«Могу играть дуру, н О не быть ею!»

Клара Новикова рассказала, как научила всех женщин как топать ножкой и изменилась ее тетя Соня за последние 45 лет

Десятки лет смешить людей – дело непростое. И Кларе Новиковой вместе с ее нестареющей тетей Соней это прекрасно удается. В откровенном интервью 75-летняя юмористка рассказала о своей судьбе и о том, почему продолжает работать.

«Хочу найти в себе сил жить»

– В одном из ваших монологов есть такая фраза: «Женщина должна быть в порядке, даже если у нее не все в порядке». Когда не все в порядке, как собраться? Насколько на вас влияют внешние события?

– Очень влияют… Давайте я буду говорить то, что думаю. Чтобы идиоткой не выглядела, во все времена танцующей по жизни. Сейчас сложно собраться и чувствовать себя хорошо, когда плохо. Я очень неспокойна сегодня. Хочу найти в себе силы жить.

– Жизнь длинная…

– Вы про мою?

– Нет, человеческую в принципе. Жизнь каждого из нас насыщена разнообразными событиями, и все по-разному на них реагируют. Можно сказать, что вы стойкий солдатик?

– Я очень эмоциональный человек! Моя профессия и жанр, в котором работаю, отражают то, что происходит вокруг именно сейчас. Это же не пьеса Островского, которую можно переложить сегодня так, а завтра эдак и подстроить под время. Случалось, что у меня в секунду уходили целые спектакли и большие монологи, потому что буквально за день менялась ситуация в стране.

Когда я выхожу на сцену, боюсь быть дурой. Я могу играть дуру, но не быть ею. Хочу, чтобы зрители понимали подтекст. Вовсе не обязательно шутить «в лоб».

Мой муж был известным журналистом, и когда Юра приходил на мой спектакль или концерт, мне хотелось быть ему интересной. И если так случалось, я была счастлива. И всю жизнь доказываю, что могу, умею, не успокоилась, постоянно ищу.

Чувство юмора спасает

– Вам принадлежит фраза, что без юмора человек калека. Но ведь это чувство не всем дано…

– Не всем… Вот почему один человек может рассказать анекдот и это смешно, а другой рассказывает то же самое и все молчат? А вообще, по-моему, чувство юмора врожденное. У моего папы оно было, своеобразное, но было. А мама была ироничной. Она была немного подавлена папой, который был диктатором. Уже потом, когда стала взрослой, я его оправдывала: прошел войну, был ранен, контужен.

Мама тоже была на войне, проводницей сопровождала поезда, которые возили обмундирование на фронт. Она тоже была очень сильной, но умела себя подавить, подчиняясь папе. И в этом ее женская мудрость. Она делала все, как папа скажет. А я дразнила и того и другого, их показывала, кривлялась. Никто специально меня такому не учил конечно. Иногда получала за это по уху – от папы.

На своих концертах я рассказываю, как устроила им на золотую свадьбу праздник. В тот день у меня был сольный концерт, в зале сидели родители и многочисленные друзья. После выступления я накрыла стол в ресторане. Все красиво сервировано, зажжены свечи… И когда мы вошли туда, первое, что спросил папа:

– Шо это такое, почему свечки горят?

– Сегодня, – говорю, – торжественный день.

– Я тебе, дочка, скажу, почему они свечки зажгли. У них, наверное, несвежие продукты, они не хотят, чтобы мы это видели.

Когда я предложила ему фаршированную рыбу, он обратился к маме: «Поля, положи себе на тарелку кусок рыбы! Попробуй, я это могу кушать?»

У моего брата с чувством юмора тоже все хорошо. Сказала бы даже, что оно обостренное. Может, это национальная черта, я не знаю.

– Когда вы сами поняли, что то, что говорите, – смешно?

– Когда люди смеялись, я понимала, что, значит, смешно.

В детстве занималась в студии художественного слова Дома пионеров. Родители считали, что я занимаюсь глупостями, поэтому никогда не приходили на наши выступления. У других детей мамы с папами всегда сидели в зале, а мои нет. Мы читали со сцены и Пушкина, и Толстого, и Чехова, и Зощенко. Может, так и формировался вкус?

Я окончила 145-ю киевскую математическую школу, оттуда брали в университет без экзаменов. Но там был единственный класс для тупых, где я и училась. Тупых, конечно, в кавычках. В общем, давали шанс обычным детям, без выдающихся математических способностей. Девочкам преподавали швейное дело. Папа говорил, что девочке лучше не уметь считать, чем не уметь шить.

«Спасибо, что не приняли в театральный институт!»

Когда я выхожу на сцену, боюсь быть дурой. Я могу играть дуру, но не быть ею. Хочу, чтобы зрители понимали подтекст. Вовсе не обязательно шутить «в лоб».

– Создается впечатление, что вы с самого детства двигались собственным курсом вопреки, а не благодаря.

– Так и есть. Меня не приняли в театральный институт, но взяли в эстрадно-цирковое училище. Конечно, я мечтала выходить на сцену, но не имела ярко выраженного амплуа, хотя не понимала тогда, что это такое. Говорили, что я травести, меня это возмущало – что, до старости играть мальчиков и девочек?! Я-то репетировала у зеркала в мамином платье Анну Каренину!

Позже, когда проходила по Крещатику мимо театрального, кланялась низко и говорила «Спасибо, что не взяли», потому что не представляла, где могла бы играть и кого.

Правда, в эстрадно-цирковом тоже не знали, что со мной делать. «Девочка, видимо, не без способностей, но ее тянет во всякое драматическое», – говорили обо мне. На выпускной я исполнила большую композицию из стихотворений разных поэтов, погибших на фронтах Великой Отечественной войны – «Бригантина поднимает паруса». В жюри сидели Тимошенко и Березин, знаменитые Тарапунька и Штепсель. Они обалдели, что девочка читает такие серьезные стихи! У меня был успех, однако в Киеве не оставили, отправили в Кировоградскую филармонию.

Но на то выступление впервые в жизни пришли родители. Папа сразу сел ровно за Штепселем с Тарапунькой. И что вы думаете, он меня слушал? Нет! Он смотрел, что они пишут в своих блокнотах! Папа был счастлив видеть, что артистам такой величины понравилось выступление его дочери.

– Наконец признал в вас артистку?

– У него всегда была одна фраза: «Все-таки она не Райкин».

Тетя Соня позврослела

– Пусть вы не Райкин, но не у каждого артиста в жизни случается своя тетя Соня. У вас она случилась.

– Моя героиня тетя Соня не просто случилась от фонаря – мне ее дали. Она за эти годы выросла, повзрослела, может быть. Она помудрела. Тете Соне позволительно говорить обо всех, для нее нет запретных тем, для нее нет запретных слов – ровно настолько, насколько позволяет ей такт. Тетя Соня может сказать все, что она думает, она может сказать: «Ты не обижайся на меня только, только не обижайся на меня!»

– А вы, Клара, в каких с ней отношениях?

– В хороших: знаю, как она себя в следующую секунду поведет, я ее психологически очень хорошо знаю, понимаю, люблю.

– А она вас?

– Тоже любит – мы с ней дружим. Да, я про нее знаю все… Понимаете, какая история? Персонажи, существующие на эстраде, – все немножко дурачки: кулинарный техникум, новые русские бабки, кролики… А тетя Соня – мудрая, к ней прислушиваются, за ней повторяют выражения, анекдоты. Она – философ своего рода, она, может быть, не очень образованный человек, но она мудрая от природы, от земли.

Любить надо даже свои болезни

– Клара, что еще вы любите, кроме своей тети Сони?

– Я люблю все. Самое главное – поняла, что люблю сам процесс жизни. Жить люблю, а еще больше люблю хорошо жить… Еще люблю… Ой, сейчас таких глупостей вам наговорю!

– Имеете право.

– Ну, скажу «люблю, когда все здоровы»… Даже свои болезни, как сейчас понимаю, тоже надо любить: они – твои. Люби их, чтоб они себя поприличнее вели!

– Как же болезни не любить? Скажем, в детстве не хотелось идти в школу – и ты вдруг спасительно заболевал.

– Это – другое. В том случае, о котором говоришь, ты не болеешь, но хочется поболеть, притворяешься – и как бы заболеваешь. А вот когда у тебя действительно ангина, высокая температура – дело другое. Это разные вещи: болеть или когда тебе хочется поболеть. Конечно, люблю своих детей и внуков, воспринимаю их всех как детей, называю себя «старшая мама». Как вы понимаете, бабушка я никудышная.

Я люблю их, конечно… Знаете, есть вещи, которые нельзя говорить. Ты только скажешь о чем-то плохом, и у тебя это будет, или хорошее сглазишь. Поэтому я не могу говорить «люблю». Лучше – «мне нравится»… Понимаете, «люблю» и «нравится» – вроде бы, похоже, но не одно и то же. «Я люблю общаться с хорошими людьми» – что значит «люблю»? Мне с ними нравится общаться. «Я люблю хорошо одеваться»? Мне нравится хорошо одеваться, это входит в понятие «хорошо жить». Я люблю себе что-то позволить, если мне чегото хочется себе позволить, – мне это нравится…

Я когда-то всех женщин в стране научила топать ножкой и говорить: «Мне хочется!»

– Напомните.

– Я выходила в зал в очень красивой шляпе и учила женщин: «Топни ножкой и скажи: «Мне хочется такую шляпу!». Женщины примеряли эту шляпу, мужчины впервые своих женщин видели в такой шляпе. Я спрашивала мужчин: «Нравится вам ваша женщина в шляпе? – Очень!» Я спрашивала женщин: «Мы хотим такую шляпу? – Да! – Так топните ножкой и скажите: «Хочется!». Женщины, конечно, по-разному говорили, с разной интонацией, я комментировала: «Хочется? Вот так – хочется? Так вам хочется чего-то другого, не в шляпе дело». Но ножкой топать я научила, и научила говорить «хочется!».

Мужчина на концерте соглашается такую шляпу своей женщине приобрести, а я говорю: «Всего 800 долларов шляпа стоит». Надо было видеть мужские глаза… Но однажды пришел на концерт человек и сказал: «800 долларов? Я готов заплатить. Можно шляпу купить?» Мне было ужасно неловко: я вроде сама спровоцировала, а шляпу не отдаю. А отдать ее никак не могла: шляпа была просто сумасшедшая.

– И как вы вышли из положения?

– Объяснила, что это – игра.

«Ты моя мама»

– Однажды вы сказали, что в жизни очень важно правильно распорядиться выпавшим шансом.

– Мне кажется, что везение – это когда получил и не прилег, а двигаешься дальше. У меня интуиция сумасшедшая. Она и подсказывала: все получится – с тех еще пор, когда я была девочкой и наряжалась в мамины платья у зеркала. Помню черное с большими маками. Я его надевала, сооружала на голове кренделя и кого-то изображала. Брат спрашивал: «А можешь – раз! – и заплакать?» И я плакала. Даже когда папа говорил, что мое место сидеть в туалете и кричать «Занято!», я почему-то знала – мое место на сцене.

– Папу современные психологи осудили бы. А он хотел, чтобы дочь кем стала?

– Врачом. Люди в белых халатах – это профессия. Нянечка, повариха – тоже нормально. А артисток он называл шарманщицами, бродягами по сути.

– Он успел сказать: «Дочь, я тобой горжусь»?

– Он говорил, поднимая палец кверху: «Ты понимаешь, кто ты? Ты моя мама». Выше этого ничего не было. Его мама погибла в первый день войны, меня назвали в ее честь.

Он носил мои фотографии в нагрудных кармашках. Когда папа, уже пожилой, шел в поликлинику и быстро возвращался, мама удивлялась. А он говорил, что его пропустили:

– Так и сказали, что папа Клары Новиковой может идти без очереди. Я спрашивала:

– Откуда они узнали, чей ты папа? Он отвечал:

– Я не знаю, но они знают. Оказывается, папа носил мои календарики и всем раздаривал. Конечно, он ходил на мои концерты. И когда я объявляла, что сегодня волнуюсь, в зале папа и мама, вставал и раскланивался.

«Ну значит, такая я идиотка…»

– Для кого вы работаете, Клара? Приходилось слышать: «Она же

умница – и чем только занимается?!»

– Занимаюсь тем, чего люди от меня ждут. Как Шаляпина извозчик спросил: «Петь-то мы, барин, все поем, а чем ты в жизни занимаешься?» То, чем занимаюсь, – моя профессия. Я ничего больше не умею делать такого, за что мне денег дадут.

– А петь? Можно найти на эстраде массу певичек, которым вы фору дадите.

– Я пою, как поют театральные артисты. Каждую песенку сыграю, каждое словечко обыграю, найду красочки… Но, конечно, не умею петь так, чтоб в этом был какой-то шик, стиль, особая манера пения. Узнают меня по голосу, а не по манере. А вот Пугачеву узнают по манере, по голосу и вообще… Я не знаю, не знаю… Ну, значит, я такая идиотка, что, кроме своего дела, ничего другого не умею.

Зато гастролей с сольниками у меня по-прежнему много. Я же не буду сейчас говорить о каких-то бытовых вещах, что нужно обеспечивать семью, потому что работаю я одна…

– Клара Новикова работает для того, чтобы обеспечить семью?..

– Не могу сказать, что работаю «для того». Но я же получаю деньги за то, что я делаю… Да, сегодня я должна думать о том, чтобы моя дочь, ее дети, жили нормально. Я не могу на это плюнуть или не думать об этом. Можно сказать: «Я – актриса, все остальное мне по фигу. Живите, как хотите». Но так не получается.

– А им, детям, – не по фигу?

– Понимаете, какое дело… Они сегодня уже мне нужны больше, чем я им. Они – мне, понимаешь? Настало время собирать камни, а не разбрасывать. Придут болезни, случится элементарное – старость. И тогда они тем более станут мне нужны больше, чем я им. И я должна рассчитывать на их сочувствие, на их понимание, на их какие-то заботу и доброту. Вот и все.

– Не стало ваших родителей, и вы сделались самой взрослой в семье. Справляетесь с задачей?

– Наверное, неважно. Не стало родителей – и ничто не возместит их и не заменит. Конечно, хорошо, когда есть мама, – тогда ты дочка. Меня моя мама когда-то упрекала: «Вспомнишь меня: ты от своей дочери получишь все то внимание, что отдаешь мне». Мама была права: наверное, я тоже была недостаточно внимательна к ней. Моталась по гастролям, работала, – может, мама тоже когда-то недополучала… Хотя, она говорила, что я – заботливая, но мои заботы какие были? Когда маме было плохо, она была здесь, у меня, в Москве, в больнице.

Когда папе было плохо, я тоже из Киева вытаскивала их сюда… Но я не смогла быть каждую секунду рядом, им некому было пожаловаться на то, что им тяжело… Самая взрослая в семье? Да. Но ходить и постоянно осознавать, что я – следующая?.. Так жить я не могу. Если ты знаешь, когда твой конец, жить страшно. Чтобы не было страшно, чтобы ты каждый день получал удовольствие, тебе об этом не говорят. Даже если знают.

Некогда расстраиваться, что не замужем

– Сегодня СМИ пестрят заголовками о том, что кто-то из знаменитостей разводится. Вы же с мужем, журналистом Юрием Зерчаниновым, прожили 34 года. Как считаете, благодаря чему?

– Меня часто не было дома: много гастролировала. А если серьезно, между нами существовала какая-то особая человеческая привязанность. И к тому же нам было очень интересно вместе, он ввел меня в круг фантастических людей, познакомил с лучшими поэтами, художниками, артистами и писателями того времени. Юра же близко дружил с Петром Фоменко, Василием Аксеновым, писал книги с Аркадием Аркановым… Это все тоже накладывало отпечаток. Плюс ничего мне не запрещал: я спокойно ездила в турне. Но при этом, конечно, и ссоры случались – мы же живые люди. У Юры был непростой характер, да и у меня тоже не самый легкий. Но умели как-то найти подход друг к другу.

Моя героиня тетя Соня не просто случилась от фонаря – мне ее дали. Она за эти годы выросла, повзрослела, может быть. Она помудрела. Тете Соне позволительно говорить обо всех, для нее нет запретных тем, для нее нет запретных слов – ровно настолько, насколько позволяет ей такт.

– Прошло уже 13 лет, как вы потеряли супруга. Не сватались к вам за это время?

– Очевидно, что в моем окружении нет человека, который мог бы составить мне партию. На эту тему очень точно сказала квартирная хозяйка Мария Исааковна, у которой я снимала комнату, когда приехала в Москву. Ей тогда было немного меньше лет, чем мне сейчас. Я спрашивала: мол, почему замуж не идете? А она: «Зачем? Стирать чужие рубашки?!» – «Но если бы вы поженились, они не были бы чужими!» – «Своими уже никогда бы не стали». Очень мудрая была женщина. К тому же я и без того не одинокий человек: дети, внуки, друзья, работа… Недавно на двенадцать дней выпало одиннадцать сольных концертов. Расстраиваться, что не замужем, некогда.