КАК АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО РОЖДАЛСЯ ДВАЖДЫ
Донжуанский список и таинственная жизнь короля смеха
Cудьба Аркадия Аверченко, легендарного редактора журналов «Сатирикон» и «Новый Сатирикон», выдающегося мастера сатиры и юмора, расширившего и преобразившего границы этого жанра, была не столь радужной. Автор биографии Аверченко в серии ЖЗЛ, доцент Севастопольского государственного университета Виктория Миленко рассказала нам о загадке рождения писателя, его «донжуанском списке», противостоянии с Лениным и мучительной смерти, обстоятельства которой все еще вызывают вопросы.
— Виктория, до сих пор возникает путаница с годом рождения Аверченко. Так когда же родился писатель?
— В 1880 году. Путаница произошла оттого, что Аверченко сам не знал, когда родился. Мама его была неграмотной до конца своих дней, а папа, как я подозреваю, сбился со счета. В семье девять детей, и кто когда родился, не упомнишь. Аверченко в анкетах и документах называл все время разные годы. Кстати, 1880 год он вообще никогда не называл. Чаще всего указывал 1881-й, реже 1882-й, а когда эмигрировал и оказался в Европе, то там сообщил, что родился в 1884-м. Таким образом он себя омолодил на четыре года. Поэтому и на могильном памятнике в Праге эта дата проставлена. Только в 2000 -м севастопольские архивисты нашли метрику о его рождении.
— В своей книге вы пишете о «донжуанском списке» Аверченко. Кто в него входил?
— В случае с Аверченко мы имеем парадоксальную ситуацию — гораздо лучше известна его жизнь после эмиграции, чем до нее. Российский архив писателя погиб. Материалов предреволюционных лет у нас нет до сих пор. Есть отдельные эпизоды, из которых трудно сложить цельную картину. А вот его эмигрантский архив полностью сохранился и находится сейчас в РГАЛИ. Поэтому я знаю чуть ли не подневно, что он делал в эмигрантские годы. Когда он составил этот «донжуанский список», неизвестно, но поскольку он находится в его эмигрантском архиве, то, вероятно, это уже начало 1920-х годов. Документ загадочный и, естественно, не называется «мой донжуанский список» — обычный двойной листик, на котором в столбик написаны женские фамилии. Полностью я его не разгадала, но поняла, что женщины идут не по хронологии, а по степени той любви, которую Аверченко к ним испытывал: от самой любимой и дальше по степени убывания.
К примеру, о первой — актрисе Александре Садовской — рассказывается в ЖЗЛовской книге. А вот вторая — оперная певица Елизавета Федоровна Петренко — это тайна. Ни разу, никогда не просочилась информация о том, что у них был роман. Если бы на меня несколько лет назад не вышли родственники Петренко и не показали бы письма Аверченко к ней и совместную их фотографию, я не подняла бы этот список, и мы, быть может, этого никогда не узнали. Сейчас я занимаюсь биографией Елизаветы Федоровны. Она была выдающейся оперной певицей, примой Мариинского театра, часто пела с Шаляпиным, участвовала в «Русских сезонах» Дягилева... Именно с ней писатель жил в годы Гражданской войны, однако они не венчались. А потом та же Гражданская война их развела, банально отрезала друг от друга фронтом. Аверченко эмигрировал, а Петренко осталась в советской Москве, двадцать лет преподавала в Московской консерватории, возглавляла кафедру сольного пения, была награждена орденом Трудового Красного Знамени… Словом, королева под
стать королю. Вот такие открытия, а ведь раньше считалось, что Аверченко — убежденный холостяк. Однако возникал вопрос: почему в его творчестве тема семейной жизни — ссор, перебранок и женской психологии — одна из сквозных? Да он прекрасно все это знал. Никогда он не был один. Просто до церкви его никто не довел.
— Почему так взлетел «Сатирикон»?
— В «Сатириконе» все держалось на уважении. Аверченко, по большому счету, был один из них, но ему, парню из провинции, удалось подчинить столичных ребят, которые очень быстро признали его превосходство и не пытались сместить с редакторского кресла. Он был «человек-оркестр» и выпуск журнала мог сделать сам. Ему вообще никто не был нужен. Аверченко не только писал стихи, прозу, мог сделать любую пародию, но и еще рисовал. «Сатирикон» задумывался как журнал европейского типа, по образцу мюнхенского «Симплициссимуса», под который даже шрифт заголовка подгоняли. Аверченко, художникам Радакову и Ре-Ми хотелось сделать модный журнал, и им это удалось. Очень быстро «Сатирикон» стало читать модно. Но на одной форме они бы долго не удержались. Содержание было качественное, классное. Это во многом благодаря Аверченко, но также и коллективу, который он собрал. Какие имена! Саша Черный, Аркадий Бухов, Тэффи, которая десять лет продержалась в журнале.
— Они дружили?
— Несмотря на всю свою демократичность, Аверченко мог быть довольно жестким,
когда это требовалось. Сашу Черного он держал в черном теле (поэтому тот и покинул журнал). Сначала его друзьями были художники Радаков и Ре-Ми, а потом люди из артистической среды. С 1912 года Аверченко гастролировал, работал для театров-кабаре и миниатюр, писал одноактные пьесы, искрометные, быстрые. Он создавал киносценарии и сам играл в кино. Жалко, что не сохранились фильмы, в которых Аверченко снимался, или кинохроника. Мы не знаем, как он выглядел. Но, по всем воспоминаниям, Аверченко не производил впечатления хохотуна-весельчака. Напротив, его описывают как меланхоличного человека, медлительного. В силу того, что у него были проблемы со зрением, он был довольно неуклюж, боялся все время что-то задеть — учитывая, что он был двухметрового роста, огромный.
— Многим Аверченко запомнился своей бескомпромиссностью к большевикам и поддержкой Белого движения. Как он пришел к этому? — Аверченко был одним из тех, кто иллюзий не питал сразу, как только Ленин прибыл в Петроград в апреле 1917 года. Он тут же написал фельетон «Made in Germany», бил в набат. Все его произведения 1917 года сейчас переизданы. Читать больно. Именно потому, что человек все понимал, понимал гораздо больше, чем все остальные, предостерегал и кричал, чем все это кончится. А потом увидел, что не ошибся. Для меня пока нет точного объяснения, как он принял решение публично высказываться в поддержку Белого движения. Тем не менее в 1919 году в белом Крыму он начинает призывать помогать Добровольческой армии, сам финансово помогает Белому делу, дает благотворительные концерты. Очень многие интеллигенты чувствовали свою вину перед старой Россией. Аверченко десять лет был редактором оппозиционного издания, приветствовал Февральскую революцию и Керенского. Когда затем начался весь этот ужас и Гражданская война, многие начали переосмысливать свое отношение к минувшим событиям. Есть воспоминания о том, что в 1920 году Аверченко горько раскаивался в том, что в «Новом Сатириконе» оскорбляли царскую семью, что там в 1917 году, обалдев от свободы, давали карикатуры на Николая II — который, к слову, был большим поклонником таланта Аверченко.
— Любопытно, что на книгу памфлетов Аверченко «Дюжина ножей в спину революции» откликнулся Ленин, и ее даже опубликовали. Что это была за история?
— Я недавно опубликовала большую работу к столетию этой книги. Первое издание «Дюжины ножей в спину революции» вышло в 1920 году в Симферополе. А второе издание, на которое написал рецензию Ленин, увидело свет в начале 1921 года в Париже. Аверченко к тому времени уже покинул Крым и жил в Константинополе. Книга задумывалась как литературный скандал. У нее было одиозное название, да и обложка одиозная: там был шарж на Аверченко, держащего кинжалы, всё в кровавых тонах. Передо мной всегда стоял вопрос: читал ли ее Ленин, читал ли на самом деле? Ведь ему могли просто подготовить выписки, набросать «рыбу». И вот в прошлом году нашлось удивительное подтверждение тому, что Ленин ее внимательно читал. Произошла совершенно детективная история. Представьте: поздний вечер, редакция газеты «Правда», ноябрь 1921 года, — вспоминает помощница секретаря редакции. Вдруг в сумерках появляется какая-то фигура, и она узнает Ленина. Ленин сам пришел в редакцию с черного хода, с поднятым воротником, опущенным козырьком... Шпионский роман! Все переполошились, это было что-то небывалое. Он, смущаясь, достает из-за пазухи рукопись вот этой рецензии на книгу Аверченко, протягивает ее и говорит: пусть печатают, «если подойдет». После этого он таинственно исчезает. Рецензия появилась на следующий день. Она фактически написана в жанре фельетона с убийственной иронией. Аверченко трясло, когда он ее читал.
— Для чего Ленин решил отреагировать на книгу Аверченко?
— Это большая политика. В конце 1921 года уже шла работа по разложению эмиграции, прежде всего военной, но и интеллигенции тоже. Я не смогла найти ни одного другого примера, когда первое лицо не просто написало бы рецензию на произведение писателя, но напрямую обратилось бы к нему, как это сделал Ленин: «…любезный господин Аверченко». Этот беспрецедентный случай. с Потом не знали, как его трактовать. Уверена: Ленин тоже был поклонником Аверченко, это многое объясняет. Аверченко вызвал его на такую дуэль, напомнив, что они коллеги по журналистике, и Ленин попробовал себя в фельетонном жанре. Этой рецензией он убил многих зайцев. Во-первых, в некоторой степени поставил на место Аверченко, во-вторых, автоматически задел всех его бывших подчиненныхсатириконцев, также покинувших Россию. Резонанс вышел ощутимый, и Аверченко пережил тогда не самые лучшие времена.
— Насколько прояснены сегодня обстоятельства смерти Аверченко?
— Все известно и одновременно ничего не понятно. У него был инсульт, а в придачу множество диагнозов. Вообще, это загадочная история — каким образом здоровый молодой мужчина, который ни на что не жаловался, ушел за какие-то полгода? У него просто отказали все внутренние органы. Родственники, для которых это был страшный удар, считали, что его убили. Чем дольше я этим занимаюсь, тем больше склоняюсь к этой версии. Человека могли продолжительное время травить. Я даже могу предположить, кто именно, но не стану. А современники были в шоке. Всем было ясно, что произошло нечто необъяснимое. Аверченко до последнего не верил, что уходит, и сколько ему друзья ни говорили, что надо подумать о завещании, он даже мысль эту не принимал. До последнего травил анекдоты, пытался смеяться… Все говорил, что скоро поправится и сразу напишет фельетон о том, как лежал в больнице. Умирал очень тяжело, очень, был в коме.