Алиса Вокс: «Шнуров побороться с бабами

Алиса Вокс стала известной и любимой в народе благодаря своему яркому участию в группировке «Ленинград». Но время шло, и сегодня некоторые называют ее неудобным человеком, который умудрился поругаться с Сергеем Шнуровым, уйти из группы, создать свою и даже подать на своего экс-худрука в суд.

– Как появился ваш сценический псевдоним Вокс (Vox)?

– Я сама себе его взяла. Мне было лет семнадцать, и моя фамилия Кондратьева мне не нравилась, казалась какой-то корявенькой, нелепой. Наверное, все дело в том, что я всегда была неудобной девочкой в том плане, что ставила под сомнение слова своих педагогов. Нет, я не вела себя дерзко, просто задавала неудобные вопросы, когда остальные дети брали на веру все, что им говорили. Например, когда в начальной школе учительница сказала, что на Северном полюсе холодно, а на Южном – очень жарко, я немножечко вклинилась и произнесла: «Пардон! Тут у вас небольшой нестроевич». Понятно, что никакой преподаватель не потерпит, когда его авторитет ставят под сомнение. Поэтому окрик «Кондратьева!» не предвещал ничего хорошего. Наверное, с тех самых пор с моей фамилией у меня ассоциации не самые позитивные. Меня мало хвалили, называя мою фамилию. (Смеется.) И вот однажды я смотрела у подружки сериал «Тайны Смолвиля» про юность Супермена, где был герой Лекс Лютер. Он мне импонировал намного больше, чем Супермен, наверное, потому что обладал целеустремленностью, понимал, чего хочет, называл вещи своими именами, как и я, был всем неудобен. Мне стало интересно, что значит имя Lex. Полезла в латинский разговорник. Узнала, что это слово означает закон. Стало интересно, какое имя подошло бы мне, я же петь хотела по жизни, певицу не нашла, зато увидела слово Vox – голос. Так и появилась певица Алиса Вокс.

– А что за история с вашим голосом, когда вы его потеряли после… раздевания на сцене во время концерта «Ленинграда»?

– Да, и это было ужасно. Я проплакала всю ночь. На следующий день у нас была какая-то корпоративка в яхт-клубе, так я пела на октаву ниже. Слова «тебе повезло, ты не такой как все, ты работаешь в офисе», практически шептала. Верхний регистр у меня просто обрубило, отекли связки. Это очень сильно по мне ударило. Думаю, что именно с этого момента начался конец моего пребывания в группе. Я поняла тогда для себя чтото очень важное.

– А что поняли и зачем тогда обнажились перед народом, если это чуждо вам?

– Человеку, который на это смотрит извне, объяснить будет сложно. Чтобы понять, надо погрузиться внутрь. Когда у людей, которые выходят из секты, спрашивают, о чем вы думали, когда продавали свою квартиру и отдавали все деньги руководителю секты, внятно никто объяснить ничего не может. Для человека, который никогда в ней не был, непонятно, как это возможно. Я занималась вопросом того, как устроены секты, поскольку мне стала интересна эта тема после ухода из «Ленинграда». Почему люди туда попадают? И не просто суеверные с ограниченным культурным багажом, а с двумя-тремя высшими образованиями. Обычно на тот момент они находились в каком-то тяжелом психическом или психологическом состоянии. Я была на тот момент в полной стопроцентной эмоциональной зависимости от Сергея Шнурова. Он умеет создать вокруг себя настоящую секту, культ себя, культ поклонения, некий культ семьи, как у Чарльза Мэнсона. Он умеет мягко продавить так, что заставляет человека сделать то, что он сам хочет. И при этом малейшее сомнение в его правоте, словах и приказах встречает жуткую и уродливую истерику, и ты уже готов пойти на все, лишь бы этой истерики не было. Этот эпизод с раздеванием был результатом долгой обработки меня. Начался он месяца за два до этого, когда начали в первом чтении принимать закон о запрете мата, который протянул в Госдуму Станислав Говорухин.

Тогда у Шнурова случилась жутчайшая истерика со слезами, с алкоголем – 17 часов он меня не выпускал из своей комнаты, не давал отойти в туалет, не давал даже попить воды. Он то плакал, то смеялся, то стонал, что все пропало, то говорил, мол, ничего, прорвемся. А то начинал кричать, что все мы сдохнем с голоду, спрашивал: «У тебя остались какие-то деньги, отложены, ведь все, это конец?» А затем снова, что мы еще поборемся, что надо сделать что-то крутое, както по-новому заявить о себе, выразить протест. И снова плакал, что все это бесполезно. На самом деле, это были действенные и нужные ему эмоциональные качели. У меня незадолго до этого умерла мама. Я была совершенно в разобранном состоянии. Психика была подвижной в том плане, что я не имела никакой опоры внутри себя и искала ее вне. Я полностью ему доверяла, на 200%. Если бы он сказал мне тогда пойти и умереть за него, я бы пошла и умерла за него. По факту так было.

– Не испытываешь стеснения, говоря об этом?

– Нет, сегодня я не стесняюсь об этом говорить. Я проделала огромный путь, чтобы это понять, принять и изменить себя. В принципе, это его такой фирменный почерк – именно так использовать людей, не поступаясь ничем и не останавливаясь ни перед чем. Что ждать от человека, который может сказать: «Что-то ты сегодня грустная, когда у тебя мать умерла, ты веселее скакала по сцене». Это довольно беспринципный и авторитарный человек. Он очень хороший манипулятор. И если бы он захотел иметь секту, а у него, кстати, были мысли использовать название «Церковь Ленинграда», он ее создал бы. Шутка, не шутка, но, когда принимали закон о запрете мата, как раз было исключение для религиозных организаций. И тогда он хотел переквалифицировать коллектив в религиозную организацию. Повторюсь, если бы он захотел сделать полноценную секту, он бы ее сделал. Без вопросов.

– Это только вы понимали?

– Если я смогла выйти из этих зависимых отношений, то музыканты, которые с ним работали, тот состав, который был настоящий, не смогли. Поэтому, когда их одним днем всех уволили, причем они узнали об этом из СМИ, для них это было ужасно. Можете представить ситуацию, когда вам 20 лет говорят, что мы семья, мы пиратская шхуна, один за всех, и все за одного, а потом из газет вы узнаете, что вас убрали и заменили какой-то кавер-группой. Я думаю, ребятам было намного тяжелее, чем