протянула мне деньги, сказав, что это оплата расходов на ремонт машины, и я сунул их в карман, передав ключи и пакет с вещами. И отправился на выход. Откуда ни возьмись у меня на пути возникли двое мужчин с корочками. Все вместе мы прошли в подсобку, где при двух понятых сомнительного вида мне заявили, что я подозреваюсь в сбыте наркотиков, а в переданных мною вещах обнаружены запрещенные вещества. Из кармана вытащили меченые купюры.
После суток в «обезьяннике» меня арестовали на два месяца и доставили в СИЗО.
Три дня карантина
Как известно, первое впечатление самое яркое. Наверное, поэтому многие, кто попадает за решетку, после 1–2 суток выдавят из себя: «Жить можно». Ведь сначала вы оказываетесь на карантине, во вполне приемлемых условиях.Трехдневный карантин я провел в одной камере с таджиком-взяткодателем. Азиат работал таксистом и хотел дать «на лапу» гаишнику 300 рублей, а дорожный полицейский его задержал. Сокамерник вел себя очень тихо и почти все время судорожно вспоминал, как делать намаз. Вообще в МЛС (места лишения свободы) существует много шуток на тему, как люди, далекие от веры, сразу начинают тянуться к Богу.
СИЗО
Спустя три дня меня вызвали на беседу. Старший «кум» (так в МЛС называют оперуполномоченных) задал пару общих вопросов и один обязательный: есть ли мне что скрывать. Я уверенно ответил, что врагов у меня нет, ориентация у меня нормальная, да и вообще рассчитываю освободиться через пару месяцев. Сотрудник беззлобно посмеялся над моим оптимизмом, но распределил меня в одну из самых приличных камер. Существует практика не содержать коммерсантов и чиновников с убийцами и разбойниками. Поэтому обвиняемые в мошенничестве, взяточничестве обычно сидят друг с другом, и к ним подсаживают наиболее безопасный с точки зрения членовредительства спецконтингент — наркоманов и наркоторговцев.
И правда, на меня никто не нападал. Даже полотенце под ноги не бросили. Да, раньше существовал такой способ проверки: новенькому бросают под ноги чистое полотенце, и если он поднимает его, к нему начинают цепляться. Единственно верное решение — вытереть об него ноги.
Днем жизнь в изоляторе скучна и однообразна. Но если вы полагаете, что ночью в СИЗО все спят, — это глубокое заблуждение. После отбоя начинается оживленная беседа «на дороге». Как это выглядит?
При помощи самодельных удочек заключенные затаскивают в свои камеры через окна «коней» (канаты, сплетенные из простыней), к которым привязаны карманы (обычно носки). В них и кладут малявы, запреты и воровские прогоны (указания). Вот такая связь между заключенными. Стоять «на дороге» — дело очень ответственное, ведь помимо технического поддержания связи (плетения «коней», своевременной наладки) нужно знать все закодированные сигналы. Например, определенная последовательность постукиваний по батарее означает, что идет обыск, и если вовремя не среагировать и не передать другим, то можно подставить людей, которые звонят в это время родным. Ведь пришедшие неожиданно сотрудники отберут мобильник, а он в СИЗО стоит в 4 раза дороже, чем на воле.
Суд
Защитница на пальцах мне разложила, что если я не признаю вину, то получу минимум восемь лет. Вероятность, что я докажу свою невиновность потом, очень мала, и это будет зависеть больше от процессуальных моментов, а не от материалов. Она предложила мне сознаться в преступлении и уповать на милость судьи, на то, что он принял во внимание все наши доказательства, на то, что, в конце концов, на дворе конец декабря и незакрытое дело никто не хочет переносить на следующий год. И она была права! Я доверился и скрепя сердце выдавил из себя, что признаю свою вину. Прокурор запросил 8 лет, а приговор — 4 года строгого режима! Половина от низшего предела наказания! Я до сих пор благодарен этому судье — его фамилия Половников, и, будучи в суде уже по заданию редакции, я хотел найти его, но выяснилось, что он там уже не работает. Благодаря его человечности надо мной не возобладала слепая ненависть к системе, как это случилось у многих других, попавших в беду.
Этап
По прописке меня направили отбывать наказание в Саратовскую область. Самый запомнившийся момент из поездки в колонию — погрузка и выгрузка. Автозак доставляет осужденных на вокзал, где их под конвоем, в наручниках ведут к «столыпинскому» вагону, «пристегнутому» к рейсовому составу с обычными пассажирами. Шагая по платформе после месяцев существования на одном «квадрате» с ротой мужиков, ловишь себя на мысли, что ощущения эти непередаваемые. А встреча «столыпинского» вагона — о, это совсем другое кино. Зэков в телогрейках (без одежды установленного образца никого не отправляют) ставят на перроне под автоматы и травят собаками, а из вагона до перрона нужно бежать бегом и садиться на корточки в рядок перед автоматчиками. Все потому, что это самый опасный промежуток пути — по статистике, во время этапа при выгрузке из вагонов происходит самое большое количество попыток бегства.
Досмотр в пути, на пересылке — шок похлеще. Всех заставляли приседать, непонравившиеся вещи резали, ломали сигареты, вскрывали даже прозрачные упаковки с пищей и просто бросали на пол. Тех, кто пытался как-то отстоять свое, отводили в каптерку, избивали деревянными киянками, которые есть «на вооружении» у всех сотрудников отдела безопасности. С помощью них обээшники во время проверок проверяют целостность решеток. Подпиленные прутья под ударами деревянных молотков ломаются. Профилактика побегов, ничего не попишешь!
Колония. Карантин
В первую очередь всех вновь прибывших ведут в карантинный туалет, где заставляют надеть красную повязку: осужденный фотографирует тебя «на память». Это делается для того, чтобы, если зэк все-таки решится строить карьеру в воровской среде, можно было его поставить на место этим снимком, так как ношение повязки несовместимо со стремлением к криминальному миру. Особо упертых заставляют взять в руки тряпку и хотя бы раз дотронуться до туалета. С гигиенической точки зрения это совершенно безопасно — чище, чем в карантине, бывает не в каждой больнице. Смысл в другом: подавить морально и на корню отрезать путь к воровским традициям.
Из моего этапа все три человека, включая меня, требования выполнили и оказались в кубрике (комнате), где с нами продолжили работать осужденные — завхоз и дневальные карантина. Они подряд подсовывали нам психологические тесты с готовыми ответами, анкеты, заявления на вступления в секции, различные расписки на подпись, а когда ктото из нас начинал вчитываться, поднимали голос и всячески торопили нас. Был среди этих бумажек и самый страшный документ — что я предупрежден о том, что в случае попытки побега будет открыт огонь на поражение.
Я поставил закорючку и отправился чистить во двор снег. И так две недели — безостановочные уборки в бараке и на территории и сон без задних ног. Ах да, еще за это время нужно было выучить гимн России, который спустя 14 дней принимал, как экзамен, офицер, который выпустил нас в зону.
Зона Зон
За д день до того, как всех распределили на швейное производство, ко мне пришел начальник оперативного отдела. Для беседы нам любезно предоставил свой личный кабинет с DVD-плеером и обогревателем завхоз переходного барака. Я внимательно выслушал опера, который предложил пойти работать к нему. Моим единственным условием было то, что я не буду ни на кого стучать, а вот технические задания (в отдел требовался дневальный для работы на компьютере) я выполнять готов, и мне безразлично, что скажут другие зэки.
Так я оказался в самом секретном и самом страшном месте колонии. Когда кого-то из зэков вызывали в кабинет моего начальника, то они обычно ходили перед этим в туалет, так как визит мог закончиться попаданием на больничную койку. В мои обязанности входила подготовка отчетов — месячных, квартальных и годовых, — ведение документации по зэкам, состоящим на профилактических учетах, и многое-многое другое.
Cамым приятным бонусом было то, что я регулярно получал поощрения за свою работу и моя Маша могла приезжать ко мне на длительные свидания (3 суток) чаще: вместо 4 раз в год — 6 раз. В первую же встречу — это было короткое четырехчасовое свидание — я сделал ей предложение, и она согласилась! На длительном свидании мы сыграли свадьбу. Приехала сотрудница местного загса, Маша привезла мне пиджак, рубашку, брюки и туфли. И под заранее подготовленную запись марша Мендельсона на DVD-плеере мы обменялись кольцами.
Следующий год прошел легче. Я приобщился к спорту и стал заниматься тяжелой атлетикой, я стал много читать и даже научился играть пару песен на гитаре. Мне удалось бросить курить и полностью исключить из своего лексикона матерные слова. А еще через некоторое время, когда я уже отсидел 2 года и 11 месяцев, суд заменил мне неотбытый год 14 месяцами исправительных работ, но уже на воле. Радости не было предела, так как на такое смягчение суды идут крайне редко. Обычно единственная поблажка — это условно-досрочное освобождение, а мне, как осужденному по «наркотической» статье, еще не подошел срок подачи прошения об УДО. Получить положительную характеристику помогли сотрудники колонии.
Так, вырвавшись из этого места, я попал к тем, с кем хочу быть, и начал заниматься тем, что мне по душе. Я остался в родном Балакове, жена приехала ко мне. Я сразу же начал писать в местную газету, встал на учет в инспекции. Осуществил несколько успешных проектов для своего издания, вступил в ряды Союза журналистов России. А потом мы с женой решили ехать в Москву. Я устроился рекламным агентом в фирму, где проходил исправительные работы, ежемесячно отчисляя 15% в доход государства.
Однажды в соцсетях я набрел на страницу правозащитницы и журналиста «МК» Евы Меркачёвой. Именно о ней в местах лишения свободы слагают легенды, говоря, что она одна из немногих, кто читает и отвечает на обращения из тюрьмы. А еще через некоторое время увидел пост Евы о том, что в «МК» требуется репортер криминальной хроники. Так все и сложилось. Раз вы читаете эти строки, значит, «Московский комсомолец» меня принял, и, надеюсь, не пожалел.