ЖЕНА ЕФРЕМОВА ВСТУПИЛА В БОРЬБУ ЗА ДЕНЬГИ С ПАШАЕВЫМ
Крестный отец актера Василий Мищенко рассказал о его письмах из СИЗО
— Ты и близкое окружение Михаила довольны тем, как ведет дело новый адвокат Петр Хархорин?
— Пока трудно сказать. Вижу, что он включился. Посмотрим, что будет. Кто-то считает, что он невнятный, нет энергии, видимости нет отстаивания Мишиных интересов. Но, может быть, у него такая тактика.
— Зато, извини, у прежнего адвоката Эльмана Пашаева была такая видимость бурной деятельности...
— Не хочу даже обсуждать это.
— Разве Пашаев своими «усилиями» не уничтожил репутацию популярного, любимого народом артиста?
— Что тут считать? Упущенное время. Я не профессионал в этом деле, но все время думаю: «Как же так, ты берешься за дело, как не за свою роль? Что ж ты выбрал позицию, которая расколола страну на ненависть и любовь к Ефремову? Отвечай за дело». Ну и пострадавшая сторона тоже хороша. Их авдокат во время последнего заседания не дал Мише ни разу высказаться.
— Ведь на глазах у всей страны это был не Михаил Ефремов — открытый, с совестью, при всех известных входящих. Просто на себя не похож.
— Скажем так, Миша не каждый день под следствием бывал, опыта подобного не имел. Он вменяемый, он адвокату поверил. А кого он должен был слушать? Ведь люди в любой подобной ситуации будут хвататься, как утопленник, за соломинку. Когда тебе адвокат говорит: «Делай так, это для твоего же блага» — что остается?
— Совесть свою надо было слушать.
— Вначале он и попросил прощения у семьи погибшего, а потом... Да, согласен, как будто был не Миша, как будто им управляло что-то.
— Ты об этом ему пишешь?
— Я не хочу его подставлять — откровенные письма завернут. Я же не понимаю, кто их читает, как оценивает? Совесть моя одно только подсказывает — не навреди.
— В последнем ответе что было?
— Он по творчеству меня спрашивал. Ему много пьес сейчас приносят. Миша Горевой пьесы передал ему через адвоката, и я тоже кое-что передал. И он, знаешь, молодец, при всем при том, что происходит с ним, я вижу, что он не теряет силы духа. У него в СИЗО появилась потрясающая идея.
— Какая же?
— Он хочет открыть Русский тюремный театр (об этом же ранее Ефремов говорил членам ОНК, в частности нашему обозревателю Еве Меркачевой. — Авт.). В СИЗО есть зал на 350 мест.
— Прямо-таки загорелся идеей? Предпринял конкретные шаги?
— Правда-правда. Он об этом мне пишет: «Может, оперу поставить?» Гены его деда — Бориса Покровского — в нем заговорили. Он сейчас живет этим. «Идея — гениальная, — говорю ему, — когда выйдешь, мы ее с тобой воплотим».
— Ты, общаясь с Михаилом до приговора и вот теперь посредством писем, видишь в нем перемены? Если да, то в чем это проявляется?
— Конечно, вижу. Сначала он был потерян, смят, уничтожен. А когда пришел в себя, осознал, что случилось. Как я говорю: «Семь минут, и жизнь изменилась до неузнаваемости». Но теперь я вижу, как благодаря профессии он стал оживать. Стала появляться стойкость. Иначе можно же с ума сойти.
— Что знаешь про условия, в которых он находится?
— Знаю, что в камере они вчетвером. Условия нормальные. Кто-то проходит по коррупционным делам, но точно не уголовники. Потом церковь помогает. Спрашиваю его: «Что тебе передать?» Говорит: «Ничего не присылай, все есть». Говорит, что кормят прилично. «Если я армию нашу прошел, то все нормально». Ведь он служил в Вышнем Волочке, а я там же дебютировал в фильме Сергея Соловьева «Спасатель». Потом уже я снимал там свой сериал «Батюшка». Вот знаки какие судьба посылает. Короче, не бедствует. Слушай, люди для него специально пироги пекут. Тут женщина какая-то принесла пироги: «Передайте Ефремову». А он пишет, что ничего не надо. Я же вижу и понимаю, что он еще не отошел от случившегося, но держится, пытается не унывать.
— Но о глубинных, не внешних изменениях в Ефремове можно говорить, ты их чувствуешь?
— Да, появилась какая-то основательность, что ли. Стал тверже стоять на ногах, внутренне не суетится, более рассудительным стал. Каждое слово и фраза для него имеют вес. Раньше он как? Бросит, бывало, на ходу: «Да ладно», — и не заморачивался. Теперь по-другому, и другой он.
— Ты с Соней, с женой Михаила, поддерживаешь отношения?
— Она переживает и пытается бороться за него. Она его не бросает, хотя ей очень тяжело. И с работой, и мотается, да еще не может забрать деньги у Пашаева. Когда Миша отправлял деньги родственникам Сергея Захарова, они же гордо отказались, а потом выяснилось, что брат по-тихому забрал часть. Деньги на почте сейчас, юридически пока Соня не может их получить. А деньги ей сейчас очень нужны — идут расходы с новым адвокатом.
— Как думаешь, он окончательно принял свою судьбу?
— Я вижу, что он готов к любому раскладу. Конечно, хочется, чтоб поменьше дали: 7,5 года — цифра уж больно гнетущая. Как за это время все в мире изменится, как изменится он сам!
— Есть шанс на прощение от пострадавшей стороны?
— Пока не выплатит родственникам, они не изменят решения. Но он же заплатил, и что дальше? Вы хотите, чтоб он и заплатил, и срок весь тянул? Решите уже наконец. А то складывается ощущение, будто они хотят и на елку залезть, и денег получить.
— Будешь писать — передай привет.
— Теперь уже в следующем письме. Я три часа назад ему отправил. Написал общие слова: «Держись, посоветуй, что для антрепризы взять? С кем из режиссеров работать?» Такое бытовое, простецкое письмо, чтобы его отвлекать от дум окаянных.