«ВИКТЮК КРИЧАЛ НА МЕНЯ: «ПЕСКОСТРУЙЩИЦА! ТЕБЕ АСФАЛЬТ КЛАСТЬ НАДО!»
Валентина Талызина рассказала о сокровенном в отношениях с великим режиссером
— Он учился на втором курсе, я — на первом. Я потянулась к нему интуитивно, мне нравилась его смелость совершать поступки, отчаянная отвага. Он заходил за мной и спрашивал: «Что ты сегодня вечером делаешь?» — «Ничего». — «Все, идем в театр!» Таскал меня по всем театрам. Для него не существовало закрытых дверей. Благодаря Виктюку я посмотрела все балеты в Большом театре, видела Уланову, Лепешинскую, Стручкову…
Я была готова ради него на многое. Он научил меня ездить «зайцем» в троллейбусе, уговорил как-то стащить книги в библиотеке… Как-то мы без билетов прорвались на концерт Гилельса в консерватории. Мне удалось протиснуться сквозь прутья ограды, а Рома попался — за ним, как за карманником, гнались охранники вместе с администратором. А потом он устраивал эти прорывы в свой театр на «Служанок» и «Мадам Баттерфляй» и страшно гордился этим. «Маленькая моя, двести человек прорвались! Представляешь?!» — хвастался, блестя глазами тушканчика.
— Он был пробивным человеком?
— Вы были соседями в Москве и во Львове?
— Во Львове все соседи. А в Москве мы были соседями по Тверской, жили поблизости. Я же о Романе Виктюке делал фильм в самом начале 90-х тогда еще для Центрального телевидения, поэтому мы много общались. И дома я у него не раз бывал, во львовской и в московской квартирах.
— В театре он был человек-праздник. А какой была его повседневная жизнь?
— Его квартиры очень его характеризуют. Его образ жизни перетекал из интимного пространства в публичное, из публичного в интимное. Все его постановки более чем интимны, и жизнь тоже. При этом они более чем открытые.
Во Львове он жил на площади в самом центре города, где у него был большой длинный «Они больше не поверят в театр». Слова попали в цель. Виктюк все это время молчал и трясся от страха. Я повернулась к нему: «Рома, ну что ты молчишь?» — «Я согласен».
Через час вынесли паспорта. Рома робко протянул ручонки, а подполковник сказал: «Нет, не вам — ей!» — и отдал мне стопку паспортов. Мы вернулись в аэропорт, у меня голова раскалывалась, давление подскочило от волнения. Я легла там на лавку и сказала: «Водки!», потом: «Пива!» — но ничего не помогало, а Виктюк, пожимая мою руку, с пафосом балкон, становившийся своего рода сценой. Если смотреть самые топовые открытки Львова, то балкон Виктюка обязательно будет в кадре. Это старый австрийский дом. Если сравнивать с Москвой, то расположен он был все равно, что у собора Василия Блаженного.
Виктюк любил, приехав во Львов, картинно выйти на свой балкон, понимая, что его узнают. Но даже если бы не узнавали, он все равно привлекал внимание театральными одеждами, длинным до пола цветным халатом. Он и стоял в позе Ермоловой, высоко подняв подбородок, загадочно всматривался в никуда, незаметно ловя восторженные эмоции львовян.
В Москве он был одним из великих, а во Львове — один великий. Даже если там были еще какие-то великие люди, они для самого Романа Григорьевича таковыми не являлись. Он упивался своим величием, поэтому и любил приезжать во Львов, наслаждался выходом на поклон в оперном театре, своей значимостью для этого города. Думаю, поэтому он оставил завещание быть похороненным там, хорошо понимая, что его могила на Лычаковском кладбище будет продолжением его театрального творчества и выхода на балкон. Будем честны, в Москве его вряд ли бы похоронили на Новодевичьем между Волчек и Захаровым. А ничего меньше Виктюку по его природе не нужно. Все, что меньше, ему мало. Он был человек бескрайних амбиций, без берегов. Во Львове к его могиле будет протоптана тропа как к могиле Ивана Франко и композитора Владимира Ивасюка, написавшего «Червону руту» для Софии Ротару. произнес: «Мы непотопляемы!» На следующий день мы играли спектакль в Мюнхене.
— Роман Виктюк был невероятно экспрессивным, эмоциональным режиссером. Как вам с ним работалось?
— Как я плакала после премьеры «Анны Карениной», когда Ульянов взял его в Вахтанговский театр! Помню, шла по Садовому кольцу в слезах от обиды: Рома поставил серьезный спектакль в серьезном театре, а меня там не было…
— Не пригласил?
— Пока еще решается вопрос с пересечением границ.
— Виктюку торопиться уже некуда. Он разумно поступил. Родина должна забирать своих героев, обхаживать их, ухаживать за их могилами. В этом есть какая-то высшая справедливость. Лычаковское кладбище занесено в список ЮНЕСКО. Это очень красивое кладбище-музей, где каждая могила — произведение искусства. Изначально оно было австрийским, а потом польским. Там запрещено захоронение. Туда идет беспрерывный поток экскурсий. Виктюку во Львове найдут достойное его статуса место, похоронят гденибудь на центральной площади кладбища или неподалеку.
— У него никого не осталось?
— У него же нет ни семьи, ни детей. Я даже не знаю судьбу квартиры с балконом. Когда есть наследство, родственники находятся.
— Мы были дурачье в 1990-е, звонили ему, чтобы послушать запись на автоответчике, которая постоянно менялась. Он там такое говорил — мама не горюй! Для чего он это делал?
— Главные свои открытия он, может быть, совершал в личной жизни, а потом делился ими в своих театральных фантазиях. Отсюда и автоответчик, и выходы на балкон, и ставшие легендарными исчезновения посреди репетиций, когда вдруг выяснялось, что он, оставив свой пиджак, уже находится в другом городе на параллельно идущей репетиции. Его поэтически возвышенный мат, который несся из его уст в любых пространствах, кто бы рядом не
— Нет. И долго не звал. Он на меня кричал на репетициях к «Лолите»: «Пескоструйщица! Тебе асфальт надо делать! Комсомолка тридцатых годов! Чтоб ты пропала!» — это он говорил мне — той, которая его обожала. Он на мне камня не оставлял, когда я в первый раз вошла в его театр. За кулисами я рыдала, ко мне подходил Олег Исаев и говорил: «Ларионовна, не плачь! Осталось семь дней до людей! Нам бы только дойти до людей!» Я стала играть в режиссерском рисунке Виктюка, и какая-то известная критикесса на втором или третьем спектакле прослезилась, глядя на вышколенную Виктюком Талызину. Потом поставил на меня «Бабочка… Бабочка…» в своем театре. И уже не кричал. Всего я играла в его семи спектаклях.
— Что вспоминается сейчас, когда Роман Виктюк ушел навсегда?
— Я вспоминаю его прибаутки, его любовь ко мне. Он называл меня «талант». Звонил мне домой, мама подходила к телефону, а Рома говорил: «Позовите талант!» Однажды он сказал: «Из ГИТИСа вышли только двое: ты и я». Вспоминаю его художественные пиджаки. Как он показывал мне какие-то не очень приличные книги, и я говорила: «Закрой, мне это неинтересно». Он ко мне снисходительно относился. Одно время я хватала его за грудки: «Что я здесь играю?!» Ко мне подходил Павел Осипович Хомский, любимый, и говорил: «Валя, не надо!»
Рома Виктюк был великий русский режиссер, хотя Украину любил безмерно, больше, чем маму, наверное, но почему-то туда не уезжал. Его учителями были великие артисты МХАТа. Он приходил к Эфросу, сидел у него на репетициях, познавал этот метод. Вбирал, впитывал все — и выработал свой уникальный режиссерский почерк, который бил наповал. В артисте он прежде всего видел человека, с его страхами, сомнениями, и работал на этом материале. Я называла это методом Эфроса— Виктюка. В последнюю нашу встречу, после его спектакля «Мелкий бес», я вышла и призналась: «Гений, что еще можно сказать!..»
— Наверное, многие актеры Виктюка думают сейчас о том, что будет после его ухода, останется ли его театр?
— Один из его лучших учеников — Александр Дзюба. Он бы мог возглавить театр.
находился. Он вкусно, ярко, не брутально, а по-соловьиному употреблял такие слова, от которых оторопь берет. Я многократно бывал на его репетициях с великими актрисами и понимаю, почему его репетиции становились куда богаче, да простит меня Роман Григорьевич, чем их результат. Это была феерия.
Почему его любили актеры, а в основном актрисы? По-моему, они кончали во время репетиций. Он совершал психологические эксперименты над людьми, в основном над солирующими актрисами, и это отдельная песня.
— Мне довелось присутствовать на его репетициях в Москве и в провинциальных театрах, когда он кричал через партер: «Ты понимаешь, что тебя должны хотеть все, кто в зале»?
— Когда женщине такое кричат, она же вспоминает о том, что она действительно женщина. Это же ее природа, и он ее извлекал из всего. Он был способен оживить табуретку. Он из всего делал театральные представления, любил дурачиться. У него не было никакой мотивации. Помню, мы встретились на Кузнецком Мосту, и он спрятался от меня в магазине. Зачем? Почему? Мы разговаривали, он зашел в примерочную и долго не выходил. Когда я в нее заглянул, его там не было. Но это было живо.
— В Москве Роман Виктюк жил ведь в квартире Василия Сталина?
— Он что-то рассказывал о том, как решение по этой квартире должны были принимать в ВТО во главе с Михаилом Ульяновым. Когда там собрались, и надо было получить согласие, то его не хотели давать.
«И ты представляешь, — сказал мне Виктюк. — Когда Ульянову прошептали, что речь идет про Виктюка, то он в лице переменился, и решение было принято». Я пытаюсь сейчас воспроизвести его интонацию. Когда это будет написано, эти слова без Виктюка утратят свою энергетику. Он вкладывал ее в самое простое, прикладное слово и так рассказывал про эту квартиру на Тверской, про то, как Ульянов переменился в лице под магией фамилии Виктюк. Правда ли это или нет — не знаю. Прибрехать он любил. Роман Виктюк отчасти был бароном Мюнхгаузеном.