«Психотерапия – этопро веру»
«Онкология – болезнь бессилия», – считает магистр психологии Дмитрий Лицов. О физической и психоэмоциональной природе рака, взаимосвязи жизни и смерти, а также о помощи, которая не навредит, рассказал практикующий специалист.
Физическая природа рака…
По моей оценке, страх занимает примерно половину трудностей в знаниях темы онкологии. Чтобы бояться меньше, надо просто знать, что такое рак, как он работает, откуда происходит и что можно с ним делать.
Если у нас первичная ячейка общества – семья, то первичная ячейка организма – клетка. Это такая «штука», которая несет в себе генетическую информацию, спрятанную в ДНК. Клетка делится и передает эту информацию дальше. Клетки собираются в «стаи» и образовывают органы, кожу, кости и так далее. В каждый момент времени в нашем организме происходит их деление – это естественный процесс. У всех нас есть так называемые атипичные клетки, неправильные, в которых по каким-то причинам нарушена эта самая информация, она искажена. Есть очень разные причины, почему так происходит. Сбой в работе клетки может случиться, например, в результате облучения, стресса, иногда организм просто барахлит и чтото делает не то. У нас есть иммунная система, которая тоже состоит из набора, так скажем, клеток. Их задача – отлавливать все инородное, нейтрализовывать, уничтожать. То есть, у каждого человека есть раковые клетки, но иммунная система с ними справляется. Допустим, порезали вы руку. Включается процесс заживления: клетки растут, делятся, а когда рана затянулась, рост нормальных клеток останавливается. Они как-то передают сигналы «стоп». А раковая клетка – нет. Если чтото идет не так и иммунная система дала сбой, атипичная клетка начинает делиться и передавать ту самую искаженную информацию. Она уже не выполняет предназначенных ей функций, но бесконтрольно размножается и таким образом появляется опухоль.
…и психоэмоциональная
Если на уровне тела рак – это когда больные клетки делятся, поедают здоровые и за их счет живут, то на уровне психоэмоциональном, душевном тоже присутствует некое «поедание» себя. Имеется много исследований на эту тему и данные подтверждаются: есть что-то, за что человек начинает себя уничтожать. Это может быть вина, обида, гнев. И мы в своей практике видим, что примерно в 75% случаев за полтора-два года до развития рака в жизни пациента произошло какое-то тяжелое событие, эмоциональная потеря, с которой он не может справиться: развод, смерть близкого, дети выросли и ушли из дома, потеря имущества, денег – что-то исчезло очень ценное и значимое для человека. И он с этим не может справиться. Человек попадает в хронический стресс, который в конечном итоге угнетает иммунную систему, она перестает улавливать атипичные клетки и развивается онкология.
Показательный для меня пример – немецкий врач-онколог Хаймер, который работал в клинике Шерите. Он всегда был противником теории психологического или эмоционального основания для заболевания, но с ним произошла такая история: его сына застрелил на улице какой-то сумасшедший. Через полтора года у самого Хаймера развился рак и у его жены тоже. После успешного лечения он задумался о возможной связи. Проанализировал тысячи историй болезни онкопациентов и выяснил, что определенный вид психоэмоциональной травмы вызывает определенную форму рака. Травма (потеря, стресс) откладывается в определенном участке коры головного мозга, отвечающего за конкретные зоны человеческого организма, которые в результате перестают нормально функционировать. Эти зоны мозга подают посттравматические, искаженные травмой сигналы тем органам, с которыми они связаны. Там зарождается рак.
Надо ли говорить правду
Часто возникает вопрос, а надо ли человеку знать, что у него рак? В Европе принято говорить об этом диагнозе, и я считаю, что это правильно. Человек имеет право знать, что с ним происходит и перед чем он стоит. Но наш коллега, врач-онколог, считает, например, что пациент имеет право знать, что у него рак, но также имеет право и не знать об этом. Для меня это было до определенного времени не совсем понятно.
Например, я лично пошел на обман собственной мамы, когда она заболела. Доктор в реанимации сообщил, что у нее рак желудка, а я убедил ее, что точный диагноз без биопсии (а делать ее было нецелесообразно – можно навредить) поставить невозможно. Поэтому возможны три варианта: злокачественная опухоль, доброкачественная или язва желудка – речь идет о безвредной опухоли. И эта полуправда сыграла основную роль, когда мама решала, будет она бороться с болезнью или нет. Фактическая неправда, но правда моя личная, позволила нам выиграть у смерти четыре месяца жизни.
Многое зависит от состояния психики, эмоциональной и стрессоустойчивости. Бывает, что человек не готов знать тяжелую правду.
В одной из психотерапевтических групп был клиент, который как-то принес снимки и сказал, что у него
обнаружили какие-то «узелки». А там-то четко даже написано – «метастазы»! Он «не увидел» этого слова. Но мы ничего ему не сказали, не стали убеждать и «раскрывать на правду глаза». Наша задача была помочь, поддержать, чтобы он принимал лекарства и продолжил лечение. Он принимал таблетки год, и если на момент обследования у него было шесть узелков размером почти по сантиметру, то через эти 12 месяцев они ушли в ноль! Он пришел в группу с удивлением: «Оказывается, у меня были метастазы!» Вот в этом смысле человек имеет право не знать. Но это очень индивидуальная ситуация, в которой, как правило, у врачей разбираться нет возможности. Не знаю, как у вас, а у нас в Латвии у онколога нормированное время приема пациента – 12 минут. Это катастрофа! Врачи принимают по 20–30 человек в день, из которых примерно половине они должны сообщить о тяжелом диагнозе и выдержать эту первую реакцию. Поэтому очень много случаев психологического выгорания среди врачей.
Сила мысли
Психотерапия – это во многом про веру, доверие врачам, лечению, себе, своему телу, Богу. Не обязательно, конечно, речь должна идти о религиозности. Наверное, до истинной веры не все из нас доживают. Я говорил о
том, что в стрессе иммунная система угнетена и слабеет. Но, оказывается, если человек справляется со стрессом, проживает непрожитое ранее, его эмоциональное состояние изменяется на более светлое, позитивное, появляется надежда и вера в будущее, вера, что оно возможно. Человек начинает жить более полноценно, радостно и на это отзывается иммунная система. Ее показатели изменяются и процесс идет в обратную сторону, иммунитет крепнет и начинает выполнять свои обязанности.
Но есть какой-то предел. Некоторые говорят, что иногда происходит чудо спонтанного излечения, однако я за 10 лет практики не встречал ни одного самоизлечившегося.
Я не верю, что психотерапия (если человек просто проработал травму) может излечить рак. Это слишком системная болезнь. Но о том, что психотерапия – важное условие выздоровления, говорят цифры. Эффективность лечения, в зависимости от диагноза и стадии заболевания, увеличивается на 35, а то и 75 процентов. Но не психотерапия лечит. Потому что, если поражено тело, – его надо лечить иначе. Я всегда был и остаюсь противником отказа от основного лечения.
Онкология – это кризисная ситуация
Кризис отличается от неприятностей тем, что он меняет жизнь радикально – как раньше уже не может быть.
Я довольно много работаю с родителями, потерявшими своих детей. На личном опыте знаю, что такое потерять ребенка. Также мне пришлось пережить еще некоторые трагические события в жизни. Я просто знаю, что на этом дне, на которое не каждый из нас отважится взглянуть,
есть жизнь. Для меня это абсолютно так. Мой главный тезис в профессии потерь, болезней, смерти: «Все это – повод для жизни. Смерть – повод для жизни». Какой человек не боится умереть? Тот, что живет полной жизнью. Который в основном доволен тем, как живет.
О чем чаще всего жалеют перед смертью? Не о том, что сделано, а о том, что не сделано.
Когда стало понятно, что состояние мамы ухудшается безвозвратно и болезнь берет верх, для меня наступило время правды. Это когда ты готов называть вещи своими именами. Даже если они страшны. Когда «завтра» может не наступить, поневоле начинаешь жить в настоящем, жить здесь и сейчас. Помню, как собрался с духом, посмотрел в ее глаза и спросил: «Мама, ты боишься умереть?» Она неожиданно для меня легко ответила: «Нет, совсем не боюсь. Ты знаешь, я хорошо пожила. Особенно последние 10 лет. Я была очень счастлива и теперь совсем не боюсь умереть. Боюсь только боли». Повторюсь, после такого очень простого вопроса, который обходят близкие, стараются об этом не говорить, для нас наступило время правды, которая стала освобождающей…
И второй момент, который стал для меня открытием, хотя теоретически и отчасти практически я это знал, – альтернатива смерти, небытию, тому, что завтра может не быть – только пребывание в настоящем моменте. Это очень естественно. Другой альтернативы, кроме «здесь и сейчас» нет.
Жизнь здесь и сейчас
Я могу спросить пациентов, боятся ли они умереть и почему. Отвечают примерно так: «Ну, ты же понимаешь…» И я буду делать вид, что я якобы понимаю. Но это значит, что человек не разрешил вопросы собственного существования. Если он признается, что боится смерти, я могу спросить, сколько он себе наметил жить. Говорит: «Доктор сказал год». Ну, доктор сказал… а ты-то сколько сам себе наметил? Люди иногда от такого простого вопроса теряются. Ведь дело только в выборе: либо мучительная химия – проживешь три года, например, или пошлешь на фиг это лечение и проживешь полгода – конец неизбежен. В этом смысле я всегда за то, чтобы наших пациентов и наших близких возвращать в настоящий момент. Потому что жить в страхе и тревоге – это жить, беря взаймы у будущего. Бояться того, чего нет… Покажи, где у тебя клетка мутирует прямо сейчас? Ты не можешь видеть этого, чувствовать. Ты сейчас живешь! У каждого есть повседневные интересы: есть жены, мужья, дети, хобби. Если этого нет – можно найти. Иногда ведь человек задается вопросом: а зачем мне бороться? Зачем жить? И тогда я в первую минуту подвисаю: как будто мне надо ему это объяснить. Но я же не знаю! Меня спросят – отвечу. У меня минимум 10 поводов жить, если я останусь, например, без ноги. Даже автомобиль есть с ручным управлением. Это мое внутреннее отношение к жизни и к смерти, оно каким-то образом влияет на людей. Я думаю, что это такой парадокс: для меня нет ответа, но каким-то образом, находясь рядом с психотерапевтами, – самими иногда полуживыми – наши пациенты выздоравливают. Это значит, что каким-то образом мы заполняем их пустоту собой. Значит, я должен заботиться о себе: чтобы мои личные проблемы и трудности не мешали помогать другим. А в идеале помогали. Иногда меня спрашивают: «Как ты можешь работать с чужим дерьмом?» Но для меня боль человеческая – не дерьмо.
Смерти нет
И не надо на ней заморачиваться. Завтра придет – тогда и подумаем. Будет больно – таблетку примем, а даст Бог – в один момент, раз – и умрем. Есть примеры, как умирать открыто, честно, прямо, естественно. Я знаю, как буду умирать.
В теме близости смерти, потери, как нигде, очень много человеческого. Невозможно работать по какимто методикам. Человек все равно не будет получать главного. Что происходит при онкологии? Теряются связи, отношения с людьми. Потому что есть такое определение: «Личность – это динамическая система отношений к себе, к другим и к тому, как ко мне относятся другие». То есть во всех этих трех пунктах есть отношения. Когда человек оказывается в кризисе, он настолько ободиночивается, что эти связи становятся формальными. Есть будущее? Нет. Да, человеку страшно.
Но надо уметь об этом поговорить и при этом не брать лишней ответственности. За его жизнь, например.
Когда маму привезли домой после больницы, она начала диктовать имена и фамилии своих приятельниц, человек пяти. Я записал, а она говорит: «Будут звонить эти, скажи, что меня нет. Придумывай, что хочешь: в магазине, в кино, на свидании…» На тот момент мама уже практически не ходила. Я спросил почему.
– Они станут говорить мне всякую фигню!..
И это правда – будут, всегда говорят. Из страха и непонимания люди часто начинают разговаривать лозунгами и призывами: держись, расслабься, не думай, не нагнетай. Нет ничего более бессмысленного, чем сказать умирающему человеку: «Все будет хорошо!» У него совершенно другие проблемы, и он с ними одинок: болезнь и неизвестность – это его настоящее, его «сегодня».
Без вины виноватые
Желание помочь и невозможность помочь порождает чувство вины. Реально – вины нет, а чувство вины есть. Вот в этом смысле близким очень трудно смириться. Вам трудно с онокобольным, потому что вы не можете помочь. Вы не знаете, что делать. Спросите его: «Как тебе помочь? Что сделать?» Хочется ведь что-то такое особое предпринять, чтобы облегчить больному жизнь. Оказалось, это и из моего опыта, не надо чрезмерно усердствовать.
Когда мама просила повернуть ее на бок – мы поворачивали. И сразу задавали вопросы: что еще сделать? Дать попить, открыть форточку, принести поесть, телевизор включить? На все вопросы – нет. Вот такое свое бессилие мы переводим в тупую деятельность: суетливую, бестолковую, которая только мешает. Очень важно для близких настроиться на присутствие рядом, но не докучать своими вопросами и гипертрофированной заботой. Больному человеку и так очень плохо. И физически, и эмоционально. У него возникает ощущение, что он подвел всех: это и деньги, и разного рода ресурсы, и время, это разрушенные планы. Но у близких тоже есть чувство вины. И это одна из задач, над решением которой бьются не только психологи…
Не берите на себя чего-то слишком большого. Есть очень простое правило: без спроса надо помогать детям и инвалидам. Идете по городу, видите, что упал человек – инфаркт или что-то еще, спрашивать не надо. Надо помогать. Меня когда-то очень удивили, лет 20 мне было, письма митрополита Филарета Московского, в которых он, отвечая на чей-то вопрос, писал: «Ты спрашиваешь, что такое помогать? Я тебе отвечу. Ты идешь по дороге и видишь, что в реке тонет человек. Не подавай ему руки. Найди палку и подай ее. Если у тебя хватит сил – ты его вытащишь. А если ему суждено утонуть, ты-то жить останешься». Я тогда еще подумал: «Ничего себе христианин! Как это так?» А все просто: помощь – это то, что по силам, по мощи.
«
Я не верю, что психотерапия (если человек просто проработал травму) может излечить рак. Это слишком системная болезнь.