ДЯДЯ САША — МИЗАНТРОП
Александр Гордон: «Единственный человек, которого мне жаль и которого я не люблю, — это я»
Кто такой Гордон? Всем недовольный интеллектуал, знайка каких мало? Никто не знает. А я хочу знать. Но поди пробейся через эту толщу цинизма, ума и таланта. Я постарался. Да, у меня был повод: на днях Александру Гордону исполнилось 55.
«Я никому ничего давнымдавно не должен»
— Может быть, я такой сноб и считаю ниже своего достоинства смотреть вашу программу «Мужское/Женское» на Первом канале, но «Закрытый показ» я смотрел без остановки и советовал всем, и захлебывался от счастья. В моем понимании вы опустились куда-то глубоко вниз.
— Ну, Саш, у меня другое представление об этом. Я и ту программу, о которой вы вспоминаете, не сильно чествовал, потому что не очень люблю кино. А уж то кино, которое мы обсуждали, просто терпеть не мог. Поэтому для меня то, что нет «Закрытого показа», — это избавление от наказания. А вот нынешнюю передачу не могу сказать, что делаю с огромным удовольствием, но иногда хотя бы с пользой. — Польза в том, что вы изучаете глубинный народ?
— Польза в том, что у нас уже сегодня семь человек вышли из тюрьмы, потому что мы вмешались в их судьбу. Польза в том, что у нас расселили два аварийных дома, которые раньше не было возможности расселить. Польза в том, что собрали на протез одному, на коляску другому. Она конкретна и ежедневна. — Понял. То есть это для вас очень серьезно?
— Гораздо важнее, чем обсуждать абстрактные идеи несуществующего кинофильма.
— С другой стороны, каждый человек должен выразить себя и раскрыть. То есть на данный момент вы выражаете себя таким образом? — Кому каждый человек должен то, что вы сейчас сказали? — Себе, наверное.
— Ну, раз себе, значит, он сам может решать: должен или не должен. Вот я никому ничего давным-давно не должен. Именно по этому поводу я снял кинокартину, которая называется «Дядя Саша», я там танцую душевный стриптиз, а мой герой впрямую говорит, что все мои учителя давно умерли и все свои экзамены я давно сдал.
— Со стороны кажется, что ваше «Мужское/Женское» — для вас это ссылка.
— Нет, это не ссылка, это каторга, и получил я ее заслуженно. Сказать, что я не люблю эту каторгу, нельзя, потому что в этой каторге гораздо больше оправдания существованию, чем в любом эстетском заходе.
— Когда мы с вами познакомились, наверное, лет 20 назад, вы тогда были каким-то другим. (Точно так же я недавно спрашивал Тиграна Кеосаяна.) Я видел такого классного парня, свободного, отвязанного, циничного. Кстати, вы тогда создали ПОЦ — партию общественного цинизма, которая вам так шла. Очень вы мне таким нравились. Это все куда-то уже ушло?
— Сейчас есть три человека в моей жизни, от которых я зависим. И это не Путин с Медведевым, не Эрнст, а это моя жена и двое детей, 2 и 4 лет. Вот главная моя зависимость, да.
— Ну, вот как я вас вижу и, наверное, имею на это право: человек, тот самый замечательный, свободный, умный, интеллектуальный, перестал быть свободным. И ваша свобода, мне кажется, закончилась после вашей связи с Владиславом Сурковым. — Вы что, смеетесь?
— Вы мне сами рассказывали о том, что вы с какого-то момента стали работать на Суркова. Именно тогда, когда он был всемогущим главным идеологом страны, отвечал за внутреннюю политику.
— Мое знакомство с Сурковым закончилось еще до того, как я стал вести «Закрытый показ», а вы утверждаете, что в «Закрытом показе» я был свободным человеком. Я вообще ни в грош не ставлю представление о свободе, которое вы мне пытаетесь навязать, потому что свобода в абсолютном смысле, как сказал кто-то из великих, — это мечта раба. Поверьте мне, я сейчас до тошнотворности более свободен, чем когда бы то ни было. Первый канал за работу, которую я делаю хорошо, как мне кажется, платит мне определенные деньги, на них существую я и моя семья. А в остальном я свободный человек. Даже внутри этой программы я абсолютно свободный человек. Только что эта свобода означает? Я снял фильм, свое кино, где стал продюсером, режиссером и актером в главной роли. Вот там я был абсолютно свободен. И что? — Да, свобода — это сложное понятие. — Для меня свобода — это обязанность, вот и все.
«Ребята, не нальете мне на посошок...»
— Ну а теперь я немного побуду либеральной демшизой. — Побудьте, недолго осталось.
— Побуду. А мог ли свободный человек заявлять публично про г-на Ходорковского то, что заявляли вы. Ну, то, что он практически враг народа. Все-таки тогда человек сидел. Не по-русски как-то и настолько на вас не похоже. Это должен был сказать ваш альтер-эго Владимир Соловьев, но он этого не сказал, а сказали вы. — Во-первых, это было давно. — И неправда?
— Нет, это была правда. Второе — дали бы мне сейчас написать это письмо, я бы и сейчас его написал. Я абсолютно в корне расхожусь во взглядах с Ходорковским на будущее России и на сегодняшний день. Я его презираю и никогда не скрывал этого. А в тюрьме он или на свободе, меня абсолютно не волнует. Я по-прежнему считаю его виноватым в смертях людей. Точку зрения мою никто не изменит, даже если осудили за другое. — Насчет смертей людей — этого в суде никто не доказал.
— Слушайте, про меня столько говорят, я никому не собираюсь ничего доказывать по этому поводу. Я имею право высказать предположение. Я презираю человека, ко- торый даже собственные интересы не смог отстоять, не говоря уже про интересы России, о которых он так пекся. Ходорковский — это не просто сбитый летчик, это закопанный, сгнивший, пытающийся воскресать иногда с гнилым духом из могилы. Его нет больше, в истории России его нет. Все, забыли о нем, проехали. Демшиза осталась, совершенно справедливо. Демшиза, которая делит весь мир на рукопожатных и нерукопожатных. И когда мне предъявили эту нерукопожатность те люди, которым я, находясь в бреду, руки бы не подал, я понял, что я правильно сделал, когда разделился на себя и них. Считайте, что это был акт искусства, перформанс, если хотите. Давайте забудем про Ходорковского, сейчас мы живем при других обстоятельствах. И раз мы заговорили про Суркова… Вы читали его последнюю статью о путинизме и о том, почему это наконец-то идеология наших дней?
— Читал. По форме — правильно, а по существу — издевательство. Это даже не я сказал про статью Суркова, а Владимир Ильич Ленин. ВА ХИ АР О ОГ ЧН ЛИ ИЗ
— Вы мне задаете вопрос про Ходорковского тысячелетней давности. Я отвечаю вам честно. А я вам задаю вопрос про Суркова вчерашнего дня, вы мне не отвечаете. Вы меня почти обвинили в связи с Сурковым, а я горжусь временем, когда я работал с ним. Я почти на сто процентов разделяю его убеждения, высказанные в этой статье. Можно мне не жать руку, можно мне не жать ногу, можно мне вообще ничего не жать, но я то, что говорит сейчас Сурков в этой статье, говорил десять лет назад, двадцать лет назад, говорил всегда. Меня упрекнуть в этом смысле нельзя, поэтому пришла пора, наверное, окончательно разделиться: кто за Россию, а кто за себя.
— Вы говорите про Ходора, что его нет в истории, что это закопанный маргинал. Но, извините, про вас можно сказать то же самое.
— На здоровье, слушайте, я никому ничего не хочу доказать. Я что, политический деятель, что ли? Я кто такой, если честно? Я скромный телеведущий, который иногда позволяет свободу считать себя кинорежиссером. Очень редко позволяет. Почти всегда неудачно, в смысле проката, зрителей. Но мне этого вполне достаточно. Я же не спасаю мир, я не говорю, что Россия должна измениться в эту сторону или другую. Я не трачу колоссальные деньги, чтобы подкупить партию одну или другую, чтобы стать крупным политическим деятелем. Меня это совершенно не волнует. Меня волнуют мое старение и моя семья.
— Но когда вы работали на подтанцовках у Петра Толстого в его политической программе, мне было вас очень жалко. Вы какой-то там были маленькиймаленький.
— Знаете, я по-другому смотрю на это. Это был прямой эфир, где главным запевалой был, конечно, Петр Олегович, и я стоял у него не на подпевке, а на подстраховке. В прямом эфире может случиться все что угодно: вырубится у него микрофон, или он закашляется, или ему срочно понадобится пойти в туалет. Я всегда был в теме, я всегда был в курсе, я был готов поддержать этот разговор вторым номером. Я никогда не претендовал на первый в этой передаче, я был вторым номером, и меня это удовлетворяло. — Гордон на подстраховке — как-то мелковато вы тогда плавали.
— Не соглашусь с вами. Там были некоторые моменты, которые определили еще и мое отношение к сегодняшнему дню. Там же не только программа, там еще закулисье программы. Там еще и люди, которые отправляются в курилку и выглядят совершенно по-другому. Там глава фракции говорит: «Ребята, не нальете мне на посошок, мне бежать надо». Там другая жизнь совсем. — Да, вы же любите изучать жизнь как бы со стороны.
— Уже нет. Я ни разу не покривил душой в отношении к тому, что происходит в России сегодня. У меня были времена, когда я критиковал Владимира Владимировича Путина, посмотрите, скажем, интервью с Ксенией Собчак. Были времена, когда я не понимал, куда мы идем. Были времена, когда я настаивал, куда нам нужно идти, а движение шло в противоположную сторону. Я не политик, я гражданин любимой мной России. И я с точки зрения гражданина всегда говорил честно, а если вы найдете хоть одно противоречие в моих словах за последние 20 лет, я вам памятник поставлю. Я не Володя Соловьев. — Значит, я вас придумал. — Все меня придумали. А Партия общественного цинизма была создана в противовес вторым ельцинским выборам, когда цинизм зашкаливал. Уже все было понятно, что этого полутрупа выбрали только потому, что надо досидеться до лучших времен, вот тогда возникла Парт и я о б щественного цинизма как противовес политическому цинизму. И продал я ее, как только появился Путин, за три доллара неизвестному человеку. Знаете, мне говорили: представь себя на месте Путина. Вот Ельцин сказал: я устал, я ухожу, ты пришел в Кремль, и что? К тебе заходят все эти проклятые министры, надоевшие, все эти ходорковские, березовские, чубайсы. Что ты будешь делать? Я бы повесился в этом кабинете, точно. А Путин изменил Россию до неузнаваемости, и сделал ее все-таки достойной страной. Я так считаю.
— Если смотреть все ваши передачи, станет ясно, как униженно живет народ. Разве можно назвать это достойной страной?
— Нет. История в том, что в нашей стране есть громадное количество паразитов, которые то ли за бабки, то ли по неумению, то ли по недомыслию пытаются сделать так, чтобы мы не встали. Вот я весь пафос свой — сатирический, социальный — направляю против них. И в этом смысле мне кажется, что мы с Путиным сотрудничаем. Я могу ошибаться, но делаю это искренне. Насколько искренне делает это он, остается только догадываться. Но я ему верю... — Отлично. Вы мизантроп по жизни?
— Да, у меня был период, когда я был мизантропом. Даже был период, когда я был филантропом. Сейчас единственный человек, которого мне жаль и которого я не люблю, — это я. К остальным отношусь с интересом.