ПРОЛЕТАЯ НАД ГНЕЗДОМ ПРИЕМНОЙ КУКУШКИ
«Маша падала на пол и орала, могла подбежать к стене и начать биться головой»
В глазах большинства приемный родитель, вернувший ребенка в детский дом, выглядит подлецом и предателем. Оно и понятно, взрослый человек должен нести ответственность за свои поступки до конца. Но всегда ли ситуация настолько однозначна? Этот материал — исповедь матери, четыре года воспитывавшей приемную девочку. Четыре года мучений, терзаний, унижений. И в финале — поражение. Договор опеки расторгнут, малышка возвращена в детский дом.
Сложно описать, какие эмоции переполняли меня в тот день, когда я ехала за финальным документом, подтверждающим мое право стать приемным родителем.
— Мы даем вам направление на прием в Московский федеральный банк данных о детях-сиротах. Там сотрудник покажет вам всех детей, которые подлежат устройству в семью. Может, подберете кого, — подытожила начальница отдела опеки.
Все, кого мне показывали, были с тяжелыми патологиями. Некоторые недуги были видны даже на фото. Я искренне преклоняюсь перед людьми, готовыми окружить заботой ребенка-инвалида. Но — перед самим собой надо быть честным — я не относилась к их числу. Мне хотелось взять девочку, которая будет читать стихи на табуретке, ходить в обычный детский сад и кататься на велосипеде наперегонки с моими детьми. Конечно, я понимала, что абсолютно здоровых детей быть не может. Но одно дело — незначительные проблемы, которые корректируются врачами, и совершенно другое — когда ребенок обездвижен или имеет тяжелую степень умственной отсталости.
И тут я увидела ее. Трехлетняя белокурая девочка на фотографии была похожа на гнома. Очень маленькая, даже для своего возраста. Ее сложно было назвать симпатичной, но печальное выражение лица и потрепанная кукла в руках не могли оставить меня равнодушной. И я позвонила. «Оперированный порок сердца, задержка психоречевого развития, соцпедзапущенность. Подлежит устройству в другой регион» — все озвученное вселяло надежду. И я приняла решение знакомиться, предварительно решив для себя, что если и сейчас не получится, то надо успокоиться и выдохнуть.
Девочка из города N
История жизни маленькой Маши вряд ли была чем-то из ряда вон выходящим. Особенно для провинциального городка. В ее семье пили все. Мама, тетя, бабушка и даже прабабушка, прикованная к инвалидной коляске. Помимо Маши в семье воспитывались ее 10-летний брат и трое двоюродных братьев и сестер. Пока женщины развлекались в пьяном угаре, частенько пропадая из дома на несколько недель, дети были предоставлены сами себе. Точнее, оставлены под присмотром парализованной пенсионерки. Нет, в семье не было насилия, детей никто не бил и не истязал, они просто были никому не нужны. Питались тем, что найдут, шатались по улицам, попрошайничали.
Ситуация с Машей осложнялась ее проблемами со здоровьем. В силу того, что мать девочки не посчитала нужным завязать с дурными пристрастиями даже на период беременности, малышка родилась с пороком сердца. Почти год она находилась в стационаре под наблюдением врачей. После выписки мамашу предупредили, что ребенку необходимо сделать операцию, иначе последствия могут быть самые трагичные. Но ее это не сильно волновало.
Я поднялась к главврачу и сказала, что готова взять опеку над девочкой. А дальше все пошло как по маслу. После подписания всех необходимых документов в опеке N все та же милая сотрудница вошла в мое положение и сняла с меня обязательство о 10 встречах. Я уехала домой.
«Я так захотела»
Первые 5–7 дней совместной жизни девочка была просто ребенок-солдат. Скажешь «садись» — она сидит, «стой» — стоит. Засыпала, едва коснувшись головой подушки, и ела так, будто пережила блокаду. А потом ее прорвало.
Просто в какую-то секунду ее поведение резко изменилось. На любую просьбу реакция становилась непредсказуемой. Она падала на пол и орала, могла подбежать к стене и начать биться головой, специально вызывала во время еды за столом рвоту и еще больше орала при попытке забрать тарелку. В какие-то моменты ее поведение напоминало кадры из фильма про экзорцистов.
Я успокаивала себя и всех остальных, что это адаптация и скоро все пройдет. Но лучше не становилось. Мамами она называла абсолютно всех женщин, проявлявших к ней мало-мальское внимание, и готова была уйти с любой из них. По возвращении в столицу я начала водить девочку к неврологу, она выписывала какие-то препараты, но изменений я не замечала. Три раза в неделю к нам домой ходили логопеды и психологи, но Маша наотрез отказывалась заниматься с ними. Кидалась карандашами, падала под стол, а то и вовсе убегала из комнаты.
Так мы прожили 4 года. Привязанность ко мне у Маши до конца не сформировалась, «мамой» все так же были все женщины в ее окружении. Специалисты, конечно, находили этому научное объяснение, но от этого легче не становилось.
Однажды у Маши появилось новое развлечение. Она стала… справлять нужду на пол в комнате. Жить зимой с постоянно открытым окном весьма некомфортно, равно как и жить с постоянным запахом фекалий в квартире.
— Ты что, не знаешь, где у нас туалет? — не в силах сдерживать эмоции кричала я.
— Знаю, — не меняясь в лице, отвечала Маша.
— Тогда зачем ты это делаешь?
— Я так захотела.
А дальше все по старой схеме: слезы и обещания, что это больше никогда не повторится.
Мой заключительный визит к специалисту был уже скорее от отчаяния, чем в надежде на помощь.
— Это не неврология. Девочке необходима консультация психиатра. Не приходите больше ко мне, — резюмировала врач.
Жизнь после диагноза
Еще на этапе выбора я была готова взять даже ВИЧ-положительного ребенка. Но только не умственно отсталого. И вот мои страхи стали приобретать реальные очертания.
В районном психоневрологическом диспансере вердикт специалиста звучал как приговор. У ребенка явные отклонения в развитии. Для уточнения диагноза необходимо пройти обследование в детской психиатрической больнице. После выписки все точки над «i» были расставлены: умственная отсталость подтвердилась. Маше выписали препараты, которые должны были скорректировать ее поведение, хотя гарантий, естественно, никто дать не мог. Нам выдали направление на медико-психологопедагогическую комиссию для определения профиля учебного заведения.
Особого эффекта от лекарств не было, поведение менялось из агрессивноактивного на полное безразличие к окружающему миру на пару недель, а потом все возвращалось на круги своя. Врачи изменяли дозировку, препараты, но кардинальных улучшений не происходило.
И в какой-то момент я поняла, что больше не могу и не хочу продолжать все это.
Как и предполагалось, сотрудники опеки отреагировали крайне негативно. Сначала одна из специалистов на протяжении часа взывала к моей совести, приплетая к нашему диалогу Всевышнего. Потом она, видимо, решила избрать иную тактику и стала предлагать мне помощь психолога. Я понимала, что если сейчас соглашусь на условия «потерпеть еще», то все затянется на неопределенное время. От психолога я отказалась, объяснив, что решение мое взвешенное и окончательное. После этого женщина практически пришла в бешенство, что-то кричала, перепрыгивая с темы на тему.
Во время домашнего визита психолог сказала Маше, что ее жизнь скоро изменится и она переедет в «домик, где много детей». Мария ни капли не огорчилась и даже ждала поездки.
Признаюсь честно, не было и дня, когда мне не казалось, что я поступаю ужасно, как предатель. И не было дня, чтобы очередная истерика не возвращала меня в реальность: я не могу. Не могу справиться с воспитанием такого ребенка. Ей нужен специальный каждодневный уход.
В назначенный день я привезла Марусю в опеку. Ознакомившись с медицинскими заключениями, сотрудница выдала мне постановление о расторжении договора. Все. Официально нас больше ничего не связывало. Я попросила разрешения проститься наедине, и мы вышли в коридор. Маша была, как всегда, весела, спрашивала, будут ли дети с ней играть и дают ли там кашу.
— Ну все. Идите уже, — раздался голос вышедшей из кабинета сотрудницы.
Она взяла ребенка за руку, и они вдвоем скрылись за закрытой дверью.
С того момента прошло почти два года. Я часто думаю, как дальше сложилась ее судьба и какая она сейчас. Поддерживать отношения с девочкой мне, естественно, запрещено. Если бы тогда, в начале моего пути приемного родителя, кто-то спросил меня, стоит ли брать ребенка в семью, я бы не задумываясь ответила «да». Сейчас, когда мне задают подобные вопросы, я отвечаю: «Подумайте. Сто раз. Отключите эмоции и просто честно ответьте сами себе, готовы ли вы к самым ужасным последствиям этого благого поступка. И если вы хоть на секунду засомневались в ответе, не берите. Не надо».