Женщина ищет брата, умершего при родах в советское время.
Почему родные верят в такие чудеса?
«
Если вес погибшего ребенка был до 500 г, то тело родителям не показывали и не отдавали. Считалось, что это не человек, а «плод».
«Моя мама в далеком 1969 году родила сына, – рассказала на днях в Facebook одна жительница Риги, – но ей объявили, что мальчик умер. Я до сих пор думаю, что мой брат может быть жив, и разыскиваю его». Почему в Советском Союзе происходили такие истории и бывали ли подобные случаи у нас? Мы взялись за нелегкое с моральной точки зрения расследование…
Вот история, которую рассказала наша героиня в социальных сетях: «Мама была на седьмом месяце беременности, когда начались роды. Рассказывает, что ей вкололи снотворное, и последнее, что она помнит – это крик новорожденного сына. Она проснулась на следующий день и услышала от медицинского персонала, что ребеночек умер. Ни документов, ни выписки ей на руки не выдали».
«Ребенка не показали ни живым, ни мертвым…»
Женщина говорит, что многие годы ее мучают сомнения – а вдруг ее брат не умер? Может, его по какойто причине отдали на усыновление? «Я не знаю, как и где теперь искать», – пишет она.
История получила большую поддержку среди женщин. Одни пишут: «Если вас терзают сомнения, если что-то внутри беспокоит, то обязательно пробуйте поднять архивные документы. Конечно, это очень трудно, но возможно, вы докопаетесь до правды».
Другие считают, что действия врачей, которые не выдали матери тело младенца, внушают большие подозрения: «Очень похоже, медики солгали родителям и мальчик остался жив».
«Бабушка родила двойню, отдали только девочку»
К сожалению, похожие истории случаются и по сей день. Одна из участниц дискуссии рассказала, что ее знакомая не так давно тоже потеряла недоношенного ребеночка: «Хотела похоронить, как полагается, но тело не отдали. Медики сказали тогда, что «это не человек еще». Но больше всего похожих историй относится к советским временам. «Моя свекровь в 1970 году тоже родила мертворожденного семимесячного мальчика, – поделилась в обсуждении одна из жительниц Латвии. – Все то же – ребенка не видела, и взглянуть не дали, документов нет». Другая написала: «А моя бабушка в 1962 году родила двойню. Девочку, мою маму, ей дали, а про мальчика сказали – «Умер». Она просила отдать тело, но сказали, что не положено».
Человек или плод?
Нам на условиях анонимности удалось поговорить с врачом, которая имела непосредственное отношение к новорожденным. Доктор М., назовем ее так, в советские годы работала в родильных учреждениях Латвии, а также в Управлении по охране материнства и детства Министерства здравоохранения Латвийской ССР.
– В то время практика была следующая: если вес погибшего ребенка был до 500 г, то тело родителям не показывали и не отдавали, – поясняет врач. – Считалось, что это не человек, а «плод», гибель которого квалифицировалась как поздний выкидыш (самопроизвольный аборт). Тела таких погибших детей, как прочий биоматериал, утилизировали в медицинском заведении. Если же вес превышал упомянутые 500 г, то ребеночка, конечно, регистрировали и отдавали родным на захоронение.
– Как это происходило технически?
– Иногда врачи, чтобы не портить статистику по смертности и обойтись без волокиты, отдавали тело ребенка «без бумаг». Семья могла спокойно похоронить ребенка там, где хотела. Я знаю, что даже священников приглашали на такие похороны (в то самое-то атеистическое время. – Прим. авт. ). Возле Республиканской детской больницы в Риге (на нынешней Виенибас гатве) была часовня, где их и отпевали. Если новорожденного регистрировали, то для него выделялось место под захоронение.
Родители должны были требовать
– А почему в некоторых случаях родителям даже не показывали ребенка?
– Родители должны были требовать, чтобы им показали ребенка и выдали. Тело выдавали если не самой женщине, которую щадили в ее тяжелом эмоциональном и физическом состоянии, то родственникам – мужу или матери. Если тело не выдавали, требовать этого можно было на всех должностных уровнях – от заведующего отделением больницы до министра. Дело осложнялось только тем, что у должностных лиц были строго ограниченные часы приема посетителей. Родители, которые не могли попасть, например, к главврачу, писали жалобы в министерство. Другой вопрос, что не все могли знать о своих правах.
– Но разве персонал не говорил им об этом, не предлагал забрать ребенка?
– Как правило, говорили. И семья забирала.
– А если не забирала?
– Во-первых, медики старались, чтобы родители все-таки забрали умершего младенца. Ну а если нет, то этих детей хоронили в специально отведенных для этих целей местах на кладбищах. Это места общего захоронения. Поймите, ни у одного санитара рука не поднималась отправить на утилизацию человечка, пусть и явно недоношенного. Если бы вы визуально представляли процесс утилизации, вы бы поняли, о чем я говорю.
Что это был за крик?
– А вот еще странность – многие мамы говорят, что слышали крик их родившегося младенца. А потом медики им говорили, что ребенок не выжил, но не подтверждали этого документами и самого ребенка не показывали…
– Эти мамы не обращались с заявлением о разбирательстве. Потому что в советское время каждый подобный случай был на жестком контроле, да вообще любая жалоба тщательно разбиралась, а именно таких жалоб было немало. Так вот, в ходе расследования в большинстве случаев выяснялось, что женщина слышала крик не своего ребенка. Дело в том, что в родильном зале могли находиться и пять рожениц сразу. Поэтому кричал один, а слышали остальные.
К тому же надо учитывать, что если роды произошли, например, на 28-й
неделе, это не значит, что ребенок был жив все эти 28 недель. Сердце могло остановиться и раньше. Соответственно, и вес его мог оказаться меньше положенного. Вот и получалось, что при рождении он не кричал и весил граммов 400–450.
Вообще надо сказать, что если роды происходили сильно преждевременно, то этому сопутствовала какая-то патология. И так как такого диагностического оборудования, как сейчас, и в помине еще не было, то мы не могли выявить эти патологи заранее. И когда случались преждевременные роды, то врачи сразу готовились к чему-то неординарному. Исход таких родов был часто не в нашу пользу.
– Так почему родителям не выдавали документов о смерти ребенка?
– Выписка матери, в которой все было указано (срок, ход родов, исход, патологии и т. д.), направлялась в женскую консультацию напрямую, на руки родителям действительно ничего не выдавали.
«В Латвии была самая низкая детская смертность!»
– Насколько высокой была смертность младенцев в те годы?
– Скажу не без гордости – в Латвии была самая низкая детская смертность в СССР. Во многом благодаря тому, что распределение финансирования было примерно одинаковым, а население сильно разнилось. Например, финские кювезы (инкубаторы для новорожденных. – Прим. ред.) распределяли так: три – РСФСР и три – нам. Конечно, мы в выигрыше, поскольку жителей в Латвии намного меньше, чем в РСФСР. Так же дела обстояли и с повышением квалификации специалистов. Тогда все проводилось за счет государства (и зарубежные командировки на конференции, семинары, курсы, с полной оплатой проживания, транспорта плюс командировочные), и от каждой республики на эти курсы отправляли одинаковое число специалистов. Латвийские акушеры-гинекологи и педиатры обделены не были. И как результат – Минздрав Латвийской ССР был на хорошем счету в Москве, к мнению наших специалистов прислушивались, и, приезжая в Москву, мы ногой открывали двери Министерства здравоохранения СССР (смеется).
Причем замечу, что детская смертность в Латвии была на сравнительно низком уровне с учетом того, что в 60–70-е годы еще не было условий для выхаживания. Первые кювезы и реанимация новорожденных появились у нас, уже когда было открыто новое здание Рижского роддома (а оно открылось в 1978 году). До этого пытались обходиться грелками и вообще выкручивались как могли.
– А врачи могли вот так, как в кино, скрыть от мамы, что ребенок выжил, а потом отдать его на усыновление «кому надо»?
– Нет, такого не было. Мне о таких случаях неизвестно. Единственное, что продавали – это последы (плаценту). Плаценту забирала косметология, она очень быстро уходила. Очереди даже были, ближе к 80-м годам французские фирмы перекупали этот материал. Предприимчивые акушеры-гинекологи неплохо наживались. Причем кто-то официально заключал договор с компанией, ктото сбывал плаценту втихаря.
– Часто ли отказывались от здоровых новорожденных детей?
– Нет, не часто. Отказывались по большей части от детей с патологиями, они и были основным контингентом в домах малютки, которых было пять по республике. Здоровые детки быстро оказывались в новых семьях. – А могли в советское время случайно перепутать детей в роддоме?
– Могли, но такое, к счастью, на моей памяти бывало крайне редко. Больше всего жалоб поступало на недобросовестно сделанные аборты. – Как это?
– А так. Врачи фиксируют, что был сделан аборт, все «отошло», а женщина через три месяца чувствует шевеления… Вот реальный длительный случай. Один солидный авторитетный начальник того времени приводит ко мне в кабинет свою жену. У той были эндокринные изменения,
и ей, со слов ее врачей, было очень нежелательно рожать. Они с супругом настроились, и женщина пошла на аборт. Аборт ей сделали, вакуумный. И на момент появления этой пары перед моими глазами женщина ощущала не просто шевеления, а полноценные толчки. Можете себе представить, как был настроен отец семейства! Для нас, самих медиков, это тоже было, мягко скажем, большое удивление. Начали разбираться: кто делал, когда, где, официально или нет. Все официально, все по протоколам. Оказалось, что аборт был на очень раннем сроке, могла произойти ошибка, врачу вообще следовало подождать, прервать беременность позже. Извинялись как могли, убедили жалобу не писать (все равно бы это ничего не изменило уже). Я «передала» их главному акушеру-гинекологу республики, мужчина потребовал, чтобы роды принимала именно она.
Я тоже присутствовала и осматривала новорожденного.
– И чем закончилась история?
– Все нервничали, конечно – ведь тогда только-только появлялось УЗИ, а более глубоких обследований еще не было. Но УЗИ не выявило никаких патологий, в итоге роды прошли благополучно, родился совершенно здоровый ребенок. Но тот «клиент» еще года три названивал мне по разным поводам: то ребенок кашлянул не так, то сел не так, то говорит плоховато… Даже в санаторий приезжал, где я отдыхала в отпуске! Если бы Минздрав не расформировали, полагаю, общение продолжалось бы и дальше (улыбается).
Как охраняли материнство и детство?
– Мамы умерших или мертворожденных детей после родов пребывали отдельно, в обсервационном
отделении, их не размещали в палатах вместе с мамами живых новорожденных, – подчеркивает доктор М. – Там женщины могли пребывать столько, сколько нужно по усмотрению врача, хоть 40 дней.
– А как долго молодая мать оставалась в роддоме, если роды прошли нормально?
– Если не было осложнений, то семь дней.
– Так долго?
– В первую очередь, это время было необходимо, чтобы дать молодой матери отдохнуть и набраться сил.
– Мамам даже не позволяли находиться в одной палате с детьми…
– Детей действительно приносили с 6 утра на первое кормление, давали мамам «повозиться» с малышами. Одно такое свидание длилось примерно час, а таковых в день было шесть. С полуночи до 6 утра мамочек никто не беспокоил.
– А если малыш заплачет, пока мамы нет рядом?
– Без внимания не оставляли. Докармливали либо сцеженным молоком, либо смесью. Следили за сухостью пеленок. Детские медсестры работали круглосуточно и не поодиночке.
– Но неделя в роддоме – это немало. Какое-то занятие же должно еще быть?
– На самом деле день проходил довольно быстро и насыщенно. Представьте: с раннего утра, пока все еще лежат, едет санитарка со средствами и приспособлениями для интимной гигиены. И каждую роженицу обрабатывает из спринцовки. Затем приходит медсестра, которая обрабатывает грудь перед кормлением. Затем приносили детей. Детская сестра подходила к каждой, смотрела, как происходит процесс кормления, помогала, объясняла. После этого включался репродуктор, и молодым мамам читали лекции. Сначала – о личной гигиене, даже рассказывали, когда можно возобновлять интимную жизнь. Потом были лекции об уходе за ребенком, о питании. На третий день приходил инструктор, и начиналась гимнастика – для ног, для пресса и т. д. Прибавьте к этому время, проведенное с ребенком, время на прием пищи, на прочие процедуры – вот день и «набегает». Но ночной сон – это святое. Мамам давали поспать, и из роддома они выходили отдохнувшими и полными сил, а также подкованными в знаниях.
– Что было потом, по приходе мамы и ребенка домой?
– В первый и второй день пребывания дома полагалось обязательное посещение врача, который оценивал состояние, ситуацию в доме вплоть до отношений с мужем. Мог и выкупать ребенка, если мама не умеет, показать, что и как. Патронажная сестра приходила раз в неделю в течение первого месяца. Если недоношенный родился, то сестра приходила первые десять дней через день. А если в семье появилась двойнятройня, то к ней была прикреплена медсестра, которая приходила ежедневно, помогала.
Помню, когда я была участковым педиатром, моя медсестра мне звонила со словами: «К этим можете не ходить, у этих тоже все в порядке, а вот к этим надо – что-то они ругаются между собой, только вы сможете облагоразумить их» (улыбается). Система здравоохранения в нашей сфере, материнства и детства, была очень разумная, я считаю.
– А как решались тяжелые случаи, с серьезными заболеваниями у детей? Вот сейчас социальные сети «пестрят» сборами средств на лечение…
– Решались. Ко мне в кабинет приходила мама, со всеми бумагами, выписками, историей болезни, медицинским заключением. Я изучала бумаги, садилась за телефон. Звонила по прямой связи в Минздрав в Москву. Спрашивала номер телефона определенного лечебного учреждения (больницы, института). Бывало, что до конкретного профессора дозваниваюсь по полдня – между приемами других посетителей, пока мамочка сидит в коридоре и ждет результата. Представлялась (называю имя-фамилию, должность в Минздраве республики), описывала ситуацию. На том конце провода назначали дату приема с условием, чтобы было направление от Минздрава. Я тут же его выписывала. Мама получала командировочные (на все дни пребывания, даже если это месяц), ей оплачивался билет, и если она тратилась на жилье, то по возвращении ей возмещали эти расходы. Мне привозили конфеты в знак благодарности.
Однажды мой муж, будучи уже на пенсии, пришел домой со словами: «Бываю в одном серьезном учреждении, там тебя помнит секретарь, ты ее мальчика отправляла на лечение, он не видел из-за опухоли мозга. Вот она тебе все время кланяется». Это приятная память. Работать было очень интересно.