Юлия РУТБЕРГ: «ЛЮБЛЮ ФИНАЛЬНЫЕ АПЛОДИСМЕНТЫ, КОГДА ТЫ ЗАВОЕВАЛ ЗРИТЕЛЯ»
Карьеру этой актрисы трудно назвать стремительной, однако упорный труд в театре и на съемочной площадке сделал Юлию известной на всю страну и принес звание народной артистки. Мы послушали размышления Юлии Рутберг о наградах, управлении гневом и возрастах любви.
— Юлия, кем вы считаете себя — советской или российской актрисой, делаете ли разницу между этими понятиями?
— Я не очень понимаю различия: по рождению я советский человек, по внутренней культуре — русский. Какие здесь могут быть противоречия? В Советском Союзе нам прививали русские культурные ценности, поэтому во мне есть и то, и то. Но основа, конечно, это русская культура.
— Ваш знаменитый папа, актер, мим Илья Рутберг был не против вашего артистического выбора?
— Мои родители, бабушки и дедушки — все были очень одаренными людьми, имеющими отношение к искусству. Конечно, я вращалась в такой среде, что это способствовало моему выбору профессии. К тому же в нашей семье не принято запрещать. Дети должны сами попробовать то, что они хотят, чтобы потом не предъявлять своим прекрасным родителям претензий. Детям можно помогать. Безусловно, их нужно любить и оберегать, но они должны проживать собственную жизнь и совершать собственные ошибки. Конечно, папа не был рад, он прекрасно понимал, что это за профессия, но знал, что такое искусство, какие оно приносит радости, как можно реализоваться, если к нему относиться серьезно. Складывалось у меня все трудно, и это прекрасно, а потом стало полегче. Оказалось, что я в папу. Я не спринтер, а стайер, и на этом настаиваю, потому что быть стайером в любой профессии гораздо сложнее.
— Вы помните тот момент, когда поняли, что хотите стать актрисой?
— Сделала свой выбор в пятом классе. Именно тогда я поняла, что это будет театр. Никогда не хотела поступать во ВГИК. В девятом классе я совершенно случайно оказалась в Щукинском училище на дипломном спектакле. Меня потрясло это пространство — как там играют, обаятельно, изысканно, все друг другу кланяются при встрече. Смесь пажеского корпуса и института благородных девиц с Царскосельским лицеем, хотя это было училище. Там учили ремеслу, а в любой профессии выше всех всегда ремесленники.
— Как вы попали в Вахтанговский театр?
— Мою судьбу решил случай — наш дипломный спектакль взяли в театр Вахтангова. Еще Галина Борисовна Волчек сделала для меня очень важную вещь. Когда три года подряд поступаешь в театральный и все говорят, что ты городской сумасшедший, в тебе нет ничего актерского, это неимоверно трудно. Галина Борисовна знала меня с детства, и когда-то, когда мне было лет двенадцать, она подошла к папе и сказала ему: «Отдай ее мне. Она Анна Франк». Когда пришла показываться после окончания Щукинского в «Современник», помимо самой Волчек в зале сидели Гафт, Неелова, Покровская, Никулин. Галина Борисовна мне сказала: «Приходи завтра». Я, рыдая, ответила: «Не могу, меня сегодня взяли в театр Вахтангова». Она дала мне два года и сказала: «Если у тебя ничего не получится в Вахтанговском, приходи!»
— Многие артисты рассуждают, что важнее, лучше — театр или кино. Что вы думаете по этому поводу?
— Это два совершенно разных вида искусства. К сожалению, после окончания Щукинского училища у меня была большая проблема — в театральных вузах кинематографические навыки не преподаются. Нет такого предмета — работа с камерой. Нас учат играть «на последнего зрителя»: чтобы человек, который сидит в конце зала, был таким же полноправным зрителем, как и тот, что сидит в первом ряду. А в кино существует общий план, средний и крупный. Мне повезло — когда я только начинала сниматься, были такие люди, которые уделяли мне внимание, обучали, как работать с камерой. Я не стеснялась подходить и спрашивать у Княжинского — гениального русского оператора, который работал с Тарковским. Многому меня научил Павел Лебешев, который рассказал мне про мое лицо, про правую и левую сторону и про то, что не бывает симметричных лиц. У меня были дорогие мне вещи в кино, очень любиС отцом Ильей Рутбергом. мые, но если говорить о самом главном искусстве, это, безусловно, театр. Театр — это живое! В театре, на сцене все зависит от тебя. В кино все-таки есть возможность склеить, смонтировать: там есть обереги — некая подстраховка. В театре все подстраховки во время репетиции, а поднялся занавес — ты должен принимать решение здесь и сейчас. Оторвалась пуговица, сломался каблук, публика замирает, смотрит, какое ты примешь решение, и если ты вышел из этой ситуации, тебе аплодируют стоя — артист. А если ты скиксовал, тебя похоронят. Публика беспощадна. Театру уже столько раз предрекали смерть с появлением звукового кино, телевидения, Интернета. Но человечество снова и снова возвращается к театру. Согласитесь, актера, не его портрет на обложке журнала, а его форму и содержание, можно оценить только в театре. Ты видишь, как он работает сегодня и здесь — на твоих глазах, вживую.
— Как вы относитесь к наградам, театральным премиям, таким как «Чайка» и «Хрустальная Турандот»? Что они дают актеру?
— Это приятно, особенно когда вовремя. Но для меня награды никогда не являлись самоцелью. Когда мы собираемся делать какой-то спектакль, я не предполагаю, какую мне могут дать за него премию. Это было бы весьма самонадеянно. Всегда чураюсь аплодисментов, когда только вышла на сцену, ведь я еще ничего не сделала. Люблю финальные аплодисменты, когда ты завоевал зрителя. То же самое и с премиями — они даются по результату сделанной работы. Это всегда дорогого стоит. Это уже пролитая кровь, рожденный ребенок, ты держишь в руках что-то осмысленное.
— Спектакль закончился, вышли на улицу и все забыли? Или продолжаете переживать?
— Все зависит от того, какой был спектакль. После «Ханумы» выходишь веселая, радуешься. После «Медеи» совершенно другое состояние, после «Крика лангусты» — смешанные чувства. Иногда чувствуешь большую усталость. Но это не значит, что ты выходишь и продолжаешь своей образ. Я терпеть не могу артистов, которые не наигрались на сцене, — это сюрреализм, похоже на заболевание. Можно, конечно, пошутить, но я не продолжаю после «Ханумы» ходить на кривых ногах, стираю усы и не говорю с грузинским акцентом.
— Кстати, о «Хануме» — как вы оказались в антрепризе?
— Для меня этот спектакль стоит особняком среди других антрепризных постановок. Это одна из немногих антреприз, существующих на театральной сцене уже больше десяти лет. У нас уже не только дети, внуки появились на этом спектакле. (Смеется.) На самом деле за свою жизнь я приняла участие всего в пяти или шести антрепризных спектаклях. При этом никогда не проводила водораздела между антрепризой и театром, потому что и там, и там — сцена, и там, и там — зрители. Но в антрепризе есть колоссальное преимущество: именно здесь могут собраться актеры, которые волею судеб не работают в одном театре. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду играть на одной сцене с Михаилом Михайловичем Державиным, Людмилой Чурсиной, Ольгой Волковой. Это живые легенды.
Виталий БРОДЗКИЙ.