Из Мариуполя в Таллинн

Беженец из Мариуполя рассказал, почему выбирался из оккупированного города через РФ и не остался воевать

Иван Завражнов оказался в Европе после того, как почти два месяца жил под обстрелами российских войск в Мариуполе. Он потерял квартиру, но сумел вместе с матерью выехать из города и попасть в Эстонию через Россию. Иван рассказал корреспонденту Delfi о том, как привык к жизни на войне, и ответил на вопрос, почему в России невозможно жить, если ты придерживаешься проукраинских взглядов. – Как ты выбирался из Мариуполя во время штурма?

– Я выбирался из Мариуполя сложно и очень поздно. Покинул город и территорию Украины 13 апреля. Большинство людей уезжали в марте. Но я был в абсолютной информационной блокаде, не знал, как люди уезжают и куда, что вообще нужно уезжать.

Со 2 марта в Мариуполе были недоступны услуги, привычные каждому человеку. У нас не было света, воды, отопления, газа, связи и интернета. Я ничего не знал. Если бы была такая возможность, то выехал бы раньше. В итоге я дождался, что в мою квартиру залетели ракеты, дом был уничтожен. Наступил момент, когда ты остаешься без крыши над головой и должен каким-то образом решиться и выехать из города, что я и сделал.

- 2 марта в городе уже шли активные боевые действия?

– Активные боевые действия в Мариуполе начались 24 февраля, как и по всей Украине. К моменту уничтожения моей квартиры, а это было 11 апреля, я ушел из дома и больше туда не вернулся. Жил в Приморском районе Мариуполя, он последним серьезно пострадал. Все начиналось на Левобережном, затем перекинулось на Центральный, дальше на Кальмиусский, где завод Ильича, и только потом Приморский.

Мы знали о том, что город разрушен. Люди ездили, как-то передвигались по городу, были сообщения о том, что происходит. Но ты же до последнего веришь: меня это не коснется.

Была возможность выбраться из города через Приморский район на территорию Украины. Коридоры открывали через прибрежные поселки в Мариуполе, откуда можно было выбраться в Запорожскую область. Но там нужно было идти больше 10 км пешком, а у меня мама с сахарным диабетом, ей сложно передвигаться на такие расстояния. Я понимал, что так как у меня нет машины, то мы заложники этой ситуации и не можем выбраться на территорию Украины.

Сейчас вспоминаю моменты за два дня до уничтожения моего дома. Как вижу в окно дырку в соседнем доме, который стоит в нескольких десятках метров от моего. И даже такой был момент – 11 апреля, в ночь с воскресенья на понедельник, было восемь ракетных и авиаударов по нашей пятиэтажке.

За сутки до этого мина разорвалась возле моего окна и полностью разбила стеклопакет снаружи, но внутреннее стекло осталось целым. Это было ужасное зрелище, когда ты окно не можешь открыть, оно все в осколках. Ровно через сутки по нам было восемь ударов, и в квартире смешалось все: вещи, стекла, стекла в межкомнатных дверях.

Такой силы был удар, что двери все расслоились. Я только об одном думал – как бы не было попадания в лестничный пролет, потому что я-то спущусь с этажа, а мама – нет. Повезло, что смогли открыть дверь из квартиры на площадку и спуститься вниз. Обстрел начался в половину первого ночи и длился целый час. Мы то прятались в коридоре, то перебегали из комнаты в комнату, чтобы избежать попадания. С собой не взяли никаких вещей, унесли только документы на квартиру и дипломы. Все. Я выбрался на улицу в старой дубленке, в которой варил вермишель на костре во дворе предыдущие полтора месяца.

Ощущения человека, который попадает под такие обстрелы, странные. Потому что, когда ты находишься в помещении, то тебе кажется, что балкон, стекла, окна, это все залетает к тебе внутрь квартиры. Когда ты выходишь из дома, то видишь, что твоя квартира вывернута на улицу, это все валяется у тебя под ногами, все твои вещи, вся твоя жизнь.

После того, как я уже выехал из города и подключил свой телефон к сети, 15 апреля мне прислали фотографию моего дома. В мой подъезд было прямое попадание. У меня нет квартиры, нет ни потолков, ни пола. Это просто одна огромная дыра в доме. Как раз там, где была моя квартира.

– Ты помнишь, как в твою квартиру прилетел первый снаряд?

– Мы были в одной комнате. Та комната, в которой развалилось окно. Все было предусмотрено, подальше от окна был отодвинут диван для сна. Я предполагал, что если окно выпадет или будут лететь осколки, то там будет хоть какие-то пару метров. Но на самом деле это не помогает. Я даже какой-то картонкой заслонял это окно. Это действовало как плацебо, потому что от взрыва идет такая ударная волна, что это не спасет.

Ты слышишь, как летит ракета, «ууууу» и потом удар по дому, все залетает к тебе в комнату. Ты лежишь в кровати одетый, часто обутый, потому что бесконечные удары, и бесконечно мы бегаем от них в коридор. Ты весь в стекле и накрыт вещами, окно вылетает, которое недобито сутки назад. Живой – живой, все. Затем мы выходим в другую комнату, и это уже привычный момент успокоения, мол, это здесь плохо, а в другой комнате все нормально. Я – бах, и ложусь на кровать, в полпервого ночи. Говорю

– «Мам, я буду спать». И вдруг сумасшедший удар, и все залетает уже в эту комнату. Мы выходим в коридор, и потом слышим, что вот это окно, которое между кухней и ванной, оно уже оказалось в унитазе каким-то образом. Ощущение такое, что ты сейчас умрешь. Потом, даже не это было самое страшное, а активные боевые действия.

– Как принял решение уезжать из Мариуполя?

– Еще до истории с «Азовсталью», где наши защитники были взяты в окружение. Это была первая половина апреля, и когда мы выбрались из дома, чтобы уехать из города, то, стоя возле костра, я узнал о том, что людей вывозят в Россию. Я понимал, что не хочется ехать в пасть к врагу, но другого пути у нас уже не было. Ходили слухи, что вся Украина уже оккупирована, что Путин взял Киев и Харьков. Было внутреннее ощущение, что это неправда, но ты же лишен другой информации. И вот мы вышли, нам нужно было преодолеть Приморский район, пройти четыре километра до границы с другим районом, а там между двумя районами как раз и шел бой. Приморский район был под украинской властью, а следующий, Центральный, район уже был под российской, и нам нужно было попасть туда, потому что от супермаркета «Метро» вывозят людей. Когда мы туда пришли пешком, вдруг стало резко очень жарко, а я в дубленке в середине апреля.

Когда мы проходили границу между районами в зоне боев, это было ужасно. Мы пошли по одной дороге, куда нам говорили идти. Знаете, я там всю жизнь живу и эти дороги ходилпереходил еще в школьные времена. А тут ты идешь, а тебе говорят – тут работает снайпер, возвращайтесь. Ну как? Мама не сможет обойти и вернуться. В итоге мы пошли по другой дороге, где уже лежала куча трупов, и военные нам кричат лечь на землю и ползти. С сумками ползем. Одно дело я, другое дело мама, 60 лет человеку.

– О том, что работает снайпер, говорили украинские военные?

– Да, и они говорили, что здесь опасно. И мы очень долго выбирались. Расстояние, которое я обычно проходил минут за 7, мы преодолевали часа полтора. Где-то ползком, гдето нужно было с горы спуститься или карабкаться. Это было ужасно, когда вокруг лежат трупы, с сине-зелеными лицами, когда по тебе стреляют. Вот тебя сейчас убьют, теряется грань понимания страха, уже нет его, думаэто ешь – ну убьют и ладно.

Когда ты каждый день готовишь еду из того, что осталось: гречку, рис, макароны. Ты варишь эти макароны, а пули просто в соседние деревья летят. И ты слышишь это, понимаешь каждый день, что можешь поймать «шальную пулю».

Когда мы выбирались, это был апофеоз боев. Мы перебрались в район, который уже был оккупирован. Пошли к супермаркету «Метро», и выяснилось, что сегодня никого не вывозят. Стоит куча народу, а им говорят – сегодня нет. Мама говорит, что никуда отсюда не дойдет. Мы остались под забором торгового центра. Комендантский час, там после шести уже нельзя находиться. В итоге нас пустили за забор. И там мы провели двое суток под открытым небом. В этот день уже пошел дождь, было холодно. Тяжелая, набухшая от воды дубленка. На третий день у меня были уже две деревянные палеты, и я чувствовал себя королем, потому что были люди, которые спали на одном поддоне.

– Каким маршрутом вы выбирались из захваченного города?

– Нам сказали, что есть автобус до ближайшего села. Поедете? Конечно, поедем. Так мы выехали в Никольское – это оккупированное село. Оттуда был автобус в Ростов, и мы сели в него. Потом, уже в дороге, выяснилось, что мы едем не в Ростов, а в Таганрог. Когда приехали в Таганрог – нам сказали: «Пересаживайтесь, вот автобус подъехал четко к поезду». Это было сделано для того, чтобы людям с маленькими детьми удобно было перейти из автобуса в вагоны. Поезд был до Тольятти. Я школу закончил 150 лет назад и не помню, где это Тольятти. Спрашиваю у какого-то МЧС-ника – где это? Он отвечает, что сутки ехать. Я отказался. В ответ пугали тем, что здесь нет никакой защиты, а в Тольятти дадут жилье. Мне нужно было выехать в Европу, я понимал это. Это самый интересный момент был, когда мы остались на вокзале. Получается, что 90% людей едут туда, куда их везут россияне. Каждый день менялось направление. Человек не мог спланировать дорогу. Я так понимаю, что они это делали для того, чтобы расселить людей по всей территории России, чтобы у них не было выбора.

У меня было 200 евро наличкой, и я пошел их менять. Одна купюра была с отпечатком пальца, у меня до сих пор она лежит. В обменнике говорят – тут отпечаток, мы не можем ее принять в банке. А мне нужно было купить билет из Таганрога в Ростов на электричку, а из Ростова в Волгоград, но денег-то нет. Я меняю только 100 евро, этого хватает на билеты. Захожу в магазин, пытаюсь расплатиться карточками Mastercard, Visa, но они не работают. Для меня это тоже открытие было, и это было жестко. Уже в Волгограде нашел через Телеграм людей, которым перекидывал онлайн деньги с украинских карт, а они мне переводили на карту родственников системы «Мир». Деньги были нужны для того, чтобы можно было выехать в Европу, купить билеты на самолёт и автобус.

– Как добрались из Волгограда до Эстонии?

– У меня был биометрический загранпаспорт. Хотя есть родственники в России, и они хорошие люди, но ты не можешь жить с кремлевской пропагандой по телевизору. Ты выходишь на улицу, работают магазины, есть свет, боже. Есть вода, комфортно вроде бы. Но на машинах буквы Z.

Я долетел до Минска через Москву. А из Минска на автобусе выехал в Польшу через Брест. Я очень переживал, что с моей работой, с моей проукраинской позицией – дело времени, когда меня вызовут в России на беседу. Я журналист, режиссер, коммерческий директор телеканала, поэтому слишком большой след оставил в интернете, и он однозначный – я за нормальные ценности, против войны, против агрессии России. Это мои фильмы, мои клипы, там сказано, что война началась уже в 2014 году, для Мариуполя так точно. И мы восемь лет жили в этом. Я всегда выступал за территориальную целостность Украины, за то, что Мариуполь – это Украина. Мы восемь лет продвигали это в эфире нашего телеканала, вообще в информационной повестке города и Украины. У мамы не было загранпаспорта, только украинский внутренний. И уже в Польше я узнал, что можно выехать через СанктПетербург в Таллинн по обычному украинскому паспорту. Единственное, что в России нельзя было купить билет на автобус.

– Все это время мама находилась

в России?

– Да. Я купил для нее билет на автобус из Европы. Мама самолетом добралась из Волгограда в СанктПетербург, а оттуда на автобусе приехала в Таллинн. Я приехал в 12 часов ночи из Варшавы в Таллинн, и она в 5 часов утра была здесь. Настолько нас тут поддержали, так тепло встретили, что мы решили остаться, потому что здесь очень комфортно, душевно. Ощущение как дома.

– Сейчас вы живете на корабле. Есть ли у тебя какая-то работа?

– Нет, и это основная проблема. Мне нравятся город, люди. Но я не могу найти работу. Я зарегистрирован в Кассе по безработице, хожу на семинары по поиску работы, отправляю резюме везде и всюду. Но найти работу сложно. На семинаре говорят, что есть информация по регионам, какие требуются специальности, где недостаток, где переизбыток. В переизбытке здесь журналисты, но я не теряю надежды, что смогу найти себя.

Ходили слухи, что вся Украина уже оккупирована, что Путин взял Киев и Харьков. Было внутреннее ощущение, что это неправда, но ты же лишен другой информации.

– Когда закончится война, планируешь вернуться в Мариуполь?

– Я планирую, конечно, вернуться. Когда слышу о том, пусть даже это мало похоже на правду, что к концу года будут отбивать Мариуполь, я очень этого хочу. У нас уничтожено 90% зданий, уничтожен мой дом. Но все равно хочется вернуться. Уничтожены водопровод, канализация. Говорят, что если по 12 часов работать, то два года понадобится на восстановление. Я это все понимаю прекрасно, но тянет, это твой город. Конечно, я хочу вернуться. Но это будет возможно только в случае, если Мариуполь будет вновь украинским. Иначе быть не может. Возвращаться в квазиреспублику – это не дело.

– Почему не остался в Украине и не пошел воевать?

– Потому что я не могу выехать в Украину. Кроме того, пришлось бы бросить здесь больную мать, если ехать в Украину воевать. Я считаю, что каждый человек должен делать то, что он в жизни умеет. Я, работая в медиа, больше помогу своей стране, нежели в рядах военных.

Я ХОЧУ ВЕРНУТЬСЯ: но это будет возможно только в случае, если Мариуполь будет вновь украинским. Иначе быть не может. Возвращаться в квазиреспублику – это не дело.