«КАКОЙ, НА ФИГ, РОК-Н-РОЛЛ?!»
Музыкант Алексей Кортнев из «Несчастного случая» даром что слывет главным шутником московской альтернативной сцены, накануне своего 55-летия настроение имел добродушное, но не самое шутливое, когда мы встретились с ним в джаз-клубе, перед концертом. Отмечать свой день рождения каким-то особым образом, несмотря на «отличную» дату в квадрате, он не стал, сославшись на увеличившиеся семейные заботы. Но остановить бесконечный мыслительный процесс о жизни, ее смысле и о том, что происходит вокруг, даже разросшаяся семья ему не помогает. «ЗД» с интересом обсуждает с артистом новости от съемок кино на околоземной орбите до запретов концертов неугодных музыкантов и размышляет о том, когда и при каких обстоятельствах в музыке случится что-то новое.
■ Мы уже лет 10 живем в такое время, которое выглядит как застой в музыкальном мире. Толком ничего не происходит, люди перепевают старые песни, обращаются к старым тематикам, стилям. Затронуло ли это ва, и как вы думаете, когда это закончится?
■ Я думаю, закончится это, когда сменится социальная и политическая формация в стране. Тогда что-то начнет меняться. Потому что застой в музыке, на телевидении, в кино — лишь отражение застоя в общественной жизни. Вы совершенно правильно упомянули вектор, по которому мы сейчас существуем. Наше будущее — это прошлое с точки зрения власть предержащих. У нас в перспективе — возвращение к образцам Советского Союза. Это чудовищная перспектива, потому что если вести огромную страну с ядерным потенциалом в сторону возвращения к советским догмам, то это путь в пропасть. Музыкальная индустрия эту тупиковую ситуацию прекрасно собой отражает. Большинство населения страны по-прежнему слушает тех же артистов, что и 30, а то и все 40 лет назад. Они выглядят сейчас как динозавры и поют как динозавры. Но на самом деле альтернативная музыка развивается: есть прекрасные инди-рокмузыканты, замечательные хипхоперы, которые не признаны официально, но они имеют огромные аудитории. Тот же Face находится в жесткой конфронтации с властями. Если бы ему разрешали, он давал бы концерты на стотысячные залы. Проблема стагнации в музыке еще и в том, что новому не дают развиваться.
■ Может быть, запреты станут настолько сильными, что возникнет новая волна, которая пойдет…
■ ...пойдет «поверх барьеров», как писал Борис Леонидович. Может быть, но это было бы ужасно, потому что это была бы революция, и она сопровождалось бы стрельбой, трупами и так далее. Если хлынет «поверх барьеров», то хлынет во всех областях, не может одна только музыка вдруг взять и освободиться. Никто из нас не хотел бы, чтобы общество повернулось к насильственному освобождению. Хочется, чтобы это произошло цивилизованно, эволюционным путем.
■ Съемки кино на космической орбите тоже похожи на возвращение к тенденциям Советского Союза. Чисто кинематографически есть ли в этом необходимость?
■ Нет в этом никакой необходимости. Это просто такой пиар-ход на весь мир. Если у нас был первый человек в космосе, то сейчас будут первые режиссер и актриса в космосе. Не думаю, что какие-то космонавты от этого пострадают. Сейчас полеты в космос стали гораздо проще: не только для Джефа Безоса и Илона Маска, даже для нашего Рогозина. Космос превратился уже в некоторую рутину. Они туда летят не так уж надолго, и чужое место занимать будут недолго. Это, несомненно, пиар-ход, который наши постараются раскрутить на весь мир. Нужно же чем-то отвечать на частную космическую программу, которая развивается в Америке! Поскольку ничем другим мы пока ответить не можем, мы запускаем туда группу снимать кино. Если углубиться в экономику этого вопроса, то, наверное, она окажется жутко убыточной, но в этом есть некий чисто российский кураж. Если туда залететь, открыть бутылку шампанского и выпить, будет совсем хорошо! Представляю, как шампанское в невесомости будет себя вести. На одной бутылке, наверное, можно летать по станции некоторое время.
■ Насколько мне удалось отследить, не знаю, согласитесь ли вы со мной или нет, но сейчас самый популярный видеожанр — это видеоинтервью. Как вы думаете, с чем это связано? ■ Я не смотрю видеоконтент и не являюсь потребителем YouTube и других соцсетей... Первое, что мне приходит в голову, это естественная реакция человечества на уменьшение личного общения. Чем меньше ты общаешься с людьми, тем больше ты склонен смотреть интервью, просто чтобы видеть
человеческое лицо. Сотни тысяч лет развития человека приучили к тому, что самое интересное, что он видит в своей жизни, — это лицо другого человека.
■ Вернемся к музыке и вашей аудитории, мы сидим сейчас в сидячем джаз-клубе, скоро начнется концерт, публика ваша взрослеет вместе с вами?
■ Конечно. Но относительно сидячего зала надо сказать, что «Несчастный случай» сформировался в театре. Все наши первые и последующие концерты были сидячими. Мы вышли на площадку с танцполом лет через 15 после того, как начали играть. Сначала мы играли камерную музыку без баса и барабанов, наши концерты были скорее музыкальными спектаклями. Поэтому для меня нормально, когда люди сидят и внимательно слушают. Мы полезли на сцену танцевального клуба после того, как много раз увидели, что люди танцуют в проходах. Я всю жизнь хотел играть музыку, которая заставляет человека слушать, а не танцевать. Вся наша танцевальная музыка — это побочный продукт, как попутный газ при нефтедобыче. Этот газ, кстати, просто сжигали, вместо того чтобы использовать, к сожалению… Печально было наблюдать эту картину из самолета, когда летишь ночью на восток. Однажды у меня был перелет из Москвы в Братск в кабине пилота, не скажу, какая авиакомпания и какой пилот меня пустил, но такой эпизод был. Я летел с пилотами и смотрел через их лобовое стекло — это невероятно красиво и интересно! На восток летишь прямо над вышками, на которых горит этот попутный газ, и ты понимаешь, что это просто отопление Вселенной и под тобой горят миллионы.
■ Насколько я знаю, от славы вы не пострадали, наоборот, кое-какие бонусы получили.
■ Да, вот, например, полет в кабине пилота. Возможно, я был единственным человеком, который совершил индивидуальный перелет по маршруту Ларнака—Калуга. В Калуге, оказывается, есть международный аэропорт, и туда можно прилететь из Ларнаки, пройти пограничный контроль, таможню. При этом, несмотря на свою известность, я никогда не лезу без очереди и не пытаюсь получить какие-то ништяки, потому что это очень стыдно. У нас как раз было несколько забавных эпизодов, мы откуда-то вылетали опять же… Помню прекрасно, как я иду с компанией своих друзей, и они видят, что можно проскочить, перелезть через ленточку, и куда-то бегут, а я один остаюсь. Мне говорят: «А ты что валяешь дурака? Почему ты здесь стоишь?» Вам это простительно, про вас просто скажут, что какие-то козлы побежали без очереди. А про меня конкретно скажут, по фамилии. Нет, мне мое имя дороже, чем 20 минут стояния в очереди. ■ То, что сейчас происходит в шоу-бизнесе, вам лично не кажется стыдным?
■ На мой взгляд, стыдно и противно молодиться и пытаться играть молодежную музыку, когда тебе 50 и тем более 60 лет. Я абсолютно уверен, что нужно играть музыку для своих ровесников, потому что ты понимаешь их проблемы, знаешь их чаяния и страдания, что для них важно. По крайней мере в своем кругу. Опять Басков вертится на языке, давайте оставим его в покое и возьмем, например, Киркорова. ■ Киркоров старается. ■ Да все стараются, но делают одно и то же. «Несчастный случай» делает одно и то же уже 38 лет. Мы ни разу не попытались сделать какую-то электронную музыку или музыку в стиле кантри. ■ У Земфиры хорошо получается экспериментировать.
■ Земфира очень мобильный человек. Она — отдельная тема. Земфира — гений, а гении, они по другим критериям оцениваются. Для того чтобы быть гением, нужно быть такой, как она: социально неустроенной, одинокой, грубой. Гений должен жить в постоянном дискомфорте. Вот у нее зоны комфорта, по-моему, вообще нет, поэтому она все время пишет гениально. У нее как будто кожи нет на теле, ее все задевает. А меня уже ничего не задевает. У меня не только кожа есть, на мне еще 15 кг жира, нажитые к 55 годам, пятеро детей, дома, дачи, автомобили… Что мне писать? Какой, на фиг, рок-н-ролл? Какая музыка протеста? Против чего я протестую? Против того, как живу? Не буду я этого делать ни в коем случае. Поэтому джаз — наше естественное продолжение, музыка толстых. ■ В свое время, когда джаз появился, это было что-то несусветное и ненормальное.
■ Рок-н-ролл, когда появился, тоже был чем-то несусветным, даже в каком-то смысле когда-то эта музыка была королевой мира. Оперные певцы, правда, еще дольше были королями мира, когда ничего, кроме оперы, не было. На оперу молились лет 200, на рок — всего 40 лет. Но именно молились, это же был храм! Рок-клуб был храмом, куда приходили молиться, смотреть на Иисуса фактически. Сначала Beatles сказали, что они популярнее Иисуса, потом Oasis заявили, что они популярнее Beatles. Сейчас, слава богу, эта музыка встала на свое нормальное место — рядом с танго, джазом, вальсами, оперой, симфонической музыкой. Она стала просто музыкой, и все. ■ Может появиться какой-то жанр, который сдвинет всю эту неизменную систему?
■ Мне кажется, что сейчас зреет некий прорыв, но он будет в области аудиовизуального искусства. Технологии визуального искусства развились так, что это возможно. Рок возник, когда появилось электрическое звучание. Сейчас возникло видеозвучание, сейчас каждый звук подтверждается видео. Песня не может стать популярной, если нет клипа. ■ Как же аналоговое исполнение? ■ Это все останется для старичков. Оно обязательно будет, но это нишевое искусство. Собственно, новое — это TikTok, вот где аудиовизуальное искусство, вот где революция сейчас происходит. Там какой-нибудь чувачок поет иногда без слуха и голоса, но при этом он делает какую-нибудь смешную штучку, и это становится популярным. Наверняка на этом рынке уже формируются мастера жанра. Но я думаю, что не музыка станет следующим королем мира.
■ Вы останетесь в своем жанре или куданибудь двинетесь?
■ Не хочу никуда двигаться, я хочу лампового звучания. Мы с «Несчастным случаем» сейчас делаем программу, которую называем «Ламповый концерт», то есть чистая акустика, и под ламповым светом — оформим это торшерами. Мы никогда в жизни не стремились к стадионной популярности.
■ Но все равно вас все знают. ■ Знают — разные не значит вещи. — Ольгу любят. Бузову Популярность знают практически и слава все и практически все не любят. Я уверен, мы останемся на своей позиции и будем играть, как сегодня, для 200 человек, мне это очень нравится. ■ Вы боитесь старости? ■ Пока боюсь. Я жду того возраста, когда перестаешь бояться. На глазах стареет мама, ей уже 82 года, вот она вообще уже ничего не боится. У нее был период, когда я видел, что она подавлена, потом умер папа, и она была в глубочайшем горе. Папа умер довольно рано, в 67 лет, а ей было 63 или около того. С тех пор прошло много времени, в какой-то момент я увидел, что она стала совершенно спокойной. Она понимает, что это уже совсем близко, и абсолютно успокоилась. Я жду, когда успокоюсь тоже, ждать, наверное, еще лет 15. ■ Вы не столько о старости говорите, сколько о смерти.
■ Да. Боюсь прекращения вообще всего. Старости не боюсь, потому что я по сравнению с собой 20-летним уже старый, и что? Мало что я потерял: некую бешеную свободу и кураж. ■ А что вы приобрели?
■ Семью, конечно. И, собственно, все. Раньше я зарабатывал на себя одного, а теперь зарабатываю на нас всех. Зарабатываю гораздо больше, но в результате мне остается столько же, сколько в 20 лет, что вполне естественно. Что потеряно точно — это азарт. К великому сожалению, потерян жизненный азарт. Мне стало вообще неинтересно писать песни, потому что новые песни по-новому я писать не научился, а по-старому я искренне полагаю, что уже не надо.
■ На мой взгляд, надо, потому что люди, рожденные в 60-х, 70-х и даже в 80-х годах, имеют внутри некую очень качественную этическую машину.
■ Прекрасно понимаю, о чем вы. Но я не знаю новых средств выразительности. Может быть, уже никогда их не освою. Для моей вот этой этической машины, как вы прекрасно сформулировали, у меня нет интерфейса, который адекватно ее сейчас бы транслировал. Мне неинтересно писать очередную песню в стиле «Несчастного случая». ■ Вы очень хорошо пишете о любви. ■ По заказу — что угодно! Я сейчас больше всего пишу для спектаклей, для мюзиклов. Мне очень нравится, что получилось в мюзикле «Прайм Тайм». Я там был не один, привлек еще двоих авторов, и мы за месяц написали 20 номеров, из них несколько совершенно блистательных штук!
■ Все-таки зря купировали «цирк» из ленинской цитаты про «важнейшими из искусств для нас являются кино и цирк»!
■ Да, помню, эта фраза, обрезанная, без «цирка» длительное время висела на здании, по пути по Ленинградке, на Белорусском вокзале, справа. И я постоянно сталкивался с этой фразой.
■ У вас так любят спрашивать про сумасшедший дом, но я хочу спросить, какие критерии нормальности могут быть для человека сейчас, если они вообще есть?
■ Нормальный человек в Бирюлеве отличается от нормального человека на Покровке, не говоря уже от нормального человека где-нибудь в Вашингтоне, округ Колумбия. Для россиян нормально быть гетеросексуальными и не терпеть гомосексуализм, мы так воспитаны. За 15 лет привить толерантность в этой сфере невозможно. Объявлять нас по этой причине ненормальными нельзя. Во мне эта толерантность есть, у меня куча знакомых гомосексуалов, и что? Я не считаю ненормальными людей, которые их не любят. Для какого-нибудь человека, рожденного и выросшего на Портобелло-роуд в Лондоне, абсолютно ненормально то, что происходит в России: ненормально то, что мы живем с президентомдиктатором и ничего не пытаемся с этим сделать. А для нас, которые так живут уже лет 500, это нормально. По-другому здесь не бывало.
■ Ну есть же какие-то психические отклонения, хотя в связи с популярностью идеи толерантности уже все нормально.
■ Если психическое отклонение не ведет к тому, что человек начинает резать окружающих и вредить им, все остальное нормально. Если он любит бензоколонку и собирается на ней жениться, это никому не принесет вреда, кроме бензозаправщика. Милости просим…