ЗАПАСНОИ ИГРОК
Владимир Мишуков: «У меня нет запретных зон»
Владимир Мишуков — талантливый фотограф и один из самых востребованных актеров российского кино, привнесший в него ощущение новизны.
Получив актерское образование в ГИТИСе, Владимир Мишуков пришел в кино, когда ему было 40, и запомнился с первой же картины «Дочь» Александра Касаткина и Натальи Назаровой, где сыграл священника. После 10 лет активной работы в кинематографе за ним закрепилась слава секс-символа новейшего российского кино. Как ни странно, произошло это благодаря картине «Рыба-мечта» Антона Бильжо, где он сыграл незаметного корректора, в одночасье ставшего роковым мужчиной, стоило появиться на горизонте женщине-русалке. «Содержанки» Константина Богомолова закрепили этот титул, а «Слоны могут играть в футбол» Михаила Сегала лишний раз подтвердили, с каким тонким и интеллектуальным актером мы имеем дело.
— Вы играете в Театре Наций, вышли на сцену после огромного перерыва. Как это произошло?
— А я привык, что ко мне обращаются в последний момент, когда кто-нибудь из актеров отпадает. Я как запасной игрок. У меня нет агентов. Я не стучу во все двери, но живу в постоянной готовности, что роль постучится сама. У меня есть постулат: не актер ищет роль, а роль находит актера. Пробы и кастинги — часть нашей профессии, но переживать по поводу того, что они где-то проходят без тебя, не стоит, и уж тем более перегрызать кому-то глотку. А тут позвонил режиссер Талгат Баталов, сообщил о намерении поставить спектакль, где мне предназначена главная роль. Я ждал, что он скажет, что премьера через неделю, но до нее было месяцев восемь. Стало ясно, что у режиссера серьезные намерения, и я согласился. Прочитал роман Уэльбека, который произвел сильное впечатление. Я тогда не знал ни одного его стихотворения. Позднее выяснил, что, перестав писать стихи, он взялся за романы. Белорусский драматург Дмитрий Богуславский переработал «Покорность» в пьесу. Прочитав первый драфт, я понял, что не справлюсь с таким количеством текста, просто не запомню. За всю жизнь, начиная с чтения стихов в детском саду, включая школьный, институтский и армейский опыт, я столько текста не учил. Когда был написан второй и более динамичный вариант пьесы, я решил попробовать.
— Страшно было?
— Конечно, страшно, но на сцену выходишь в том числе и ради этого. Я неоднократно видел, как Слава Полунин волнуется и настраивается, прежде чем сделать первый шаг из-за кулис. Сомнения — важная для творческого человека вибрация. В моем возрасте переживания связаны еще и с тем, что из-за отсутствия натренированности текст может взять и улететь из головы, особенно такой, как у Уэльбека. Но постепенно привычка запоминать восстанавливается. Я не позиционирую себя как маститый профессионал. Что-то умею, конечно, но я по природе ускользающий. Когда меня спрашивают: «Ты актер?» — отвечаю: «Нет, скорее фотограф». Если интересуются, не фотограф ли я, говорю, что нет, скорее актер. Это не кокетство. В восточных единоборствах есть различные школы: тигра, обезьяны, цапли и… пьяного. Это целая философия. Выходит хорошо оснащенный своим мастерством единоборец и делает вид, что он пьян, продолжая при этом выпивать. На противника он производит впечатление ослабленного и лишенного координации человека, не способного вести бой на должном уровне. Но это обманчивое впечатление. За внешним фасадом скрывается боевая концентрация и сосредоточенность. Эта философия мне близка. Мне всегда нравился ход снизу. Первоклассник приходит в школу, смотрит на старшеклассников снизу вверх. Проходит время, и вот он сам становится взрослым, но внутреннее ощущение прежнее. Я все время чувствовал себя маленьким, наверное, потому что был третьим и самым младшим сыном.
— Так у вас вообще не было сценического опыта?
— После окончания института в театре у меня был серьезный опыт только с Володей Агеевым. В 2012 году в «Политеатре» Политехнического музея мы играли антиутопию «Выбор героя» по мотивам романа «Источник» американской писательницы Айн Рэнд. Мой персонаж — кинорежиссер, снимавший на государственные деньги. В последний момент, никого не предупредив, он сжигает на Красной площади пленку той части фильма, которую был вынужден снимать по указу сверху. На протяжении всего спектакля шел судебный процесс, в финале которого я обращался к зрителям пятнадцатиминутным монологом последнего слова в суде. Теперь согласился повторить опыт, потому что понял, что Талгат не блефовал, когда говорил, что если я откажусь, то он, скорее всего, не будет делать спектакль. Уэльбеку показывали мои фотографии, и он сказал, что я несколько маскулинный для этого героя. Но я пытался сыграть слабого, рефлексирующего интеллектуала, которым отчасти являюсь и в жизни.
— Сколько же было фильмов о таких мятущихся интеллектуалах. Матье Амальрик сыграл отчаявшегося профессора литературы в фильме «Любовь — это идеальное преступление» братьев Ларрье.
— Режиссеры иногда говорят: «Играй, действуй, только не страдай!». Я почувствовал, что роман Уэльбека подразумевает страдание, которое определенным образом зафиксировано во франкоязычной культуре. Вы помните, что в самом начале спектакля я появляюсь в красной шапочке? Это потому, что мой герой немного клоун. Так я передаю привет Славе Полунину, который в начале «Снежного шоу» выходит с веревкой, чтобы повеситься, а потом происходят метаморфозы, связанные с одиночеством и депрессией. Я эту природу примерял к своему персонажу в «Покорности», который говорит, что тело из источника наслаждения может стать источником страдания.
— С тех пор как вышел фильм «Дочь», вы ушли далеко вперед в мастерстве.
— Я не рву связь с самим собой ни в одной роли. Многих раздражают понятия «система Станиславского», «предлагаемые обстоятельства». А я считаю, что в них сила. Представьте, если бы существовал язык, а азбуки не было? Нет букв, но есть роман? «Дочь» снимали Александр Касаткин и моя однокурсница Наташа Назарова. Роль священника была сделана по школьной программе, четко по обстоятельствам, иногда парадоксальным. Параллельно я снимался в «Зимнем пути» Сергея Тарамаева и Любови Львовой в роли врача-гомосексуала. И не распространялся ни в той, ни в другой группе, чем я занимаюсь на параллельной съемочной площадке. Но самое первое мое появление на экране произошло в 1997 году в дипломной работе «Тоскующая телка» по Зингеру режиссера Александра Горшанова и оператора Шандора Беркеши. После этого долго ничего не было.
— Профессия пришла к вам заново, когда вы уже поставили на ней крест?
— Она не просто так пришла. Я этого хотел. «Зимний путь» и «Дочь» снимали мои друзья из прошлого, знавшие меня как артиста. С Наташей Назаровой мы однокурсники. У нас были совместные студенческие работы. Наш педагог Владимир Наумович Левертов пригласил нас в качестве педагогов-ассистентов работать с ним на новом его курсе, вероятно, видел в нас смену. Мы окончили ГИТИС в 1995 году, когда кино не снималось, страна бурлила. Но почти все мои однокурсники остались в профессии, хотя кто-то отлучался и возвращался. Занимаясь фотографией, я почувствовал эмоциональный тупик. Мне стало неинтересно. Для того чтобы развиваться в профессии, нужно чем-то жертвовать, открывать неведомое пространство. В фотографии для меня примером является Себастьян Сальгадо. Смотрю его работы, и возникает ощущение, что еще шаг — и они почти мои. Фильм «Соль земли», сделанный им с Вимом Вендерсом, стал для меня как настольная книга.
— Так что вам мешало пойти его путем?
— Для того чтобы работать как он, нужно на несколько месяцев уехать, например, на прииски в Бразилию или куда-нибудь в Африку. Я же оставался в Москве, потому что у меня семья, дети. Не мог тогда позволить себе долгосрочные поездки с фотоаппаратом. Как-то в крещенские морозы я вырвался на две недели в Тверскую область и ощутил потрясающий эффект: когда над тобой не висит редакционное задание, снимаешь то, что видишь и чувствуешь. К 2007–2008 годам у меня был опыт сотрудничества со всеми журналами, прошли выставки, были изданы фотоальбомы, и я понял, что прошел некий круг. Мне определили нишу. Стало не по себе. Я сознательно все приостановил и начал сотрудничать со Славой Полуниным, плавно перешел от фотографии в актерско-театральную зону. Слава называл то, что я делал, фототеатром, для меня это скорее фотокино. Так проходила моя амортизация. Я стал общаться с клоунами на конгрессах, возвращал себе актерскую энергию, вдохновлялся этим, продолжал ходить на пробы, соглашался на маленькие роли, но вел себя так, будто у меня большой выбор. Сейчас в актерской профессии в связи с новыми технологиями есть невероятные выходы. Талант пробивается. Мы узнали Антона Лапенко и Ирину Горбачеву сначала через социальные сети. Ира привлекла к себе внимание там, а потом у нее появились заметные работы в кино. Молодые ребята в этом плане активные. Они делают короткие видео, создают острые образы, талантливо примеряют неожиданные маски.
— Чего от вас ждут режиссеры, что предлагают?
— После «Содержанок» предлагают трафаретные вещи — человека в пиджаке, элегантно одетого, будь он Джеймс Бонд или депутат Госдумы, если, конечно, не обрюзгший. Но у меня после Ольховского появился доктор Карцев из «Шерлока в России». А это уже совсем другой персонаж, и мне кажется, что по профессии там много сделано интересного, особенно в последних сериях. Некоторые критики, к сожалению, не воспринимают должным образом наши работы в жанре мейнстримкомикса, сравнивая их с сериалами Netflix и НВО. Но если не понимать, на каком свете находится отечественная индустрия, то можно пригвоздить любое начинание в два счета. У нас нет и сотой доли тех производственных и бюджетных ресурсов, которые задействованы в западных сериалах.
— Есть специфика работы в сериалах для стриминговых платформ?
— Способ актерского существования, например в «Содержанках», особенно в первом сезоне, это эстетическая установка режиссеров, и не имеет значения, выходит фильм на федеральном канале или на платформе. Но при внешнем минимализме страсти там кипят по полной. На федеральных каналах сериал, где детей не в капусте находят, не показали бы. Свободы и правды жизни на платформах больше.
— Вы смелый актер, но чего-то, наверное, никогда не сделаете?
— Все должно быть художественно оправданно и осмысленно. Только тогда можно пуститься и во все тяжкие. У меня нет запретных зон. Я об этом определенно заявил после успеха вторых «Содержанок», когда меня крепко держали за артиста, способного на роли, подобные той, что я там сыграл. Я сделал серию «BIPOLARGROTESQUE», чем расстроил некоторых своих поклонниц, которые хотели бы видеть во мне до конца жизни исключительно мачообразного самца. Мое творческое самовыражение вместе с фотографом Ольгой Тупоноговой-Волковой — парадокс с точки зрения дивидендов, которые можно было стричь с других персонажей. Я сам себе, можно сказать, поставил палки в колеса. Но на аудиторию умных, чутких людей, на которую я подсознательно рассчитывал, это произвело должное впечатление и, думаю, усилило мои актерские позиции, предполагающие широкий диапазон разнохарактерных ролей.
— Вы сейчас плотно заняты?
— В прошедшем году, несмотря на пандемию, у меня было много премьер. Дни были вроде заполнены разными творческими делами, но осталось ощущение, что это был вырезанный из жизни по человеческим связям год. Он нас всех спрессовал. У многих сложилось ощущение бесперспективной перспективы, и в этом есть что-то сильно непривычное. Выражение «живи одним днем» стало почти буквальным.